Шутки о замужестве

      — Э-эх, и сколько раз повторять, Петра: влияния у тебя на меня для таких нотаций недостаточно.       Петра возмущенно глядит на Оруо, и ремни УПМ становятся такими тесными, что готовы врезаться в кожу сквозь ткань одежды. Потому что она хочет быть кем-нибудь для вредного индюка, взявшегося подражать капитану Леви, что ему абсолютно не идёт и вдобавок посредственно получается.       В голове некстати всплывает похожая цитата, которую она имела удовольствие слышать недели полторы назад:       «Ты мне, вообще-то, не невеста, чтобы из меня веревки вить».       И Петру, пусть с опозданием, наконец прорывает.       — Ну так, может, женишься на мне, Оруо? Тогда я с радостью буду пилить тебя на законных правах!       Надо видеть вытянувшееся лицо Гюнтера, застывшего с концом отстёгнутой подпруги в руках. А покрасневшая Петра таращится на широкую спину Боссарда, и губы у неё начинают неконтролируемо дрожать. Оруо, секунду назад намеревавшийся вальяжно удалиться в сторону конюшни, медленно оборачивается, а ей становится тяжело дышать, точно она пробежала километр с титаном на хвосте.       — Да брось ты, Петра, — он неодобрительно щурится, складывая на груди руки, и морщины в уголках его рта становятся глубже. — Понахваталась тоже несмешных шуток. Гляди: поверит ещё какой-нибудь дурень, я и то понял не сразу.       Холод в его взгляде окончательно добивает Петру, которая уже жалеет, что не прикусила язык, превратив отчаянное признание в безвкусную колкость. Вся решительность слетает с неё, подхваченная порывом налетевшего ветра, и она стоит, поджав губы, а правая рука, прикрывавшая бьющееся под расстёгнутой курткой сердце, сжимается в кулак и медленно опускается вдоль тела.       «Вот уж точно. Что у тебя, что у него — опилки вместо мозгов».       К несчастью, соль ситуации улавливает кое-кто другой: Петра случайно скользит взглядом по лицу Гюнтера, замечает, что изумление на нём сменяется желанием отвернуться куда-нибудь от греха подальше, и чувствует себя так, словно разделась догола и в таком виде вышла на улицу.       — Катиться бы тебе подальше со своими советами. Я их не просила, — обида хватает за горло, и она с каменным лицом разворачивается на месте, сжимая пальцы в замок на животе. Под сапогами скрипят мелкие камушки.       — Эй, Петра, да что на тебя нашло?!       Неожиданно разрезавший тишину голос Оруо кажется ей особенно скрипучим и резким. Петра болезненно морщится и срывается с места чеканным шагом, упрямо глядя себе под ноги, чтобы всё равно позорно споткнуться. На сапоге появляется очередная царапина, и из всех желаний животрепещущим остаётся только одно: скрывшись с чужих глаз, забиться в тёмный угол — благо в их распоряжении целый замок.       — Да погоди же, Петра! Что я такого сказал?       А она продолжает игнорировать озадаченные окрики Оруо, радуясь, что тот вряд ли побежит за ней выяснять отношения.       Потому что им, собственно, нечего выяснять.       За приоткрытой дверью пахнет затхлым старьём, которое не смоет и тонна мыла. Петра стремительно преодолевает коридор, сворачивает к деревянной лестнице, но в последний момент решительность словно испаряется, и она замирает на месте, бездумно сверля взглядом ступеньки. А потом тяжело опускается на них, сгорбившись и опершись локтями в колени. Хочется больно дёрнуть себя за волосы, но пальцы только скрючиваются, не выдрав ни клочка. По щекам медленно протягиваются дорожки слёз, и она даёт волю глухим рыданиям, ругая на чём свет стоит недавний порыв глупейшей злости.       «Ну зачем, зачем я это ему сказала?»       По коридору, кажется, прокатывается отголосок её имени, но Петра предпочитает игнорировать происходящее, будь это даже сам капитан Леви, который слывёт мастером по лечению глухоты у подчинённых. Однако звук усиливается, смешиваясь с тяжёлым топотом, резко глохнет совсем рядом, и она, неохотно реагируя на неизбежность, встречается замутнённым из-за слёз взглядом с запыхавшимся Оруо.       «Вот только тебя сейчас не хватало...»       Петра, к своему удивлению, не испытывает даже призрачного смятения: ей, оказывается, абсолютно плевать на его появление, и она вновь заторможенно прижимается лбом к коленям.       Пускай. Надоело прятаться: должно же ему хватить совести не смеяться над чувствами влюблённой девушки?       Оруо неуверенно переминается с ноги на ногу — Петра жмурится крепче, мысленно цедя неприличное ругательство, и её раздражение закипает ещё стремительнее, когда она понимает, что он осторожно приближается к ней и так же осторожно садится на скрипнувшую ступеньку. Настолько близко, что касается бедром её колена.       Петра съёживается больше прежнего, а чёртовы длинные пальцы вдруг мягко ложатся поверх её, и они — одуряюще тёплые.       — Эм, Петра, слушай, я…       — Уйди вон, — бормочет она, вся передёргиваясь от виноватой робости в его тоне. Ей не нужны оправдания, и жалость тоже не нужна: глупым влюблённым девочкам пристало обижаться исключительно на себя.       Оруо, громко цыкнув, моментально переходит на раздражённые нотки.       — Да ты выслушай сначала, что я хочу сказать.       «Злит. Убирайся. Убирайся...»       Тёплые пальцы, однако, даже не думают куда-нибудь исчезать, и вновь теряющая самообладание Петра с размаху ударяет по ним, вкладывая в этот жест всю клокочущую злобу. Голос срывается на истеричный крик, а сознание словно застилает туманом:       — Т-ты оглох, Оруо? Я сейчас ни видеть, ни слышать тебя не хочу!       Но Оруо самоуверенно игнорирует и эту угрозу: закатывает глаза, пренебрежительно дёргает уголком губ, наклоняясь ближе, и Петру прошибает до кончиков пальцев омерзительным, липким чувством. Его ладонь скользит вниз по плечу, а прерывистое дыхание обжигает ухо.       — Тише ты, недотрога. Услышит кто-нибудь, прибежит, увидит тебя такую зарёванную, и что будем вра...       — Д-да ты страх п-потерял руки р-распускать?!       Удар головой в челюсть она наносит с убийственной точностью. И хотя это аукается ноющей болью, последнюю с лихвой окупает громкий вопль Оруо, который, выпустив её, со стоном зажимает рот ладонью, едва не врезаясь затылком в перила. Она спрыгивает с лестницы и, выпрямившись, яростно глядит на него сверху вниз, сжимая дрожащие кулаки.       «Правильно. Получай — так тебе и надо!»       — Ч-чёрт т-тебя... — громко цедит он, согнувшись в три погибели, а оскорблённая Петра выжигает взглядом дырки в его куртке, даже не зная, отвесить напоследок словесную затрещину или гордо удалиться, пока есть возможность. Но тут вместо брани слышит шепелявое «Нет-нет, не тебя. Подожди», да ещё в одном предложении с «пожалуйста», и от неожиданности забывает про оба варианта.       Оруо шумно дышит, растирая челюсть. Петра не испытывает особых уколов совести, но запоздало задумывается, не перегнула ли, поэтому остаётся стоять на месте, в глубине души стыдясь бросить его, не удостоверившись, что он действительно отделался больно прикушенным языком. И вот в этом определённо виновата вечная глупая жалость к Боссарду, которого хлебом не корми, дай покалечиться.       — Что же ты... головой-то сразу, — а Оруо наконец запрокидывает затылок, вздыхает сквозь стон и медленно сглатывает. — Ещё чуть-чуть, и вывихнула бы мне... челюсть.       — Вини в этом себя, ты сам напросился.       Рыдания из-за резкого всплеска эмоций утихают сами собой — обняв себя за плечи, Петра лишь несколько раз глухо шмыгает носом и смаргивает слипшимися ресницами. Оруо же, приоткрыв слезящиеся глаза, смотрит на неё без злости, но с недоумением, граничащим с возмущением. Пожалуй, частично оправданным.       — Вот как? А что ж ты на Эрда за такие приставания не набрасываешься?       — Потому что Эрд не ведет себя, как!.. — она осекается, крепче стиснув пальцами ткань рубашки. В горле встаёт неприятный ком. — Как мужлан.       А ведь в иной ситуации, при иных обстоятельствах, у неё бы уже сердце чуть из груди не выскочило, обними он её таким манером.       — Как грубо. А я-то к тебе со всей душой... — Оруо усмехается, но его улыбка тотчас превращается в болезненную гримасу, и он, шипя, хватается ладонью за подбородок. Петра уже не считает, в какой раз.       — Тебе... принести что-нибудь холодное? — больше того: сама едва не прикусывает язык, мысленно хлопнув себя по лбу. Сознание кричит «не смей размякать, слышишь? Не смей!», но она уже медленно опускает правую руку, сразу чувствуя себя не такой неприступной. Сказочная дура — это определённо про неё.       Она дура, а он мужлан.       — Не надо, обойдётся, — Оруо делает сухой жест, и уже окончательно запутавшаяся в противоречивых чувствах Петра слышит, как по её холодной отстранённости пробегает новая, длинная трещина: в его усмешке сквозит слишком мягкое, усталое выражение. — Да ты иди сюда, иди. Не буду я на твою честь покушаться.       Он хлопает по свободному месту рядом с собой — саркастичный, уже привычный Оруо, который не упустит случая отвесить колкость, однако эта его шутка не кажется Петре раздражающе-глупой. Возможно, из-за того, что в глубине души она понимает: поддавшись на элементарную провокацию, сама раздула скандал, и теперь придётся расхлёбывать горькую кашу.       Она осторожно присаживается на лестницу, намеренно сохраняя между ними пространство в две-три ладони, но Оруо не заостряет на этом внимания, а зачем-то роется в нагрудном кармане рубашки, откуда вдруг вытаскивает сложенный прямоугольником белый платок.       — На, вытри глаза, — и, принимая её ступор за отказ, нетерпеливо покачивает кистью. — Бери-бери, чистый он. Если ты там что-то себе подумала.       Ему неловко — Петра безошибочно улавливает это за показной небрежностью, когда забирает платок и неуверенно прижимает тот к правому глазу, чувствуя странный трепет от подобного пустяка. Трещины расползаются по холодной отстранённости, как паутина, а к щекам приливает лёгкая краска.       «Вот и всё. Молодец, Петра: он ещё не извинился, а ты уже растаяла».       Между ними снова повисает молчание. Оруо, сгорбившись, беспокойно сцепляет-расцепляет длинные пальцы, смотрит в сторону и выглядит утомлённым. Исподволь наблюдающая за ним Петра промакивает слёзы, пока глаза не становятся неприятно сухими, и наконец возвращает ему платок, свернув тот вчетверо.       — Ну вот, другое дело, — миролюбиво-одобрительным тоном замечает он, расправляя и складывая его заново, прежде чем убрать под куртку. Она снова ловит себя на мысли, что его спокойный, лишенный выпендрёжных ноток голос раза в два менее скрипучий. — А то сначала «женись на мне», а потом в слёзы и сразу «видеть тебя не хочу».       — Снова собираешься упражняться в остроумии? — Петра, машинально «ощетинившись», нервно тянется ладонью к волосам, пытаясь убрать те за ухо, а в душе теплится одна-единственная надежда, что они сейчас не скатятся в очередной деструктивный спор с обменом «любезностями».       — А разве это не так выглядело со стороны? Ладно, неважно, проехали, — и он действительно не скатывается: Оруо с тяжёлым вздохом хлопает ладонью по колену. — Лучше раз и навсегда разберёмся с этими шутками по замужество.       — Не надо! Т-то есть т-тут не в чем... р-разбираться, — голос предательски сбивается, и Петра неуютно приподнимает плечи, глядя прямо перед собой. Такое чувство, будто она сейчас в первый раз выходит за стену в холодное, росистое утро, хотя ситуации по градусу напряжения и близко не сравнить. — Просто сделаем вид, что ничего не было. Ты... может быть, и н-нравишься мне, но это н-никак не влияет на нашу командную работу.       — Может быть, возможно... — фыркнув, почти нараспев тянет Оруо, и она невольно косится на него, хотя абсолютно не хочет пересекаться взглядами. — Вечно осторожничаешь, а я вот не струшу и прямо скажу, что люблю тебя.       Лицо Петры вытягивается от растерянности: это звучит настолько в лоб, что ей вдруг хочется состроить угрожающе-брезгливую мину, прошипев «да ты издеваешься?». Но Петра молчит: сердце, ёкнув, радостно бьётся в рёбра, а она заторможенно переваривает услышанное, не готовая вот так запросто поверить собственным ушам. И с досадой признавая, что абсолютно в стиле Оруо выбрать для признания форму очередной насмешки.       — Какой же ты… невозможный... — наконец прорезавшийся голос звенит на грани паники, и она сконфуженно отворачивается, чувствуя, как язык превращается в камень. Мысли спутываются, а к лицу приливает очередная волна жгучей краски.       — Между прочим, Петра, — тут же парирует Оруо, и ей не составляет труда представить, как он закатывает глаза, — постоянно песочить того, кто тебе, может быть, нравится — безнадёжная стратегия.       — А тебе бы хоть раз увидеть себя со стороны, и больше не будешь задавать такие вопросы, — слетает с языка, и Петра хмуро сводит к переносице брови, сдерживая любопытство поглядеть на его возмущённую реакцию. — Ей-богу, так стыдно иногда за тебя бывает, что ужас просто. Не выбери нас четверых из целого корпуса, давно бы перевелась и забыла бы, как страшный сон.       — Ну, не такой уж у меня на самом деле скверный характер, — с весёлым сомнением замечает он, вытягивая длинные ноги, а Петра слегка оборачивается, требовательным взглядом спрашивая, в состоянии ли он это не голословно доказать. — По зубам не каждому, конечно, но что же, всем теперь нравиться?       Пожалуй, в этом таки есть один плюс: ей ни к кому не приходится его ревновать.       — Дурак ты. И упрямый, как осёл. Вот уж точно нечем гордиться.       — Хах, не скажи. Дураки не заваливают в одиночку больше парочки титанов, — в голосе Оруо снова звучат знакомые Петре самодовольные нотки, и она напрягается, опасаясь услышать продолжение этой мысли, однако на сей раз её избавляют от хвастливых подробностей. — Или ты считаешь, что мне просто повезло?       Между ними повисает новая короткая пауза.       — Если честно, как ты остаёшься цел, я иногда не знаю.       Оруо вдруг разражается таким хохотом, что просто невозможно поверить, будто полчаса назад они повздорили на улице, заставив Гюнтера прятать глаза. Петра прикусывает изнутри щёку, стараясь сдержать улыбку, но быстро сдаётся: смех у него заразительный, тёплый, и сопротивляться его действию у неё нет ни малейшего желания. А он смахивает пальцами слёзы с уголков глаз, перехватив её взгляд, и она ловит себя на том, как невольно задерживает дыхание.       — Эй, Петра. Если я тебя обниму сейчас, не будешь драться?       Петра, моментально покрываясь румянцем гуще прежнего, отводит взгляд, заправляет и так уже заправленную прядь и обнаруживает, как уши начинают теплеть вслед за щеками. И вместо ответа коротким движением придвигается ближе, задевая коленом его бедро с плотной стяжкой кожаных ремней. Волнение просачивается в голос, и тот звучит одновременно смущённо и раздражённо.       — А можешь ты не паясничать?       Ощущение его прикосновений, когда он наклоняется к ней и снова скользит рукой по плечу, вовсе не мерзкое или липкое. А от неожиданного мимолётного поцелуя в щёку Петра вздрагивает до кончиков пальцев, осоловело уставившись в его форменную куртку. Оруо, по-хозяйски уверенно обняв её одной рукой, второй перехватывает замершую в воздухе ладонь, без усилия переплетает их пальцы, и она окончательно сдаётся, робко склонив голову ему на плечо. Место поцелуя продолжает приятно гореть.       — Так всё-таки «может быть», или я тебе нравлюсь как-нибудь поконкретнее?       — Оруо, не нарывайся.       Внешняя сторона его кисти — рельефная, с выступающими под кожей венами, а ладони покрыты мозолями, которые уже не сведёшь никакими втираниями. У неё руки примерно такие же: испорченные тренировками, тасканием тяжестей, случайными царапинами и ссадинами, а зимой — ещё и холодом. И, несмотря на это, прикосновения Оруо — бережные, и в груди от них сладко тянет, а под кожей бежит будоражащий трепет — она расслабляется, улыбнувшись, прикрывает глаза, и в этой темноте остаётся только ощущение чужого дыхания да мерно водящего по плечу большого пальца.       Пока рядом не раздаются шаги, и возле лестницы не появляется Гюнтер, весело спрашивая: «Вот вы где! Ужинать-то идёте?»       На этом романтика момента безвозвратно разрушается.       Петра вздрагивает скорее от неожиданности, чем от испуга, краснеет — по той же причине, а Оруо остаётся абсолютно невозмутимым, отвечая за них обоих и попутно добавляя ворчливую просьбу «уважать чужое уединение». Гюнтер, пожимая плечами, смеётся, что для таких целей они выбрали неправильную лестницу, получает второй намёк идти уже восвояси и действительно уходит, задорно насвистывая себе под нос.       — Тьфу, везде разыщут. Дел, что ли, своих нет? — кисло замечает Оруо, а Петра, едва слышно прыснув, по-прежнему прижимается к его крепкому плечу.       И с улыбкой думает, что не такими уж плохими оказались эти шутки про замужество.