Way back home [сборник]

Мью ненавидит ублюдочного босса всей душой. Поэтому с садистским удовольствием наблюдает за мгновенным взлетом густых черных бровей вверх, когда он широкой ладонью, испачканной сбоку чернилами потекшей пару минут назад ручки (ей же и писал эту чертову бумажку, пытаясь не заляпать синими кляксами девственно белые листы), припечатывает к большому деревянному столу заявление об увольнении. Мужчина в обычном деловом костюме, из-под рукавов которого выглядывают загорелые запястья, переводит взгляд с заявления на довольно улыбающиеся губы, указательным пальцем подтягивает бумагу к себе и, быстро пробежавшись глазами по строчкам, вздыхает как-то чересчур трагично: — Пожалуйста, присядь, мы должны обсудить… — Ничего мы не должны, — впервые за многолетний стаж работы на этом заводе Мью позволяет себе перебить начальника, да еще и отбросить к чертовой матери все условности и приличия. Черные брови вновь делают кульбит вверх и вниз, но отступать уже поздно: заявление лежит на столе, все внутри сжимается и болезненно пульсирует от уверенности и сладострастного предвкушения. Теперь, вырвавшись из бесконечного потока унижений и издевательств, он готов плюнуть на воспитание, уважительные обращения и прочую херню, которая гудела над макушкой ярко-красной сигнальной лампочкой, выйти из этого кабинета и громко хлопнуть дверью, чтоб затряслись не только уебанские статуэтки на столе, но и стены. И больше никогда не возвращаться к тем, кто вытирал об него ноги — доброго и энергичного парня, впервые переступившего порог завода после выпуска из университета с огнем в глазах и желанием доказать окружающим свой профессионализм. Пусть этот хуила подавится своими «мы должны обсудить» — Мью с ним обсуждать ничего не собирается, поэтому гордо расправляет плечи и, напоследок пнув стоящий рядом с собой стул для посетителей — черт бы его побрал, он все равно неудобный и дешевый, — уходит прочь. Именно так, как мечтал на протяжении последних нескольких мучительно долгих лет, пока работал на гребаном заводе инженером-технологом первой категории. — Педик, — раздается ядовитым голосом вслед громким шагам, но Мью плевать на прозвучавшее оскорбление и его природу (привык, всякое бывало), он разворачивается в дверях и показывает бывшему начальнику сочный фак. Удивление на лице этого урода за столом, обессиленно сжимающего заявление на увольнение, стоит всех нервов и заминок под дверью минут десять назад. — Пошел нахуй. Лучше быть геем, чем таким пидором, как ты. К своим тридцати Мью не испытывает кризис ориентации — тот остался далеко в прошлом, когда он впервые осознал всю глубину влечения к мальчикам, будучи разгоряченным и активным подростком в период пубертата. Но последние годы на заводе буквально душили его, стальными тисками вцепившись в шею и мешая вдохнуть хоть один глоточек спасительного воздуха: Мью казалось, что жизнь проходит мимо, кипит за пределами этого душного помещения, пока он сидит в кабинете на скрипучем стуле и медленно покрывается плесенью внутри и снаружи. После распространившихся со скоростью звука слухов о том, что он живет с мужчиной, на некогда любимой работе ополчились буквально все: избегали, шушукались за спиной, насмехались очередной задержке допоздна. Мью сначала пытался понять, что в его словах и поступках было такого, за что его совершенно несправедливо исключили из списка «нормальных людей», но со временем стало похер: с его лица пропала привычная широкая улыбка, под глазами появились темные круги, а в ушах на постоянной основе поселились наушники. С тем мужчиной они разошлись, Мью продолжил влачить свое привычное существование в одиночку, так и не обнаружив в себе достаточно моральных сил для разрыва порочного круга, состоящего из ненависти к себе, своей работе и жизни в целом. Пытаться изменить закостеневшее с годами существование трудно и страшно, Мью тонул в рутине все глубже и глубже, задыхался, жадно запоминая пробивающиеся лучи света через толщу безысходности и тоски, серел и тускнел, больше не походил на себя прежнего — молодого и энергичного, горящего идеей расти и развиваться. Пока однажды не встретил молодого и симпатичного парня, с которым у них закрутилось удивительно быстро: дружеские посиделки превратились в свидания, а свидания — в отношения и переезд в одну квартиру. Уныние и депрессия, захватившие сердце Мью густыми и толстыми корнями, постепенно отступали, а их место занимали новые, более приятные чувства: любовь, вдохновение, желание жить и меняться к лучшему. Благодаря Галфу и его поддержке Мью удалось сбросить с себя эти тяжелые оковы и все-таки написать заявление на увольнение. Он ведь нашел себя не на помойке, а засранец на начальском кресле справится как-нибудь сам. Или не справится, но это уже не заботы Мью. Мью считает, что отличное настроение и окрыляющая свобода, которую он ощущает под ребрами — всецело заслуга Галфа, поэтому по пути домой покупает цветы. Такие же яркие и солнечные подсолнухи, как улыбка его мальчика. Девушка за прилавком говорит что-то про отличный выбор, пока перевязывает шуршащую оберточную бумагу лентой, а все мысли нетерпеливо постукивающего ногой Мью сосредотачиваются на этом вечере. Моменте, когда они пересекутся на своей общей кухне, Мью расскажет ему о своем непростом решении и поблагодарит за все, что Галф для него сделал. За все улыбки, объятия и терпение, с которым он слушал очередное нытье после работы, за безмолвную поддержку, скользящую в прикосновениях к плечам, спине и волосам. В одной руке он аккуратно держит букет, а в другой — сжимает ручку своего кожаного портфеля. Галстук на шее небрежно ослаблен и закинут концом на левое плечо, как символ проснувшегося из глубин души юношеского бунтарства. Как там говорится, первые тридцать пять лет жизни мальчика — самые тяжелые? Мью мельком разглядывает свое отражение в витрине какого-то модного магазина, отмечая творческий беспорядок на голове, подпевает под нос играющую в наушниках корейскую песню, точно не зная всех слов и их значения (но ему почему-то кажется, что там поется про счастье), и плетется по дорожке между зелеными деревьями и кустарниками в сторону высокого жилого комплекса. Они специально выбирали квартиру неподалеку от своих работ, но теперь Мью может забыть об осточертевшем пути на завод, вычеркнуть маршрут из своей памяти, заблокировать все воспоминания, из-за которых он чуть не превратился в подобие человека — сломленного и одинокого. Теперь все будет хорошо. Поправив очки на носу, Мью щурится и смотрит на солнце, припекающее макушку и плечи, обтянутые неудобным и таким же надоевшим пиджаком синего цвета. Прохожие завистливо косятся на подсолнухи, резким и красочным пятном выделяющиеся на фоне его рабочего костюма. Возможно, они думают, что Мью подарит их своей девушке, маме или сестре, а не другому мужчине, который значит для него куда больше, чем мимолетное развлечение. Почему-то сейчас, сидя в кафе неподалеку от дома с большой порцией капучино с банановым сиропом, Мью не хочет думать о возможном расставании: у него нет причин бросать Галфа, как и у Галфа нет никаких причин предлагать остановиться, пока еще не совсем поздно. Ведь уже поздно. Мью влюблен в него окончательно и бесповоротно, а лежащие на столе подсолнухи — это отражение его чувств. Таких же теплых, солнечных, прекрасных. Таких, о которых он мог мечтать пару лет назад, когда возвращался в пустую и холодную квартиру после очередного выматывающего дня на заводе, полностью разбитый, одинокий и словно запрограммированный на одни и те же повторяющиеся действия: дом, работа, магазин, дом, работа, магазин, дом, работа. Сердце быстро-быстро колотится в груди, пальцы холодеют от волнения, когда Мью с трудом сидит на кухне и ждет, пока Галф закончит свой вечерний ритуал и придет сюда, чтобы наклониться за приветственным поцелуем, обдавая Мью смесью ароматов из геля для душа, средств для волос и дезодоранта, и вместе поужинать заботливо разогретой домашней еды. — Ты сумасшедший, — говорит Галф и смеется, как только Мью заканчивает свой длительный монолог о приключениях на теперь бывшей работе. Статус «безработный» не пугает его так сильно, как раньше, потому что Галф уверенно кивает головой в ответ на «думаю, что так будет лучше», смахивая с уголка рта прилипшее рисовое зернышко. Подсолнухи стоят в вазе неподалеку, тарелки с едой стремительно пустеют, а Мью не может перестать болтать: об удивленном выражении лица ублюдка-босса, о том, как обычная шариковая ручка хотела помешать ему написать заявление, об опасении свалиться с ног из-за пережитого стресса прямо перед большим деревянным столом, о том, как долго не мог определиться между банальными розами и необычными подсолнухами. — Прости, — вдруг переключается Мью, как по щелчку, и кладет подрагивающие от заново пережитых внутри эмоций пальцы на худое запястье, что украшает подаренный им тонкий серебряный браслет. — Ты, наверное, устал, а тут я со своими… — Тебе не за что извиняться, глупый, иди сюда, — Галф качает головой, из-за чего растрепанные после душа волосы падают на лоб, и с довольным вздохом встречает тянущиеся вперед мягкие губы, как только Мью под сопровождение характерного скрипа вместе со стулом придвигается поближе. Когда они окажутся на расстоянии одного выдоха — вопрос времени. Обычно Мью сдается первым: ластится, как котенок, к плоской груди, утыкается носом в шею или прижимается щекой к голому плечу, опускаясь томными поцелуями по покрывающейся мурашками коже вниз к едва проступающим бицепсам. Глаза Галфа — живые, блестящие и до безумия любимые — гипнотизируют и влекут, как впервые. Эта волшебная динамика их отношений превращает взрослого и рассудительного Мью в маленького и глупого мальчика, потерявшего голову от любви — той самой, которая, как казалось, приключается один раз и точно «навсегда». Теплое дыхание приятно ласкает кожу губ, когда Галф шепчет своим мягким голосом, разрядами электричества отдающегося на кончиках пальцев, что мнут ткань майки на мягких боках: — Итак, как ты хочешь отметить? — Поцелуй меня. Этого будет достаточно, — Мью в нетерпении закрывает глаза, чтобы позорно не расплакаться, и позволяет себе окончательно расслабиться в желанных и крепких объятиях. Галф выполняет озвученную просьбу с таким же рвением: сначала медленно прижимается губами, потом зарывается руками в волосы на затылке и посмеивается над мешающими и вечно сползающими на кончик носа очками. В итоге он сердито фырчит, когда им не удается принять удобное положение относительно лиц друг друга, отстраняется и снимает очки, откладывая их в сторону. Эти прикосновения ощущаются, как дом. Галф — его яркий маячок в беспроглядной тьме жестокой реальности, в которой не все люди готовы мириться с чужими сексуальными предпочтениями. Сейчас, пока они лениво целуются на своей кухне, в своей квартире, где их никто не увидит и не осудит, Мью чувствует, как его израненное, уставшее сердце бьется с новой силой — наивно, но так сладко, так отчаянно и громко, разгоняет кровь по организму с небывалым усердием, окрашивая лицо милым и живым румянцем. Ноющая боль, жгучая обида на людей и несправедливость этого мира отступают под медленными движениями рук, губ и языков: все это так просто, но в то же время кажется чуть ли не настоящей магией, потому что внутри не остается ничего, помимо нужды касаться нежной кожи, чувствовать влажное и сбитое дыхание на губах, слышать тихие вздохи. Чем сильнее сжимаются пальцы в волосах, тем дальше наклоняется Мью над столом, рассеянно перебирается на край стула, не жалея поясницы, с интересом пробует на вкус этот горячий и открытый рот, не желая отпускать пухлую нижнюю губу и расставаться с томными негромкими звуками, которые заполняют тишину и искрящееся пространство вокруг них. Галф первым упирается ладонью в крепкую грудь, облизывается и пытается отдышаться, не сводя взгляда с чуть покрасневших щек и маленьких родинок на скуле, которые обычно припечатывает поцелуями: — Спасибо за цветы. Мью готов подарить ему весь чертов мир, бросить к его ногам луну и звезды, потому что Галф — удивительный человек, который заслуживает всего этого и даже больше. Особенно, когда позволяет опереться на свою грудь после трудного и эмоционального дня: чуть позже они убирают посуду в посудомойку и устраиваются на диване перед телевизором. Мью с восторгом встречает пальцы на своем животе, которые закономерно оказываются под футболкой, чтобы гладить и рисовать на коже невидимые узоры без каких-либо преград. Щекотные прикосновения вынуждают мышцы пресса рефлекторно напрягаться и подергиваться под кончиками пальцев, а губы — растягиваться в предательских улыбках. Мью откидывается головой на подставленное плечо и теряет интерес к происходящему на экране, потому что теплые руки двигаются по его торсу с точными намерениями — немного подразнить и отвлечь от комедийного шоу. У Галфа, надо заметить, получается. Он повторяет все неровности кожи и прижимается ладонями к животу, чтобы ощутить движение мускулов под ними: Мью снова занимается в спортзале, поэтому его тело возвращается к прежней форме, а Галф не может держать руки при себе, когда замечает соблазнительные изгибы увеличивающихся мышц пресса или бедер. Разве может Мью сопротивляться ему? Никогда не мог, поэтому они оказались в этой ситуации — прижатыми друг к другу на одном диване так тесно, словно завтра не наступит, словно они не могут перестать трогать, потому что от этого зависят жизни. Мью поворачивает голову, сминая под щекой лямку зеленой майки, и утыкается носом в теплую шею с дернувшимся кадыком. Под ухом все еще виднеется засос, оставленный им пару дней назад. Мью рефлекторно облизывает губы от воспоминаний, наводняющих приятно опустевшую черепную коробку, и хочет оставить на этой шее еще несколько свежих отметок, которые Галфу придется прятать за воротниками повседневной одежды. Он будет стоять перед зеркалом и ворчать — беззлобно, но для вида, потому что ему самому нравится поутру находить на своем теле следы их обоюдной страсти. Мью знает, поэтому не сдерживается, когда шумно всасывает кожу в рот в разных местах: плечи, ключицы, грудь, живот, бедра. Галф жалобно ноет, если Мью кусает слишком сильно, но его глаза загораются не обидой, а чем-то более приземленным и интересным. — Я хочу помочь тебе расслабиться, — вдруг произносит Галф на ухо проникновенным голосом и с намеком опускается ладонью к поясу домашних штанов, заставляя Мью нервно ерзать и втягивать живот в попытках сдержать растущий под венами жар, концентрирующийся между вальяжно расставленных ног. Он почти успел потеряться в собственных мыслях, поэтому ощущение поддразнивания внизу живота кажется чересчур острым и интимным, но таким многообещающим, что бедра дергаются навстречу. — Ты же не против, дорогой? — Я так тебя люблю, — совершенно невпопад отвечает Мью и прижимается лбом между шеей и плечом, вдыхая запах Галфа полной грудью. Его чуть ли не колотит от просыпающегося вожделения и распирающей изнутри любви к человеку позади спины. Мью слышит еще один волнительный вздох, из-за которого дыхание касается чувствительной раковины уха, Галф прижимается к его спине и оттягивает резинку на штанах, ныряя рукой внутрь — прямиком туда, где медленно и жарко копится возбуждение, отравляющее каждую клеточку тела, каждый нервный импульс, лишающее возможности думать о чем-то другом, кроме этих ловких пальцев, что гладят напрягающийся член через нижнее белье, чудным образом обнаружившееся под тканью штанов. Мью раздвигает ноги в бессознательной просьбе, передавая таким способом отчаянные сигналы своего распаленного тела, на что Галф благодарно сжимает — не так сильно, чтобы сделать больно, но с намеком на большее — его поверх трусов, и сосредотачивается на тяжелом дыхании, вторящем собственному, рядом с ухом, мягких поцелуях, покрывающих висок, румяную щеку и уголок губ, дразнящих поглаживаниях вверх и вниз, которые прижимают ткань белья к нежной коже. Хочется тут же избавиться от всей мешающей одежды, вылезти из нее и подставить нагревающуюся кожу комнатному воздуху, чтобы эти нежные пальцы гладили непосредственно сам член, стремительно увеличивающийся в размерах и радующий своей твердостью. Галф так увлекается ласками, что не сразу вспоминает о необходимости ответить на прозвучавшие слова. Но, когда все-таки вспоминает, Мью превращается в полнейший беспорядок в его руках: он весь красный, широкая грудь с торчащими через футболку сосками поднимается и опускается неоднозначно быстро, а ноги раздвигаются все шире, открывая простор для более активных действий. Можно, например, нырнуть ладонью еще ниже, массируя мошонку, царапнуть чуть влажное от пота место, где ягодица переходит в бедро, можно столько всего, что Галф теряется в своих намерениях и жадно рассматривает подставленное ласкам тело, то, как его рука двигается под тканью штанов, доводя их обоих до безумия, чувствует, как горло дерет сухостью, а язык постоянно смачивает губы слюной. Задыхающийся и поднимающий бедра Мью перед ним, рассеянно перебирающий пальцами худые коленки — воплощение непревзойденного желания, чистая сексуальность. Несмотря на то, что он крупнее и сильнее, Галф ощущает необходимость заботиться о нем прямо сейчас. — Я тоже тебя люблю. Позволь мне… — Галф прикусывает нижнюю губу, нетерпеливо трет член через белье, очерчивает его контуры и чувствует, как он становится все тверже под его пальцами, откровенно натягивает тонкую ткань, тычется кончиком в середину вспотевшей ладони. Он правда не знает, за что взяться в первую очередь, потому что раскинувшееся перед ним разгоряченное тело запускает в мозгах необратимые процессы «любить-ласкать», сосредотачивающиеся вокруг одной-единственной адекватной мысли — сделать Мью хорошо. Неважно, каким именно способом: опустившись перед ним на колени или нагнувшись над диваном. Галф наслаждается реакциями на свои прикосновения, наслаждается горячей и упругой твердостью под ладонью, наслаждается сбившимся дыханием, что задевает чувствительную кожу его длинной шеи, наслаждается рвением, с которым Мью выгибается вслед движениям рук, предлагая себя еще более открыто, отчаянно. С его искусанных губ срывается тихое и чрезвычайно интимное: — Я так хочу тебя, Мью, пожалуйста… Мью понимает его без слов, поэтому сжимает челюсть и, прикрыв на несколько секунд глаза и досчитав до пяти в ритм биения сердца позади, ложится на диван на спину и приглашающе раздвигает ноги. Ему это нужно так же сильно, как и Галфу, нависающему сверху с покрасневшими щеками, шеей и ключицами — этот сладкий румянец на худой груди Мью любит собирать губами после секса, пока кожа постепенно остывает и приобретает свой привычный оттенок. А еще Мью любит до задушенного в горле скулежа ощущать себя маленьким и желанным, несмотря на то, что зачастую принимает на себя ведущую роль в их сексуальной жизни: как-то так получилось, что Галф изначально предпочитал подстраиваться под него, а не наоборот. Но иногда — Мью ценит эти моменты всем болезненно замирающим под ребрами сердцем — Галф чувствует себя достаточно сильным и уверенным, чувствует нужное настроение и сводящее с ума желание взять все в свои нежные и аккуратные руки. Мью смотрит на него снизу-вверх, почти не моргая, и задерживает дыхание, когда Галф, закончив любоваться предоставленным в свое полное распоряжение телом, уверенно спускает с приподнятых над диваном бедер штаны вместе с бельем, а потом помогает избавиться от футболки и не забывает про смешные носки с динозаврами. Вся одежда летит на пол вместе со стеснением — здесь нет места смущению, когда глаза застилает от адреналина и желания поделиться этим сокровенным, интимным, личным. Мью невольно покрывается мурашками, ежится из-за показавшегося прохладным комнатного воздуха и позволяет Галфу с нескрываемым вожделением рассматривать бесстыдно предложенное полотно обнаженной кожи рук, груди, раздвинутых ног. Его взгляд красноречиво останавливается на уровне паха, где Мью чувствует себя наиболее горячим и заведенным, а затем возвращается к умилительно порозовевшему лицу, прикушенной губе и чуть нахмуренным бровям. Сорвавшееся с губ «такой красивый» заставляет Мью заерзать от нетерпения и покраснеть пуще прежнего. Он, не желая больше выносить расстояние между их телами, тянется руками вперед и обнимает худые плечи, укладывает Галфа на себя сверху и ставит точку в вопросе о том, в каком положении они скоро будут заниматься сексом. Тем более, что он подготовился, когда принимал долгий и тщательный душ просто так. На всякий случай. Мью стонет в голос, когда ощущает приятное давление паха Галфа на свой собственный — там все горячее и твердое, такое же, как у него, но им все еще мешают насладиться полноценными прикосновениями друг к другу шуршащие черные шорты. Галф приподнимается на локтях и пытается контролировать давление, с которым прижимается бедрами между раздвинутых ног: все-таки причинять физический вред своему любовнику — это последнее, с чем бы хотелось столкнуться в жизни. Но Мью под ним такой отчаянный, такой желанный, что Галф, выругавшись, сползает вниз: начинает целовать и кусать все чувствительные места на любимом извивающемся теле, пока не украшает его парочкой свежих засосов, наливающихся отвратительно ярко-красным оттенком. С особым удовольствием он берет в рот соски — маленькие и твердые — и, кажется, мучает Мью целую вечность: сосет, кусает, облизывает, пока они не начинают пощипывать от чрезмерной чувствительности. Галф с любопытством смотрит вверх, пока совершает свой томный спуск губами, языком и зубами по подтянутому торсу. А его руки буквально везде, они не позволяют отвлечься и передохнуть, мнут гудящие мышцы, сжимают, растирают их, заставляют Мью неразборчиво ругаться и то подставляться под прикосновения, то пытаться сбежать от них — щекотных или чуть болезненных. Только сейчас Мью понимает, как его тело напряжено, как болят плечи и поясница, на которую давят кончики пальцев, чтобы приподнять и распахнуть бедра. Галф пытается размять затвердевшие узелки мышц, но Мью больше не может ждать — хочет ощутить касания ниже, еще ниже… Мью в который раз за вечер закрывает глаза, сжимает пальцами лямки майки и теряется под натиском рук и губ, ласкающих грудь, живот и бедра, которые мгновенно разъезжаются в стороны, стоит темной макушке наконец оказаться на уровне паха. Его твердый член подергивается у судорожно втягивающегося живота, костяшки пальцев белеют, а голос становится все более хриплым, как только горячей головки касается мокрый кончик языка. Мью готов плакать от счастья и облегчения: его любимый мальчик старается, сводит с ума, движениями губ и пальцев посылает дрожь по позвоночнику, не протестует, когда крепкие бедра приподнимаются над диваном, а пульсирующий член почти упирается в улыбающиеся губы, которые послушно приоткрываются и плотно обнимают вокруг. Это скольжение кажется Мью вечностью — так медленно, горячо, хорошо, что на виске выступает капля пота, а пальцы наощупь находят макушку и обессиленно сжимаются в шелковых прядках. Он хочет поддаться импульсивному порыву, открыть пересохший рот и попросить Галфа лечь рядом, чтобы касаться и ласкать его так же отчаянно, но язык не слушается, прилипает к небу, когда Галф всасывает член в свой мокрый и теплый рот с пошлым звуком, повторяет языком контуры головки, выступающие венки, неровности кожи, от которой все еще слабо пахнет гелем для душа. А потом Галф мычит вокруг него — и Мью становится совсем плохо. Так хорошо, что плохо. От напряжения, сковывающего каждый мускул его тела на протяжении длительного времени, не остается и следа. Мью вжимается затылком в диван и изо всех сил старается не дергаться навстречу этому жаркому и влажному рту, чтобы не сделать Галфу неприятно, чтобы он не подавился и не закашлялся. Потому что Галф для него всегда находится на первом месте, а уже потом — собственное удовольствие, оседающее слоем пота на коже, охватывающее огнем внутренности и поджимающиеся яйца, что Галф с осторожностью поглаживает и мнет в руке, второй ритмично поглаживая мокрый от своей слюны член. Мью стонет от разочарования, когда Галф выпускает его изо рта, чтобы прижаться губами к головке и опуститься поцелуями вниз по стволу, пока его губы не достигают мошонки. И уже тогда голос совсем не слушается, хрипит и, кажется, просит больше — Галф с непревзойденной смелостью всасывает яйца в рот, облизывает их, отчего Мью корчится на диване и больно тянет волосы в кулаке. Пальцы не прекращают ласкать твердый и покрасневший член, сжимают плотным кольцом, размазывают слюну по всей длине и трут головку, а Мью прижимается то одной щекой к дивану, то другой, машинально раскрываясь перед Галфом и его горячим ртом, опускающимся еще ниже мошонки — туда, где находится расщелина между крепких и рефлекторно поджавшихся ягодиц. Мью резко садится и смотрит на Галфа сверху-вниз удивленными глазами, но Галф успокаивающе гладит его член и пробирается пальцем внутрь, нажимая на сухие и пульсирующие мышцы — так же нежно, как и облизывал звенящие от вожделения яйца. — Ложись на живот, я сделаю тебе приятно, — Галф оставляет поцелуй на головке и отпускает член, позволяя ему вновь прижаться к напрягшемуся животу. Мью все еще нервно жует нижнюю губу и запоздало кивает — в глазах Галфа столько любви, обожания и жажды, что невозможно им сопротивляться, поэтому он неловко перекатывается на живот — черт бы побрал этот узкий диван! — и вздрагивает, когда длинные пальцы жадно мнут и раздвигают ягодицы, приучают к этому смущающему ощущению беззащитности, открытости, прохлады. Мью упирается лбом в согнутую руку и судорожно выдыхает горячий воздух, оседающий паром на обивке их дивана, когда пальцы продолжают мять и гладить его там, открывая взору маленькую и сжатую дырку. Под взглядом Галфа он весь покрывается мурашками, напрягается, как натянутая на грифе струна, становится очень чувствительным к каждому легкому поцелую, приземляющемуся на поясницу и ягодицы, к ощущению тяжелого дыхания на своей голой коже. Пожалуйста, не бросай меня… Так и крутится на языке, но Мью упрямо молчит и кусает губы, щеку изнутри, чтобы не расплакаться от переполняющих внутри эмоций, расставляет колени шире и прогибается в пояснице, принимая покорную и удобную позу. Сейчас он максимально распахнут, открыт и беспомощен перед другим человеком. Человеком, который держит в руках его гулко бьющееся сердце. Первое прикосновение языка кажется чуждым — неприятным, опасным, но потом Мью вспоминает, что это Галф. Его мальчик, который умудрился вернуть в наполненную отчаянием и болью жизнь яркие краски, безграничное счастье и любовь, что расправляет крылья на спине, толкает на подвиги — не всегда разумные, но все же — и выбивает весь воздух из легких точным ударом под дых. Мью задыхается, но уже по другой причине: юркий язык кружит, дразнит, нажимает на серединку, ладони крепко удерживают бедра на месте, чтобы Мью не подался вперед и не сбежал от этой постыдной, но такой приятной ласки. Глаза пощипывают набежавшие детские слезы, но Мью не обращает на них внимания, хватает ртом воздух и стонет, стонет, стонет, зовет Галфа по имени, пока его безжалостно подводят к точке невозврата — туда, где он уже не сможет отказаться от всего того, что у них есть. От сна в объятиях друг друга, от совместных просмотров сериалов и фильмов по вечерам, от битвы за возможность первым принять душ утром, от поцелуев и прикосновений к телу, которое реагирует на близость другого пугающе быстро и сильно, как на спусковом крючке. Галф — его жизнь, его солнце, его смысл, как бы глупо и романтично это ни звучало. С ним Мью вспомнил, что значит любить и быть любимым по-настоящему, что такое трепет и волнение от первых поцелуев и несмелых касаний, что люди могут не только причинять боль, но и поддерживать, помогать, направлять. Галф был рядом, когда Мью пытался найти смысл в своем мрачном и сером существовании, слушал о наболевшем, о страхах перед завтрашним днем и неуверенности в себе. Галф говорил, что обязательно будет рядом. Что бы ни случилось. И Мью ему верит. Верит, скребет ослабевшими пальцами обивку, когда Галф трахает его своим языком, облизывает и царапает зубами возбужденную и чувствительную кожу, блестящую от стекающей вниз слюны. Верит, когда Галф дает себе передышку, прижимается красной щекой к ягодице и дышит так, будто пробежал кросс, гладит твердый член, тяжело болтающийся между ног, а Мью не пытается закрыться или сжаться, перевернуться, наоборот — гнет спину, пытается выглядеть привлекательно, более желанно в блестящих и подернутых возбуждением глазах. Красные и припухшие губы Галфа немного подрагивают, но Мью, к сожалению, не видит ничего, помимо яркого света перед глазами, который неумолимо тускнеет с каждой секундой, что они отдыхают от подскочившего до предела напряжения, узлом скручивающего внутренности, до боли прогибающего позвоночник. Между их телами все еще трещит наэлектризованный воздух, а Мью хочет только одного — чтобы Галф вернулся к нему, чтобы он засунул в него свой язык или пальцы, чтобы он заполнил собой эту зияющую и тянущую пустоту внутри, не переставая гладить ноющий член. Поэтому его бедра вновь приходят в движение, а из горла вырывается до смешного унизительное «м-м-м» — и Галф понимает, что ему это необходимо, покрывает поцелуями обнаженную кожу ягодиц и судорожно шепчет, растирая по дырке подсыхающую слюну, вдавливает в нее кончики пальцев, проверяя реакцию: — Сейчас, мой хороший, сейчас… Мью благодарен ему за инициативу и заботу, потому что не способен адекватно озвучивать желания своего пламенного тела, дергающегося от резкого давления языка к жаждущему месту. Где-то на периферии сознания Мью слышит, как Галф открывает бутылку со смазкой, выдавливает ее себе на пальцы и ни на секунду не прекращает вылизывать его подергивающуюся дырку — быстро, сильно, громко. Мью кажется, что если Галф прекратит его касаться там, уберет язык и пальцы, он умрет, потеряется в давящей на виски и холодной темноте, простирающейся за границами сознания, вновь окажется под толщей воды с едва пробивающимися световыми вспышками. Один, брошенный и никому не нужный. Кинематографичной лентой в воспоминаниях проносятся картины завода, лица коллег и ненавистного начальника, букета подсолнухов и глаза. Хитрые, довольные, чуть прищуренные. Мью хнычет и вжимается лицом в обивку дивана, когда скользкий палец проталкивается внутрь — безжалостно и уверенно растягивает тугие стенки снова и снова, не позволяет передохнуть, выровнять сбившееся дыхание и сконцентрироваться на странных ощущениях присутствия чего-то глубоко в его теле. Галф наваливается сверху — полностью одетый, что тоже сносит крышу — и быстро дышит рядом с ухом, пока к первому пальцу проталкивается второй, растягивая узкий вход с неприличным скользким звуком. Все эти мелочи — запахи, звуки, неторопливые движения туда и обратно — отключают в сознании кнопку, отвечающую за смущение, поэтому Мью приподнимается, чтобы найти губами покрасневшее лицо навалившегося на спину Галфа и выдохнуть вместе со стоном, когда пальцы глубоко вдавливаются внутрь по направлении к нужному месту: — Трахни меня, детка… Галф отвечает собственным стоном и резким движением пальцев — вгоняет их до упора, чем вынуждает Мью подскочить вверх и схватиться руками за подлокотник дивана. Его потный лоб прижимается к голому плечу, грудь вздымается быстро-быстро, а рука продолжает мучить подготовкой — и Мью толкается бедрами ему навстречу, охваченный огнем ниже поясницы, насаживается на худые пальцы и запрокидывает голову, превращая свои губы в искусанное нечто. В его голове не остается ни завода, ни статуса «безработный», ни оскорбительного «педик», только одна настойчивая мысль: хочу, чтобы он меня трахнул. Сильно, крепко и до звезд перед глазами. Чтобы их кожа при столкновениях издавала неприлично громкие звуки, чтобы Галф толкался в него под сопровождение их хриплых стонов и чавканье смазки внутри. Чтобы задница долго помнила это всепоглощающее ощущение, а на бедрах остались следы от рук — Мью бы гордо носил их под своими классическими штанами и джинсами, а никто бы даже не подозревал, как хорошо ему было недавно вместе со своим парнем, как долго и страстно они занимались любовью на неудобном для этого диване. Никто бы не подумал, что взрослый и симпатичный мужчина недавно стоял на коленях или лежал на спине с высоко задранными ногами, просил «еще» и «сильнее», пока его задницу безжалостно растягивал твердый и горячий член, к которому он даже не успел прикоснуться, поглощенный своими сильными ощущениями и изменчивыми эмоциями. Мью испытывает угрызения совести ровно до тех пор, пока не слышит «не могу больше», а затем шипит — Галф вытаскивает пальцы из его рефлекторно сжавшейся задницы — и оборачивается, чтобы помочь раздеться. К беспорядку на полу прибавляется еще немного. Мью разглядывает подтянутое тело, покрасневшую грудь с твердыми сосками и милыми родинками, втянувшийся живот и твердый, тяжелый член, который выглядит слишком болезненным и красным — руки машинально тянутся погладить, приласкать, ощутить его полноту в ладони. Галф выгибается навстречу и ахает, когда Мью, поддавшись желанию взять его в рот, сползает на пол и тут же опускается на него губами, смотрит снизу-вверх затуманившимся от похоти взглядом, без слов позволяя делать с собой все, что только угодно. И с каким довольным стоном Мью приветствует вкус на языке, с каким рвением он всасывает его в горло и подталкивает бедра Галфа с безмолвной просьбой: давай, воспользуйся мной, не бойся. — Бля, Мью, пожалуйста, — Галф ноет и упирается мокрыми ладонями в растрепанную макушку, пытается оттолкнуть жадный рот от своего паха, пачкает волосы остатками смазки с пальцев, которыми трахал стоящего на коленях Мью совсем недавно. Его намерения сосредоточиться на удовольствии Мью, а не себе, трещат по швам: член обволакивает приятная и горячая влажность, губы создают именно то давление, от которого поджимаются пальцы на ногах, слух ласкают пошлые стоны, когда бедра бессознательно толкаются вперед, проталкиваясь чуть дальше половины. Под взмокшим затылком настойчиво скребет мысль: я сейчас кончу. Галф отмахивается от нее, как от надоедливой мухи, и сжимает свой член у основания, вытаскивая его изо рта недовольно нахмурившегося Мью с соответствующим звуком. Они смотрят друг на друга какое-то время — тяжело дышащие, покрасневшие и до ужаса возбужденные, а потом Галф обводит большим пальцем нижнюю губу и рассеянно повторяет то, о чем уже говорил: — Я собираюсь тебя трахнуть. Хочу, чтобы тебе было хорошо сегодня. Стоящий на коленях у дивана Мью прикрывает глаза и сглатывает, представляя, как здорово будет ощущаться этот твердый член в его пустующей заднице, а его собственный подергивается от нетерпения. Да, это то, чего ему не хватало — чувствовать себя любимым, желанным и нужным. Пожалуй, именно так должен завершиться этот трудный эмоциональный день: Галф над ним, в нем, везде. Мью жалеет, что не надел линзы, но вскоре любые порывистые мысли исчезают из черепной коробки под натиском Галфа, который заботливо помогает устроиться на диване, запихивает под поясницу плотную подушку в цвет обивки и раздвигает дрожащие от непонятного волнения ноги в стороны, разглядывая напряженные линии мускулов на внутренней стороне. Мью медленно гладит себя, замирает кулаком у головки, сжимает в свободной ладони мошонку, поддерживая необходимый им обоим уровень возбуждения, пытается успокоиться, пока подрагивающий от длительного сдерживания Галф устраивается между его крепких бедер, смазывает себя и толкается внутрь напряженной дырки, которая неохотно, но все же растягивается вокруг члена. Это трудно, но так желанно. Мью зажмуривается и отчаянно дрочит себе, чтобы переждать первые неприятные ощущения от вторжения в свою хорошо смазанную и подготовленную задницу, которая стремится вытолкнуть эту горячую твердость наружу. Галф сантиметр за сантиметром проталкивается внутрь, раскрывая его для себя, не прекращает вглядываться в лицо, искривленное искорками наслаждения от долгожданного проникновения и неудобства, водит бедрами по кругу, чтобы втиснуться как можно глубже, не позволяя Мью сбежать, соскользнуть, уклониться от этого безумства. Мышцы вопят от восторга и непривычки, мешают пробно двигаться туда и обратно, Мью не может лежать без дела: проглатывает стон, когда Галф в очередной раз массирует его изнутри головкой твердого члена, затянутого в тонкий презерватив, тянется к горячему телу руками и пытается максимально расслабиться. Галф над ним стонет, наклоняется к уху, его руки гладят и прищипывают горячее выгибающееся тело, а голос помогает смягчить растворяющийся во взаимной страсти дискомфорт от проникновения: — Бля, ты такой… Такой тугой, горячий… Мой, только мой. Люблю тебя, — последнюю фразу Галф выдыхает едва слышно, но Мью достаточно, чтобы всхлипнуть и почувствовать, как внутри, подобно вот-вот лопнувшему шарику, что-то увеличивается в размерах, а потом ожидаемо рвется, следом разливается тепло вперемешку с облегчением, радостью, надеждой, все это покрывает внутренние органы, отдается дрожью в пальцах и губах, ресницах. Твердый член пульсирует в сжимающейся заднице, Галф игнорирует слабость в руках, не привыкших к длительным физическим нагрузкам, прогибается в пояснице и, как полагается, сдерживается от глубоких толчков. Вместо этого он продолжает покрывать красное лицо поцелуями, собирать губами влагу в уголках зажмуренных глаз и шептать в разгоряченную кожу, прижимаясь грудью к голой груди задыхающегося под собой Мью: — Мой любимый, мой хороший, тише… Не думай ни о чем, кроме нас, слышишь? Ток поднимается по позвоночнику, в паху все горит, Мью судорожно кивает и, почувствовав прежнюю силу в конечностях, обхватывает нависшее сверху тело руками и ногами, побуждая его раскачиваться вперед и назад с постепенно повышающейся амплитудой. Галф почти ложится на него сверху, опирается на локти по обе стороны от плеч, красиво и чувственно двигает бедрами, проталкивая член внутрь почти до самого конца, из-за чего яйца встречаются с покрасневшей кожей упругих ягодиц. Задница ноет и тянет, но с каждым новым толчком внутри нарастает знакомое возбуждение — отчаянное, голодное и сильное. Оно ломает гудящие мышцы и кости, выворачивает суставы, отключает рассудок, вычеркивает оттуда все, что не касается примитивных движений туда-обратно, подбрасывает тело над диваном, срывает голос. Их потная кожа соприкасается красиво и пошло в сопровождении скользких звуков смазки, губы ищут друг друга снова и снова, чтобы поделиться сбившимся дыханием и стонами, пальцы переплетаются — так правильно и здорово. Нахуй все проблемы, всех тупых людей и их идиотские стереотипы. Галф горячий, красивый и сексуальный — вжимает его своим весом в диван, перебирается вспотевшими руками на бедра и хватается за них так сильно, что вскоре под пальцами появляются первые красные отметины. Мью раздвигает ноги еще шире, бессознательно подставляет зад под глубокие и размашистые движения, эхом отдающиеся от стен комнаты, выворачивающие внутренности вместе с жалобным нытьем, которое с попеременным успехом заглушают припухшие красные губы склонившегося сверху Галфа. Ему так здорово и приятно, что Мью не думает о соседях, которые могут слышать их громкие занятия любовью, о нормах приличия в обществе — раз это общество так враждебно настроено к нему, значит, оно тоже идет нахуй. Нежную и раздраженную от трения кожу царапает серебряный браслет, кончики волос на шее мокрые от пота, а внутри все горит от нарастающего удовольствия — сразу физического и морального. Пальцами Мью пытается зацепиться за длинную шею, чтобы выровнять лицо Галфа со своим собственным, но они неумолимо соскальзывают обратно к худому плечу, потому что бедра безжалостно вжимаются в ягодицы, набирают быстрый и крепкий ритм. Мью наслаждается глубокими толчками, подбрасывающими его все выше по дивану, пытается отвечать на поцелуи, всасывает язык Галфа в свой рот — ну и что, что он был в его заднице — и плывет от ощущений, фейерверками рассыпающихся под прикрытыми веками. Раньше ему не нравилось подставлять другим парням свою задницу, но с Галфом все по-другому: их отношения построены на любви, уважении и доверии. Даже секс превращается во всплеск эмоций — Мью кажется, что он способен не только лежать и искренне наслаждаться тем, что его трахают, но и кончить без прикосновений рук к напряженно лежащему на животе члену, из которого вытекает смущающее количество предъэякулята. Галфу нужно лишь немного ускориться, сказать еще что-нибудь сопливо-романтичное — и Мью точно сможет. Ради него, ради себя. — Сильнее… — Мью не узнает собственный голос — он срывающийся, низкий и тихий. Галфу удается выжимать из него невероятное количество звуков: поет не только его тело, растянутое вокруг двигающегося члена, но и голосовые связки. Это ощущение начинает нарастать внутри и снаружи, дыхание вконец спирает, а из приоткрытых губ вырываются неконтролируемые «м-м-м» и «ах», пока Галф ритмично двигает тазом и, как Мью хотелось, продолжает удерживать пальцами за бедра для устойчивости. Им с трудом удается установить зрительный контакт, но все-таки удается, Мью тянется рукой вниз от груди к животу, а оттуда — к своему члену, болезненно твердому и мокрому, непрерывно глядя в эти блестящие и темные глаза с расширившимися зрачками: — Детка, еще сильнее, пожалуйста… Да, вот так, да… Мью не помнит, в какой именно момент его измученное ласками тело выгнулось и сжалось, а на подрагивающий живот попали теплые капли спермы. Зато он помнит, как лежал, переводя дыхание и выжимая из себя остатки яркого оргазма, и смотрел на покрасневшего и взмокшего Галфа, который трясущимися от напряжения руками стянул с себя презерватив и за пару движений кулаком по твердому члену добавил к влажности на животе еще больше. В заднице непривычно пусто, а пальцы, что растирают по пульсирующей и все еще приоткрытой дырке белые капли, нисколько не помогают успокоиться и отдышаться. Мью сам любит заниматься чем-то подобным, поэтому не возмущается вслух, когда Галф наклоняется, лижет размягчающийся и чувствительный член, вдавливая кончик указательного пальца внутрь с хитрой улыбкой на пухлых и красных губах. — Останься тут. Я принесу салфетки, — говорит Галф все еще хрипловатым голосом и уходит из комнаты, сверкая своей обнаженной и румяной кожей, подтянутыми ягодицами, которые Мью обожает подолгу мять и целовать при немного другом раскладе. Но сейчас у него нет сил встать и пойти вслед за Галфом, чтобы осуществить задуманное: он так и лежит на спине с широко раздвинутыми ногами, коленки которых начинают неприятно болеть — а вот и прелести взрослой жизни — из-за длительного пребывания в согнутом положении. С детским интересом Мью опускается рукой между бедер, очерчивает мошонку и гладит подушечками пальцев скользкую от смазки и спермы дырку, вспоминая, как здорово ощущался внутри член — горячий, твердый и толстый. Его собственный бы с этим согласился откровенным подергиванием, но недавно пережитый оргазм ставит жирную точку в вопросе о возможности повторить раунд. Может, минут через пятнадцать… Именно в этом смущающем положении его находит вернувшийся в комнату Галф: его брови тут же взлетают вверх, а губы приоткрываются в соблазнительную «о». — Хочешь еще раз? Придется немного подождать, пока у меня встанет. — М-м-м, — Мью неопределенно пожимает плечами — способность нормально разговаривать так к нему и не вернулась — и позволяет Галфу стереть со своего живота смущающее количество перемешавшейся спермы, а потом стойко терпит поползновения к своей ноющей заднице, в которую будто кол загнали. Впрочем, он не против повторить еще раз. Так же. Галф заканчивает с элементарной «уборкой» и тянется к одежде на полу, но Мью успевает схватить его за запястье и под возмущенный писк завалить сверху на себя: спустя минут десять они так и лежат в объятиях друг друга, счастливые и обнаженные, пока голая кожа покрывается мурашками из-за ставшего более прохладным воздуха. Мью морщится из-за прикосновения колена к своим яйцам, а потом чувствует извиняющийся поцелуй на груди рядом с соском. Им нужно вставать и идти в душ, потому что потная кожа липнет друг к другу, но никто не торопится нарушать воцарившуюся идиллию. Мью гладит большим пальцем круглую косточку на плече, другой рукой — соблазнительный изгиб спины, пока Галф щекочет своими длинными ресницами кожу в районе ключиц. — Ты же знаешь, что я поддержу любое твое решение? — неожиданно спрашивает Галф и поднимает голову, чтобы заглянуть в глаза — теплые и нежные, любимые и трогательные. Широкие ладони Мью сжимаются у него за спиной, не оставляют между их телами никакого расстояния, выдавливают воздух везде, где они соприкасаются без мешающей тому одежды. Мью — это большой плюшевый мишка, которого нужно постоянно обнимать и целовать, чтобы он чувствовал себя нужным и важным, несмотря на присутствие других, менее значимых игрушек на полках. Галф чувствует, как ощутимо бьется сердце в широкой груди, и облегченно выдыхает после короткого кивка головой. — Хорошо. Потому что я всегда буду на твоей стороне.