Как у дворняг говорят

— Да полегче ты! — вполголоса шипит Мачи, когтями вцепившись в мохнатый рыжий загривок. — Из-за тебя все кабинки ходуном ходят! — Какая разница? — выдыхает Хисока. — Здесь всё равно никого нет… Да, и правда, какая разница. Всё равно весь женский туалет пропах его одеколоном, а тем, у кого нюх поострее, с порога всё станет ясно, даже если они вдруг ослепнут и оглохнут. Впрочем, Мачи не может не отметить, что естественный запах Хисоки довольно соблазнительный — резкий, но не удушающий, приятно оседающий на нёбе; он щекочет нос, как игристое вино, и пьянит примерно так же. Интересно, как Хисока ощущает её запах? Судя по тому, что вот уже несколько минут кряду он только поскуливает ей на ухо и широкими ладонями тянет её на себя, не переставая отрывисто двигать бёдрами, то она, продолжая аналогию, скорее сладкий и крепкий ликёр — как раз то, что Хисока обычно и пьёт. Мачи постанывает, плотно сжав губы, и снова хватает Хисоку за загривок, пытается оттащить от себя — это чересчур, они здесь вообще не за этим… Забавно, что сама она ликеры терпеть не может. От обманчивой сладости быстро теряешь голову. — Закругляйся, — на выдохе требует она и тут же стискивает зубы. — Мы не можем весь вечер проторчать в женском туалете! Хисока утробно рычит, едва ли выражая этим согласие и смирение, но начинает двигаться быстрее, и от неожиданности Мачи всё-таки издаёт полноценный, громкий грудной стон. Чёрт! Хисоке вовсе не обязательно знать, что ей это настолько нравится… — Быстрее! — выпаливает она, имея в виду, чтобы он быстрее заканчивал, но задним числом понимает, что прозвучало это совсем не так, как надо. Это прозвучало, будто она хочет, чтобы он двигался быстрее для неё. И в ту же секунду, когда Мачи это осознаёт, она также понимает, что Хисока ни в коем случае не интерпретирует её просьбу правильно. Она уже не может его подгонять, только судорожно хватается за шею и плечи, ища опоры, пока он вжимает её в хлипкую стену кабинки. Она прижимается ближе из смутного беспокойства, что тонкая деревянная перегородка просто рухнет или проломится под его напором, если она откинется на неё. Ей становится всё тяжелее дышать от его запаха, и весь воздух как будто он забирает только себе, беспощадно увеличивая темп. Но пелена спадает, когда он останавливается, чтобы… — Хисока, не вздумай! — Мачи едва не срывается на крик, пытаясь оттолкнуть его, но он крепко держит её за бёдра, тяжело дыша, тянет на себя, чтобы протолкнуть в неё свой узел, и — под злобное шипение Мачи — ему это удаётся. Узел входит с влажным звуком, и Хисока стонет ей на ухо, ероша своим дыханием нежную шёрстку. — Ты что-то сказала? — хрипловато спрашивает он, и Мачи не видит — чувствует, что он улыбается почти виновато. — Ты… — от ярости у Мачи слова застревают в горле, и после ещё пары неудачных попыток она просто заряжает Хисоке увесистую оплеуху. Как ни странно, слова после этого вылетают из её рта быстрее, чем она успевает их до конца осмыслить. — Ты кретин! Чёртов идиот! Безмозглый… кобелюга! Ты понимаешь, что мы теперь застряли вот так на полночи?! Тупица! Мы и так провели тут чёрт знает сколько времени, а теперь нам даже не выйти из этой обосранной… — Ну, почему же, не выйти… — губы Хисоки кривятся в глуповатой улыбке, но жёлтые глаза уже задорно блестят. — Сейчас… Он застёгивает брюки на верхнюю пуговицу и расправляет подол её платья, прикрывая место соединения двух тел. Перехватив Мачи поудобнее, он до щелчка поворачивает замок на двери и осторожно выходит из кабинки. — Что ты… — Закрой глаза, — просит он. — И доверься мне. Мачи хочется возразить, но Хисока уже уверенно шагает по коридору, так что ей ничего не остаётся, кроме как уложить голову на его грудь и сомкнуть веки. Томительно тянется минута, за которую Хисока пересекает коридор. Постепенно нарастает шум, накладываясь на стук его каблуков — приглушённая музыка, разговоры, звон посуды, смех, сливающиеся в неясный гул. Всё это ударяет по привыкшим к тишине ушам, когда Хисока распахивает двери, но Мачи только напрягает слух сильнее, не имея возможности осмотреть зал. — Что случилось? — доносится до неё. — Ей стало плохо? — Вызвать врача? — Прошу, не беспокойтесь, — голос Хисоки будто обволакивает её со всех сторон, когда он перебивает взволнованные возгласы. — Видите ли, моя жена — хирург, и до приёма она почти целые сутки проводила сложную операцию… Она просто переутомилась; не можем же мы винить её за то, что она спасала зверю жизнь? — Конечно, конечно… — Пройдите в северное крыло, подальше от оркестра! Пусть бедняжка отдохнёт… — Благодарю, — Хисока наклоняет голову, и Мачи ощущает его дыхание на своей шее. — Прошу нас извинить!.. Мачи выдыхает, но не открывает глаза, а только жмурится сильнее: из-за движения при ходьбе Хисока снова начинает пульсировать внутри неё, и он ненавязчиво прижимается ближе, чтобы лишний раз не тревожить и без того чувствительный узел. — Видишь, всё в порядке, — вполголоса говорит он, поглаживая её плечо. — У нас ещё есть часа два в запасе. — В последний раз, когда мы сцепились, ты не мог вытащить всю ночь, — бурчит Мачи и больно щипает его за шею. — Уверен, мы справимся, — улыбается Хисока, никак не выдав голосом, что щипок произвёл хоть какой-то эффект. — Если бы ты хоть иногда думал, прежде чем сделать, справляться ни с чем и не пришлось бы… — Но так было бы гораздо скучнее. Хисока садится в кресло у стены, и сквозь опущенные ресницы Мачи видит, что в этой части огромного зала почти никого нет — большая часть сгрудилась вокруг оркестра и столов с закусками. — Ты такая тёплая, — тихо говорит Хисока, нежно поглаживая её по спине. — Такая мягкая… — Только попробуй сказать, что навечно бы во мне остался. Этого только не хватало… — Разве мы мечтаем только для того, чтобы мечты обязательно сбывались? — мурлычет Хисока. — Иногда они сбываются в самый неподходящий момент, — вздыхает Мачи, поудобнее устраиваясь на его коленях. Она бы соврала, если бы сказала, что ей не нравится, как Хисока ощущается внутри неё. Как он заполняет и растягивает её, как томительно приятно узел давит всякий раз, как кто-то из них двоих пытается пошевелиться. Что ей не нравится, как бережно он обхватывает её бедра своими сильными руками, как перебирает пальцами завитые локоны, как дурашливо тычется своим влажным носом. Но как же это всё было не вовремя. Как же миссия мешала ей насладиться ощущениями, а дурацкая выходка Хисоки мешала ей сосредоточиться на деле. — Он не становится меньше, — констатирует она через час. — Мне кажется, он стал ещё больше. — Глупости. Всему есть предел. Мачи фыркает и кусает Хисоку за торчащую из расстёгнутого ворота рубашки ключицу. — Вредности твоей предела нет, — возражает она. — Уж кто бы говорил, — парирует Хисока, морщась. Хотя она и укусила-то вполсилы, больше шерсть намочила. — Посидели и хватит, — резко говорит Мачи, уткнувшись лбом в его грудь. Если до этого злость слегка поутихла в свете того, что у них ещё было время, то сейчас она снова вздымалась, как пламя костра, в который подкинули дров. — Мне всё равно, как, но ты вытащишь эту хрень из меня, ясно? И сделаешь это очень быстро. — Как мы заговорили… — посмеивается Хисока. — В случае неудачи, надо понимать, ты обрубишь всё лишнее? — Можешь не сомневаться. С концами. Хисока встаёт, не переставая фыркать от смеха, и его член тут же отвечает на движение ощутимой пульсацией. Мачи уже уверена, что за это время его стояк ни капли не ослаб. Дрянь. Она снова строит из себя жертву переутомления, пока Хисока через весь зал несёт её на руках. За час слухи о её самоотверженности, видимо, облетели всех гостей — она выхватывает из общего шума обрывки фраз: — Всё ещё спит, бедняжка… — Между нами говоря, это мероприятие таких жертв не стоит… Впрочем, престиж… — Милый, а ты вот меня на руках совсем не носишь… Мачи судорожно сжимает ворот пиджака, когда Хисока убирает одну руку, чтобы открыть дверь. Член внутри неё подрагивает уже почти не переставая, и хотя краем глаза она видит бесстрастное выражение на его морде, Мачи улавливает, как Хисока выдыхает сквозь стиснутые зубы. — Не вздумай кончить прямо на ходу, — цедит она. — Разве не в твоих интересах, чтобы это случилось поскорее? — усмехается он, сжимая её бедро через ткань платья — в коридоре пусто, но Мачи точно ему что-нибудь отгрызёт, если он вздумает продолжить прямо здесь. И да, в её. Вот только это не залог того, что всё на этом закончится. Ей не хочется повторяться и напоминать ему, сколько раз он успел в неё кончить в тот раз, пока его узел оставался такого размера, что вытащить его можно было бы разве что хирургическим путем. Мачи хотелось выть от того, насколько же не вовремя этот чёртов лис с его тупым, огромным, так приятно давящим везде, где нужно, членом, решил сделать именно то, что грозило сорвать нахрен всю операцию. Она выдыхает только тогда, когда глаза режет от белизны выдраенной уборной. Вернее, не выдыхает, а уже неприкрыто стонет, когда Хисока усаживает её на край выступающих из стены раковин и склоняется над ней, тяжело дыша. — Если Куроро узнает, из-за чего сорвалось дело, он с тебя шкуру спустит, — гортанно вздыхает Мачи, оставляя борозды в густой рыжей шерсти на шее. — Хм… теперь мне захотелось всё испортить ещё сильнее, — мурлычет Хисока и мягко толкается внутрь, заставляя Мачи изогнуть спину и прижаться к нему грудью. — Не обольщайся, я прибью тебя быстрее, чем это сделает он, — шипит она и одновременно толкает его от себя и обхватывает ногами его талию. Узел внутри ужасно тянет, когда Мачи усаживается на Хисоку сверху, и тот опирается на раковину, чтобы ей было удобнее двигаться. Мачи до синяков сжимает его плечи, двигает тазом, не жалея ни его, ни себя, и не останавливается, пока тот сам не впивается когтями в её ягодицы, насаживая на член до упора, и не кончает в неё с утробным рыком. — Мачи… — низко стонет он, прячет слезящиеся глаза, уткнувшись узкой мордой между её плечом и шеей, пока она сжимается вокруг него, будто заставляя кончать больше и больше, выжимая из него всё без остатка, чтобы как следует её наполнить… Узел выскальзывает из неё, и вязкая сперма капает на плиты пола между начищенными до блеска мысками туфель Хисоки. — Ого, — Мачи облизывается, часто дыша. — Неужели… — Я же говорил, что у меня всё под контролем… — бормочет Хисока, сминая в руках ткань подола, чтобы на платье не попала сперма — какой джентльмен. Он уже не чувствует, как Мачи ещё несколько раз сжимается вокруг образовавшейся внутри пустоты и наконец позволяет себе обессиленно обвить руками его шею, наслаждаясь долгожданным оргазмом. — До сих пор не понимаю, как ты умудрился запихнуть его в меня, — ворчит она. Сладкий туман в голове постепенно рассеивается, и она вспоминает, что из-за этого придурка они чуть не ушли отсюда ни с чем. — Хм… — Хисока отпускает одну руку, чтобы провести большим пальцем по её губам и тоненько ухмыляется — точно сейчас скажет что-то мерзкое. — Знаешь, как у дворняг говорят… «Сука не захочет — кобель не вскочит». Хисока не сдерживает всхлипа, когда острые коготки разрывают нижнюю губу, а маленькие, но крепкие челюсти впиваются в мокрый чёрный нос — чувствительная кожа лопается, как перезревшая вишня, и кровь течёт по её подбородку, чудом не попав на платье. Впрочем, всхлип теряется в лающем смехе — Хисока ощупывает языком разодранную губу и нос, с нескрываемым обожанием глядя на Мачи. Её голубые глаза мечут молнии, тяжело вздымается красивая грудь, шерсть на подбородке намокла и потемнела от его крови… — Прости, — он говорит с лёгкой усмешкой, но смотрит так серьёзно, что по спине Мачи бегут мурашки. — Назвать тебя сукой стоило того, чтобы увидеть богиню. Мачи ошеломленно молчит долгие две секунды, прежде чем фыркнуть: — Дурак. Она благодарит всё на свете за то, что под шерстью он никогда не увидит, как загорелись её щёки.