Hirondelle

                  Sleeping at Last - Atlas: Hearing Я стояла на открытом балконе, прямо напротив Эйфелевой башни, которая мерцала тысячами различных огоньков, что отражались в моих глазах, полностью наполненных горькими слезами. Из-за солёной воды я не видела ничего, кроме расплывшейся яркой картинки, которая была единственным, что помогало мне понимать и принимать факт того, что я всё ещё жива. Оголенные кисти худощавых рук тряслись то ли от холодного парижского воздуха, то ли от ощущения присутствия другого человека. Фигура казалась настолько большой, что даже несмотря на устремлённый прямо взгляд, моему взору полностью открывался вид на рядом стоящего юношу. Чёрное платье, лямки которого казались прозрачными и неощутимыми, было единственной «стеной», каковая позволяла скрывать явно выделяющиеся синяки на уровне рёбер. Кажется, будто моё маленькое сердечко, которое было разбито на тысячи мельчайших осколков, кричало о том, что нуждается в скорой помощи. Старалось показать всем то, что её серьёзная работоспособность закончится раньше, чем я смогу вернуться домой. Я делаю громкий вдох всей обожжённой собственными чувствами грудью, забывая о том, что любое моё действие, любой звук и слово удручает человека, стоявшего рядом. Его широкие плечи, закрытые плотной тканью чёрной рубашки внезапно взлетают вверх, на что я на секунду закрываю глаза, стараясь услышать стук собственного сердца, которое, вероятнее всего, не бьётся вовсе, когда он находится рядом. - Всё это похоже на какой-то детский сад, - проговаривает зелёноглазый, незаметно для меня распахивая пачку сигарет, закуривая одну выбранную новой зажигалкой, поднося к своим обветренным губам. – Наша таинственная нить, связывающая твоё воображением с моим, рвётся. Между нами еще проносятся зарницы, еще что-то мерцает, словно угасающие, призрачные звезды Парижа, но это мертвый свет. Он возбуждает, но уже не воспламеняет — а испепеляет, зарывая в несуществующую могилу… - густое облако дыма разносится по воздуху, который, как казалось, пропитался его ложными, неискренними словами, которые приносят боли большем, чем серьёзные переломы или огнестрельные ранения. - Стайлс, что ты… - я стараюсь собраться с силами, стараюсь поставить прозрачный шлагбаум, который хотя бы на мгновенье остановил эти предательские, надоедливые капли солёной воды, что бесконечно нудно тянулись на розовых щеках. - Слушай, Хьюз, неужто твоё самолюбие позволит тебе стоять здесь, рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки, когда каждая твоя эмоция, которую ты так безнадежно стараешься спрятать, буквально выливается из тебя, вовсе не моча меня, а наоборот – освежая? – я слышу приторную, такую привычную издёвку, ради которой буквально несколько часов назад я была бы готова оступиться, не так выговорить недавно выученное французское слово, или вовсе оговориться, зовя его по имени. – Иногда единственная и последняя вещь, которую осталось сделать – это обнять друг друга в последний раз и отпустить, - я чувствую, как горлу подкатывает огромный комок, точно степлером приделывается к самой глотке, не позволяя ни вдоху, ни выдоху, и, уж тем более, ни любому звуку выскочить из моего рта. Я стараюсь проморгать очередную порцию слез, которые не переставая падают куда-то вниз, еле-еле касаясь дорогого чёрного платья. Парень, стоявший всего в нескольких сантиметрах от меня, резко откидывает недокуренную сигарету; медленно поворачивается, так, чтобы своим боковым зрением я смогла разглядеть его убивающую ухмылку; подносит большие ладони к своим кудряшкам, бесцеремонно и, кажется, не стесняясь, наводя на своей голове отвратительный беспорядок. Когда его волосы неопрятно приземляются на лоб, он распахивает свои руки в разные стороны, как бы давая мне возможность самостоятельно подойти к нему: - Ну же, Этель, я хочу обнять тебя, - шепчет Стайлс, облизывая сухие губы. Я распахиваю рот, стараясь сделать хотя бы один сильный вдох, но ничего не выходит. Моя грудь остаётся неподвижной, лишь нижняя часть тела, которая всего пару секунд назад казалась обездвиженной, будто вновь начала функционировать. Я повернулась к нему всем своим телом, позволяя рассмотреть своё истерзанное, неживое тело, лишь бы он этого хотел. Но он не отрывал своих изумрудных глаз от моего лица. Мне казалось, будто Франция, которая обычно не оставляет никого равнодушными, была обычным местом, куда мы так любили приходить вместе. Казалось, будто прямо сейчас, когда пропитанный круассанами воздух не пах ничем, кроме моих обвалившихся надежд и мечт. Руки вспотели, а перед глазами на секунду все поплыло. Но это не помешало мне сделать всего три шага вперёд, оказываясь в крепких, таких родных, но по-настоящему холодных объятиях. От него как всегда пахло лавандой и сигаретами. Чёрная рубашка соприкоснулась с моим опухшим лицом, пуская триллионы мурашек по всему телу. Мужские ладони сцепились в крепкий замок где-то на уровне плеч, даже не думая спускаться вниз. От понимания этого становилось невыносимо больно. Я знала, что это было последнее объятие, которое всё ещё принадлежало мне, как и он сам. Закрыв глаза, я словила себя на мысли, что после не смогу вновь почувствовать того, что сейчас. Он будет счастлив, находиться в одиночестве. В месте, откуда я смогла его забрать. Я слышала, как билось его сердце, мое тело дрожало. - Твоё дыхание и следы исчезнут через десять минут, поэтому эти десять минут я хочу слышать, как ты дышишь, стоя рядом. Не трать наши четырнадцать шагов, Хьюз… Она уходила, а в глубине души ему хотелось, чтобы время остановилось. На этом открытом балконе, сам не зная почему, он уже скучал по ней. Когда он вдруг захотел окликнуть ее, она успела сделать последний, четырнадцатый шаг, который и был той самой последней возможность, сказать три простых слова. И она теперь не признается, что считала каждый грёбанный шаг, надеясь на то, что он все-таки позовёт её…