the devil lives in room 36

— В прогнозе передавали, что сегодня возможен дождь. Кажется, он будет идти до конца недели. Кейго Таками вскинул голову в коротком и отрывистом кивке. Неряшливая чёлка падала ему на глаза, когда он доставал вещи из корзины и аккуратно складывал их на прилавок перед собой. Быстро и нервно он перевёл взгляд с блестящего алюминия банок приторно-слащавого кофе на леденцы в форме улыбающихся рыбок, на энергетические батончики и гранолу и другие мелочи, которые во всех отношениях складывались в довольно безобидную покупку. Магазин потрескивал светом лампочек и гудением холодильников с напитками и мороженым, уставленных вдоль стен. Снаружи несколько старых машин беспокойно ревели, двигаясь по пыльной дороге. Небо было широким, тёмным и серым; тяжёлый ветер обрушивался на вершины высоких стебельчатых растений, равномерно рассевшихся на полях, простирающихся так далеко к горизонту, сливаясь настолько, что было непонятно, где они кончаются. Это было раннее лето, июнь, если быть точным. Весеннее тепло превратилось в ту тяжёлую и влажную жару, которая туго обвивается вокруг всего живого подобно могучей змее. Росистый пот под его курткой и костюмом сделал кожу более чувствительной к тем местам, где одежда натирала. Он был весь мокрый и уставший. Живот скрутило от чувства непреодолимой пустоты. В горле пересохло, и именно это окончательно заставило его остановиться. Заставило его, парившего в мрачном и ветреном небе, обратить внимание на первый магазин, который он смог найти в этом городе, окружённым зеленью, насколько хватало взгляда. В этом отношении ему повезло, когда он наконец заметил, насколько он истощён. Ему повезло, что еда и ночлег оказались не так далеки, чтобы он оказался в затруднительном положении. Кассир, который сейчас был напротив него, поприветствовал его, когда тот устало вошёл в дверь, и над его головой прозвенел звонок и заревел кондиционер, приветствуя и принося большое облегчение. Он не постеснялся набрать столько закусок, сколько могло поместиться в единственную синюю пластиковую корзину, которую он схватил возле двери, и теперь он понял, что ведёт себя странно, молча, когда кто-то явно обратился к нему… «Соберись», — мысленно сказал он себе в осуждении. «Веди себя нормально. Не выделяйся». Через секунду он обрёл дар речи, и улыбка на его лице чуть дрогнула, прежде чем закрепиться более твёрдо, уверенно и, надо надеяться, неподозрительно. — А так и не скажешь, — протянул он. Слова были шаткими, неуверенными и, надо надеяться, достаточно искренними, чтобы кассир не придал большого значения ни им, ни ему в целом, — но дождь же полезен? Для сои и… всего остального? Касса мерно попискивала, пока кассир брал каждую его вещь, одну за другой, и сканировал, прежде чем бросить в пакет. Он предполагал, что они были похожи на товары, которые можно взять в дорогу. Будто он сейчас выйдет через двери небольшого мини-маркета на покрытую гравием стоянку и залезет в машину, отправляясь куда-то за много миль отсюда. Будто этот город был единственной промежуточной остановкой в долгой запланированной поездке, а не потенциальным местом назначения. Будто он понимал, куда он направляется. Клерк осмотрел этикетку на передней части кофе, прежде чем щёлкнуть сканером и бросить банку в пакет. Затем он устремил свой взгляд через грязные окна на плоский горизонт и серое небо над ним, смотря достаточно долго, чтобы Таками с тревогой заподозрил, что тот забыл, где он, и что должен делать во время, уделённое Таками на пребывание здесь. Но затем, с опозданием, он заговорил снова. Он повозился с вещами Таками в его пакете и громко откашлялся, прежде чем положить тяжёлый палец на кнопку кассы, и общая сумма замигала на экранчике. — Ты прав, городской, ты прав. Но для полёта погодка не очень, да? Бьюсь об заклад, тебе придётся поискать мотель на время, пока шторм не утихнет. Гостиница, верно. Он не стал рассматривать этот вариант, когда слова первоначально слетели с губ клерка. Со временем он забыл, что люди в небольших городках часто более охотно оставляли свои дела и уделяли много времени размышлениям о жизни тех, с кем они когда-то пересекались. Он подумал, что всё это как в кино, как в любой истории, которую он слышал от коллег, ездивших в сельские районы страны для отдыха или геройской работы. Когда он выдохнул, ему стало легче дышать. Ему стало легче, когда он понял, что не находится под подозрением. Он не был уверен, почему. Но он чувствовал жгучее желание оглядываться через плечо, сколько бы раз он ни проверял. Он не мог избавиться от ощущения, что кто-то или что-то точно могло знать, куда он пойдёт отсюда. Что в конце этого длинного и извилистого пути его может поджидать нечто непривлекательное. Он отдал деньги кассиру. Тот вернул небольшую сдачу, которую он сунул в карман, не пересчитывая. Его притворная улыбка расползлась шире, почти превратившись в настоящую, когда он протянул руку к прилавку, чтобы взять пакет. Снаружи облака продолжали окрашивать бесконечные участки неба в тёмно-серые и глубоко-чёрные цвета. Вдалеке послышались раскаты грома. Кассир долго смотрел на него. Таками медленно отвёл взгляд от окна и встретился с усталым пожилым лицом. — Посоветуете что-нибудь? Небезопасно было оставаться на одном месте слишком долго. Но с неохотой ему пришлось признать, что летать во время шторма ещё более небезопасно. Мотель был среднего размера, в форме перевёрнутой буквы «П», и находился на съезде с шоссе, которое переходило в дорогу, по бокам обросшую соей так сильно, что Таками не был уверен, закончится ли она когда-нибудь. У мотеля было два этажа – первый был покрыт небольшими бетонными плитами, каждая из которых служила крыльцом, а второй по периметру обнимал балкон, где постоялец мог присесть с утренним кофе на одном из немногих потускневших предметов садовой мебели, которые он смог разглядеть, и которые сверху казались ему лишь жёлто-коричневыми каплями. Между мотелем и ближайшим зданием с огороженной детской площадкой на заднем дворе, располагались три отдельных фермерских поля, и Таками тщетно напомнил себе составить карту ландшафта на случай, если ему нужно будет быстро сбежать. Сам мотель нуждался в покраске и, вероятно, нуждался в покраске уже добрых два десятилетия или того больше. В текущем состоянии он был неопределённого цвета, чем-то средним между размытым серым и давно выцветшим синим, цвет, который, казалось, менялся в зависимости от того, в каком настроении находился Таками, когда осматривал его, и около дюжины других факторов вызывали в его мозгу короткое замыкание каждый раз, когда он пытался выразить словами то, что он чувствовал от этого дома-хамелеона. Ландшафтный дизайн был сведён к минимуму и ограничивался только коротко остриженным газоном, а несколько увядших живых изгородей бессистемно торчали по разным углам строения. Асфальтированная парковка потрескалась, и в некоторых углах была полностью раскрошена, расколотая галька и пыльные камни были разбросаны по выцветшим белым линиям на ненасыщенном чёрном фоне. Небольшая колония птиц клевала перевёрнутую упаковку с картошкой фри, разбросанной всего в нескольких шагах от входа в секцию здания с большой нарисованной вручную надписью «ОФИС». Когда Таками спустился с неба, стая рассредоточилась и разлетелась, возможно, чувствуя приближение более крупной птицы, и предпочитая укрытие закускам быстрого приготовления. Красное «нет» на надписи «Мест нет» беспорядочно замигало, когда его ботинки ударились об каменистую парковку. Небо над головой стало лишь опаснее, и он почувствовал, как первые капли дождя падают на его кожу, крылья задрожали позади, и он начал короткий путь через парковку к двери. Над мигающей «Мест нет» висела другая, крупнее, вся выцветшая и потрескавшаяся: «Мотель «Конец Тропы». И в момент прочтения это показалась ему предзнаменованием. Настораживает, ибо неловко даже думать о том, что после всего, что он пережил, после всего, что он видел, у него внутри мог оставаться даже малейший намёк на суеверность. За свой короткий путь он прошёл мимо двух машин. Они были расположены на противоположных концах парковки, будто один из водителей хотел оставить побольше места между собой и другим человеком. Первая машина, находившаяся ближе к дороге, была настолько запущенной и грязной, что Таками удивился бы, узнав, что она вообще заводится. Это напоминало те автомобили, поставленные на шлакоблоки, – проект, за который возьмётся только самый увлечённый механик, вместо того, чтобы просто списать старый драндулет на свалку или запчасти. Когда-то она могла быть темно-чёрной, но теперь посерела и в некоторых местах протёрлась до металла. Одно зеркало было прикреплено изолентой, а стекло, заключённое в пластиковую раму, было разбито, и в нём не хватало так много осколков, что в нём невозможно было увидеть отражение. Вторая машина была менее впечатляющей: чистая и выкрашенная со вкусом простым белым цветом, с таким количеством наклеек на заднем стекле, что Таками задумался, был ли водитель когда-либо остановлен и оштрафован за то, что не видел дорогу позади. Но, тем не менее, это была чистая машина, и, проходя мимо, он обнаружил, что улыбается и чуть смеётся над странной коллекцией лозунгов и торговых марок на заднем стекле. Он не мог не изучать эти вещи и не оставлять в своём сознании. Было трудно прийти в себя в чужом месте и не быть в состоянии повышенной боевой готовности, несмотря на то, что никто, кто его знал, не знал, что он здесь, и никто из тех, кто был здесь, его не знал. Но в любом случае было важно собрать как можно больше информации, это было важно по причинам, которые он не мог связно выразить словами. Возможно, это было врождённое. Урок, который вбивался в его голову так много раз, что было невозможно отказаться от практики, несмотря на полное отсутствие смысла. Он отбросил эти мысли несколькими краткими движениями головы, глубоко вздохнул и подошёл ближе к входной двери. Пакет в его руке сморщился, когда он остановился перед тем, как войти. Дверь была тяжёлая и металлическая, выкрашенная в белый цвет. Краска была поцарапана в нескольких местах, особенно возле ручки, и у земли, где дверь соединялась с рамой. На одиноком крючке висела пластиковая табличка, двусторонняя, но повёрнутая надписью: «Добро пожаловать! Мы открыты». Наконец он заставил себя действовать. Он схватился за ручку, латунь которой выглядела испачканной от чрезмерного использования и отсутствия ремонта. Кондиционер внутри встретил его почти так же, как в магазине. Он не осознавал, насколько липким и перегретым он был, пока холод комнатного воздуха не охладил капельки пота на его лбу и он не ощутил чрезмерную чувствительность в том месте, где сырая кожа касалась одежды, продолжая его раздражать. Внутри шипело радио, передавая что-то вроде современной поп-станции. Игривая и сладкая песня, которую он смутно узнал, звучала из колонок, установленных по обе стороны от длинной тяжёлой дубовой стойки. За стойкой, коротко покачиваясь взад и вперёд в своём офисном кресле, сидела молодая белокурая девушка. Её волосы были собраны в два пучка на макушке, все запутанные и покачивающиеся вокруг неё, когда она продолжала медленно двигаться взад и вперёд. Локтем одной руки она упёрлась в стол, а другой натягивала длинную полоску жевательной резинки на острый ноготь, её глаза были тусклыми и далёкими и заметно скучающими. Она встретилась с ним взглядом. Лёгкая улыбка приподняла уголки её губ, но что-то в ней сразу показалось недружелюбным. Таками, вместо этого, проигнорировал засевший глубоко внутри страх, потому что не знал, почему его чувствовал, что его спровоцировало и какую угрозу могла представлять такая невинная молодая девушка. Девушка откусила лишнюю жевательную резинку с кончика пальца, громко чмокнув губами, когда она поднялась выше на своём кресле и щёлкнула ногтями по глянцевой поверхности прилавка. Позади неё, на широкой, загромождённой книжной полке, была собрана коллекция безделушек и диковинок, которые привлекли внимание Таками, когда он позволил двери закрыться за собой и подошёл ближе к прилавку. Прямо над головой девушки стояли миниатюрные напольные часы, которые, как он был почти уверен, показывали неправильное время, фигурка птички, которая подпрыгивала вверх и вниз вокруг обесцвеченного грязного стекла, и множество книг о совах и о зарубежных странах, стопка пожелтевших газет, которые выглядели так, будто к ней не прикасались уже несколько лет. На полках, покрытых пылью и паутиной, стояла коллекция из чучел птиц. Ласточки и зяблики, малиновки и перепела. Их глаза-бусинки, казалось, смотрели на него сверху вниз, изучая его. Он почувствовал, как его крылья задрожали, плотнее прижимаясь к его спине. Он прочистил горло, отводя от них глаза. Он сжал губы в ещё одной мягкой, осторожной улыбке. Девушка за стойкой улыбнулась в ответ во все зубы, обнажая неестественно заточенные клыки. — Ты не местный, — сказала она ему, прокручиваясь на офисном кресле и доставая увесистую книгу из-под стойки, — проездом? Она пролистывала страницы журнала регистрации, пока не нашла полупустое место. Она повернула книгу к нему, указав одним накрашенным ногтем на первую свободную строчку, и слегка постучала им по странице. — Заполни тут. Мы принимаем наличные и кредитки. Настоящее имя не нужно. Три тысячи йен за ночь в течение первой недели, но если остаёшься на месяц, босс может сделать скидку. В комнате можешь курить, но по ночам веди себя тихо, бла-бла-бла, уверена, ты сам всё знаешь. Она бросила ручку на книгу. Та немного прокатилась, покачиваясь вперёд и назад на месте, прежде чем осесть на черных каракулях, сложенных рядами однородных секций. Страницы были полупрозрачные, кремового цвета. Сквозь них просвечивались строчки, вписанные в них имена и цены, номера комнат, – бесполезная информация, которую он всё равно запомнил. Он поймал себя на том, что изучает то, как жёлтое освещение отражается от золотистых волос девушки, поймал себя на том, что исследует, как её тёмные глаза решительно смотрят на устаревшие кнопки кассового аппарата, куда она нажимает. Тушь у неё была липкой и склеивала нижние ресницы. Тени были размазаны и скатались в складках век, маслянистые, будто она слишком долго их наносила. Симпатичный розовый лак на её ногтях в некоторых местах потрескался, а в других пузырился. Он представил, как она красила ногти во время скучных смен, как могла испортить пальто между регистрацией гостей и игрой с жевательной резинкой. Её большой свитер был пастельно-пурпурного цвета и связан из плотной ткани, что намекало на то, что он был сделан вручную. «Она выглядит так, будто она из этого города», — подумал он. Из места, где люди могли позволить себе тратить время, чтобы сами вязать себе свитера. Из места, где каждый мог красить ногти вместо работы. Он понял, что пялится, только когда она поймала его пристальный взгляд. Её улыбка была зубастой и кошачьей, а глаза сузились. Болезненный жёлтый свет наверху отражался в блеске её жирных теней для век. — Заполнишь уже или будешь пялиться весь день? Он поймал себя на том, что кивнул, снова посмотрел в книгу, раскинутую на прилавке, и поспешно извинился. Его уши вспыхнули под наушниками. Его кожа казалась даже теплее, чем на улице. Через какое-то время он собрался с силами, прежде чем опустил на пол свой мятый пакет из круглосуточного магазина, придвинулся ближе к прилавку, поднял ручку и изучил страницу. Над пустым местом было три имени. Бубайгавара Джин - Продолжительность пребывания: Месяц - Номер комнаты: 12 - Плата: 45,000 Чисаки Кай - Продолжительность пребывания: Ночь - Номер комнаты: 35 – Плата: 3,000 Д - Продолжительность пребывания: ∞ - Номер комнаты: X - Плата: X Он долго смотрел на вычеркнутую строчку. Она казалась достаточно безобидной, напоминала обычную запись, которая, вероятно, похожа на многие другие в этом журнале. Он попытался вспомнить любую известную ему информацию о гостиничном бизнесе и о том, при таких обстоятельствах клерк мог почувствовать необходимость вычеркнуть чью-то запись в журнале. Последняя запись также была любопытной, при каких обстоятельствах человек остановился здесь, и почему решил поселиться в мотеле, когда он наверняка мог бы снять квартиру. На всякий случай он всё равно мысленно отметил имена. Джин, комната двенадцать. Таинственный «Д» может быть где угодно. И кто-то по имени Чисаки, скорее всего, больше не останавливался в комнате тридцать пять. Как и многое другое в этом мотеле, и в этом городе в целом, это оставило неприятный привкус во рту, и он напрягся сильнее, когда снаружи прогремел первый настоящий раскат грома. Дождь лил теперь более равномерно, как будто намекая, что ему нужно остаться здесь, что лёгкого выхода не будет, и что ему достанется либо этот захудалый мотель, либо вообще ничего. Он смирился с этим чувством, объясняя своё недовольство истощением или общей усталостью. Он решил, что сможет постоять за себя этой ночью. Если Джин, «Д» или заблудший Чисаки решат ворваться к нему ночью, он был уверен, что более чем способен о себе позаботиться. Затем он покачал головой, выплёвывая тихий вздох смеха, снял колпачок с ручки и написал «ночь» в графе о продолжительности пребывания. Девушка сообщила ему о стоимости в три тысячи йен. На мгновение он задумался, но решил записать «Комадори Тэнгу» вместо других псевдонимов, которые он мог использовать в прошлом. Он запомнил новую личность, заверяя себя, что Комадори-сан не вызовет никаких подозрений. Он не стал бы попадать ни в какие правительственные списки наблюдения, и казалось, что этот мотель даже не способен вести свой бизнес в электронном виде. Он вновь перевёл дыхание, снова нежно и храбро улыбнулся и пододвинул книгу ближе к клерку. Девушка снова перевернула книгу лицом к себе, изучая написанные на странице слова, и на её губах заиграла странная улыбка, и это дьявольское неуместное веселье поднялось выше и блеснуло в её глазах. Недавно горевший эмоциями, которые казались потерянными для Таками, этот взгляд скользнул по ряду ключей, свисающих со старой книжной полки позади. Фигурка птицы щёлкнула, продолжая вращаться вверх, вниз и вверх. Таксидермический воробей высоко на полке оценивающе посмотрел на него. Пыль сверкала блёстками, как снег, упавший на грязный, выкрашенный в жёлтый офис. Радио заскрипело новой мелодией, и болты офисного кресла застонали, когда она повернула его к полке. В мотеле «Конец Тропы» было 35 номеров, о чем свидетельствовали числа, нанесённые на блестящие пластиковые ключи за спиной клерка, прикреплённые к короткому ряду крючков. В коллекции не хватало только одной комнаты – комнаты 12, что соответствовало записям в журнале. Она придвинула шумные колёсики кресла ближе к стойке для ключей и провела пальцами по глянцевой поверхности каждого. Она слегка задумалась, когда её пальцы приблизились к последнему ключу, 35, прежде чем остановиться, одарив его ещё одним коротким взглядом, и вместо этого вернуться обратно к комнате 17. Она стремительно схватила его, со странной нервозностью, которая казалась неуместной, учитывая, насколько обыденной должна была быть для неё эта ситуация. Вероятно, она выдавала ключи достаточно часто, чтобы ей не было страшно или устрашающе взаимодействовать с новым клиентом, поэтому корень её странностей ускользнул от него. Это лишь заселило дискомфорт, который он чувствовал глубже в груди, в животе. Он чувствовал, как внутри него расцветают опасения, которые пронизывали даже его разумные мысли, что ему нужно остаться здесь сегодня вечером, несмотря ни на что, и у него не было другого выбора, кроме как этот. Но он цеплялся за последнюю унцию разума, незапятнанную страхом. Он решил не особо задумываться об этом, а вместо этого убедить себя, как сотни раз во время этого импровизированного «отпуска», что мир не собирается его поймать и что во время его пребывания здесь не может произойти ничего плохого. — Штормить будет всю неделю, — сказала ему девушка, когда ключ коснулся кончиков его протянутых пальцев, — если захочешь продлить проживание, дай мне знать. Когда он подобрал свой единственный полиэтиленовый пакет и начал было выходить на улицу в поисках своей комнаты, она вновь окликнула его: — Торговый автомат прямо рядом с твоей комнатой! И не гуляй по ночам долго, тут много ненормальных. Он подумал, что это не было странным предупреждением. Но когда дверь за ним закрылась, после того, как он поблагодарил её и направился к своей комнате, он не мог отрицать нарастающий страх, который кипел внутри и становился всё сильнее и труднее сдерживать, чем глубже он заходил в мотель. Однако он внезапно обнаружил, что заблудился. Сразу за офисом он прошёл мимо комнаты номер один, затем три, пять и так далее. На другом конце внутреннего двора виднелись комнаты номер два, четыре и шесть, продолжавшиеся вперёд с чётными на одной стороне и нечётными на другой, и в этом не было ничего даже отдалённо необычного. Внутренний дворик, в котором находились двери в большинство комнат на первом этаже, был совсем невелик, и когда он отступил назад, он смог разглядеть номера комнат с более большими номерами, напечатанные рядом с дверями над перилами кругового балкона. Самое маленькое число, которое он смог определить, было 19, поэтому он знал, что его комната, 17, должна была быть где-то на первом этаже, но... Её не было, казалось, она была стёрта с лица земли. Он подошёл к комнате номер 15, затем внезапно арка двора сошлась и резко закончилась номером 16. Он вернулся назад, обогнул дворик и долго изучал свой ключ, задаваясь вопросом, могла ли семёрка в «17» быть просто очень странно выглядящей «1». Если бы клерк по какой-то причине баловался с ним, обидел его, несмотря на то, что он был платёжеспособным клиентом, то такое поведение было бы невероятно подлым и непрофессиональным. Он чувствовал себя несколько виноватым за такие подозрения, и его смущение пересилило его разочарование, когда он подумал о том, чтобы вернуться в офис и спросить, как пройти в свою комнату. Он обнаружил, что давление только усиливается, когда дверь в комнату 12 приоткрылась, и чей-то глаз посмотрел на него сквозь темноту, прежде чем на мгновение дверь закрылась и открылась полностью, обнажая тёмное содержимое того, что, казалось, было не чем иным, как обычный дешёвый номер в мотеле. Седовласый джентльмен, одетый только в мешковатые серые спортивные штаны и грязно-белую майку, вышел на тропинку и спокойно наблюдал за ним, пока Таками изо всех сил пытался найти комнату, которой, казалось бы, не существовало. Его перья взъерошились, пока он продолжал петлять по той же дорожке, кончики его ушей горели сильнее, когда он почувствовал, как глаза мужчины следят за каждым его шагом. Мужчине, на которого он украдкой оборачивался, чтобы проверить, смотрит ли тот всё ещё, казалось, было не больше сорока. Таками не мог назвать более точный возраст, учитывая грубую внешность и расстояние между ними. В его низком тяжёлом лбу, бледной коже и длинных мускулистых конечностях не было ничего экстраординарного, и Таками не был уверен, сможет ли он узнать его позже, если ему это понадобится. Единственное существенное в этом человеке — это глубоко укоренившаяся прямая линия шрама, которая проходила между его бровями вверх, переходя в залысину. Каждые несколько сантиметров на нем были маленькие стежки, которые, должно быть, когда-то были там, где хирургические скобки скрепляли его череп. Это было любопытное зрелище, но Таками не позволил себе отвлечься от поиска комнаты. Когда Таками проходил мимо него в третий раз, мужчина нащупал в глубоком кармане своих спортивных штанов зажигалку, затем сигарету, которую он выкурил медленно, безмятежно, пока его глаза следили за стремительными движениями Таками, который старался пройти мимо него так быстро, как он только мог. В конце концов, когда Таками остановился перед комнатами и изучал их, как если бы несколько волшебных слов, сказанных мысленно, могли изменить их номера на желаемое «17», мужчина окликнул его, находясь достаточно далеко. Между ними было шесть дверей, его голос не был навязчиво близким, но всё же неожиданным и достаточно неприятным, и Таками дёрнулся, почувствовав, как у него перехватило дыхание, и мучительно задумался, получится ли притвориться, что он просто не слышит парня, и продолжить свой бесплодный поиск. — Парень, помощь нужна? — и спустя несколько секунд на удивление добавил, — считать не умеешь или че? Таками нахмурил брови, и резко повернул голову, чтобы посмотреть на человека, который теперь, казалось, боролся с самим собой как внутренне, так и внешне. Его сигарета выпала и дымилась на асфальте, пока он бормотал бессвязную злую чушь и тёр руками лицо. — Н-нет, прости, нет. Нет, тебе нужна помощь? С комнатой нужна помощь?! Таками был уверен, что если бы он мог каким-то образом выйти за пределы своего тела и стать свидетелем своего ужасного выражения в этот самый момент, его лицо будет достаточно нелепым, чтобы никто в здравом уме не посмеялся над ним. Но в тот момент он почувствовал абсолютный ужас, замешательство и непреодолимое желание просто расправить крылья и снова взлететь, независимо от стоимости номера и бурлящим над головой штормом. Трудно было понять, что именно этот человек говорил, из-за шума дождя в центре двора и его ударов по перилам балкона, но он, казалось, спорил сам с собой. По крайней мере, казалось, что по какой-то причине у него были большие проблемы с тем, чтобы предложить помощь без каких-либо дополнительных комментариев, которые были не такими продуманными или приятными. — Эм, — Таками осмотрелся. Вокруг не было никого, кроме него самого и этого мужчины. И он знал, к сожалению, что постоялец из 35 комнаты не придёт на его спасение, — да. Я живу в семнадцатом номере, но… не могу его найти. — Да, правда странно, — сказал ему мужчина, будто задыхаясь и, как ни странно, почти болезненно. В этот момент он согнулся пополам, одна рука держала перила впереди, а другая крепко сжимала ткань рубашки. Он покачал головой, его тусклые глаза смотрели вверх на серое дождливое небо. Сигарета затухла у его ног, и, наконец, он снова посмотрел на Таками, — ты на выходные, или...? Таками тяжело сглотнул. Его взгляд метнулся с лица мужчины на влажное пространство двора между ними, на множество дверей, которые выстроились вдоль прохода и вели обратно в безопасный офис. Он задумался, нормально ли рассказывать кому-то хотя бы малейшую информацию о себе, а если нет, то как ему сойти с рук, солгав. Он знал способы, конечно, знал, что может сыграть практически любого персонажа, который ему нужен, чтобы избежать неприятностей, но он чувствовал себя слишком усталым. Он почувствовал, будто желание продолжать играть роли, которым некогда научили его похитители, для него, свободного внезапно превратилось в кандалы, в которые он не хотел себя сковывать вновь, и внезапно обнаружил, что он оказался в тупике. Но мужчина махнул рукой, оттолкнулся от перил и глубоко вздохнул. — Тога обычно селит тех, кто приехал на одну ночь, на второй этаж. Я поэтому спросил. Если она поселила тебя в этот, значит ты надолго. А ты не похож на такого. Таками не понял, что это должно означать, но всё равно кивнул. Он огляделся ещё несколько раз, борясь с желанием спросить мужчину, может ли он помочь ему или нет, решив вместо этого набраться терпения, улыбнуться и ждать. На одну ночь он мог развлечься мыслью об общении с таким странным человеком. Затем он сможет принять душ, хорошо выспаться и уйти утром, больше никогда с ним не встретившись. Мужчина подошёл ближе, достаточно близко, чтобы протянуть руку ладонью вверх, будто желая, чтобы Таками отдал свой ключ. Что Таками и сделал, но нерешительно. Любопытство пронзило его грудь, когда мужчина осмотрел ключ с обеих сторон, будто у Таками была какая-то причина лгать о номере своей комнаты. — Ладно, — сказал он, — иди за мной. И затем, когда он пошёл за ним, бросил: — Не потеряйся снова, тупица. Таками снова вывели к выходу во двор, за крутой угол и через внутренний коридор здания, в котором стояли несколько торговых автоматов, которые с громким гулом освещали неоном окружающие их стены. В конце концов, в крохотном укромном уголке находилась комната 17, и, как мужчина и сказал ему, это было странно. Это походило не на комнату, которая была частью мотеля, а на место, где могла быть кладовая или комната отдыха. Это было достаточно укромным местом, чтобы Таками решил, что больше не столкнётся с этим человеком, который, должно быть, был «Джином» из журнала, или с кем-то ещё, кто мог бы заселиться в мотель. Облегчением было также обнаружить, что ему будет доступно максимально возможное уединение в месте, от которого по-прежнему мурашки по коже, и ничто не выскочило и не попыталось схватить его. Мужчина, Джин, вернул ему ключ. Он быстро взял его, одарив того выражением застенчивой благодарности. — Вот здесь, — сказал Джин, постучав костяшками по двери, — если нужно что-нибудь, я в 12 комнате, ладно? Зовут Твайс. Через свои плотные перчатки Таками почувствовал, что рукопожатие было вялым и слабым, и вкратце заметил, как быстро «Твайс» одёрнул руку и сжал её второй. Он был нервным и неуверенным в себе, что показалось Таками знакомым, о чём он не хотел думать, ибо дождь продолжал литься за пределами их странного оазиса, а Твайс, тем не менее, не понимал его намёки на уход. Довольно долго они простояли в неловкой тишине. Таками возился с ключом между пальцами, вытянув шею, будто ища что-то отвлекающее или вескую причину для Твайса, чтобы оставить его в покое, чтобы он мог спокойно зайти в свою комнату. Твайс, однако, не сдвинулся с места. Это вызвало небольшую нервозность в груди Таками, позволив диким мыслям пробиться в его мозг, неукротимым на мгновение, прежде чем он смог с ними справиться. Он с тревогой подумал о том, что бы он сделал, если бы Твайс попытался войти в его комнату и ограбить его. Что бы он сделал, если бы Твайс просто продолжал стоять и отказывался идти даже после того, как он закроет дверь. Но Таками был уверен в своих силах, он понимал, что такого человека, как Твайс, наверняка легко отпугнёт, если он даже попытается защитить себя. Он знал типаж и знал, что Твайс не был смелым человеком. Но тем не менее это было неприятно. Было мучительно стоять на месте, беспомощно ожидая, пока этот парень уловит намёк и оставит его в покое, чтобы он мог войти в свою комнату и обрести тишину и покой в одиночестве. — Место это очень странное, — снова произнёс с нервным смехом Твайс, почёсывая шею, — по ночам типа лабиринта. Как-то я вышел ночью за сигаретами в автомат и не смог вернуться, пока солнце не встало. С этими словами он снова похлопал по карману, нашёл пачку сигарет и, казалось, снова перешёл в наступление. Он обошёл Таками, отрывисто шагая от него, бормоча, споря сам с собой, пока его голос не стал настолько далёким, что он не затерялся в грохоте дождя и раскатах далёких ударов грома. «Что ж, это определённо было странно», – подумал Таками. Но, по крайней мере, он воспользовался возможностью, чтобы воткнуть ключ в замок и открыть дверь комнаты 17. Комната его была более или менее тем, что можно было ожидать от временного пристанища в городе с единственным мотелем. Если задуматься, было удивительно, что у них он вообще был. Он не уловил название города, когда прилетал, и понял, что просто слишком устал после полёта в течение многих часов в одном слепом направлении, и ему нужно было где-то устроиться на ночлег и восстановить силы, прежде чем вновь пуститься в путь. Он не утруждал себя поиском указателя с названием, не думая, что застрянет здесь достаточно надолго, чтобы это имело хоть какое-то значение. А может, на самом деле это всё ещё не так. Завтра он всё ещё может покинуть это место и никогда не больше думать о нем как о месте, где он провёл больше одной ночи в его долгом путешествии из одного места в другое. Но всё же казалось, что это должно было что-то значить, что он должен был проявить к этому месту какое-то уважение. Потому что на ночь он будет здесь, и этот город будет выцарапан в его личной истории даже после того, как он забудет о нём. Что-то в том, чтобы забыть, казалось неправильным, но он все ещё слишком устал. Ему не хотелось снова выходить из комнаты и искать офис, чтобы спросить клерка. Он не хотел разговаривать с Твайсом дольше, чем нужно. И поэтому он тихо сел на скрипучий матрас. Прикроватная лампа, которую он включил, как только приблизился, освещала комнату оранжевым сиянием. Всё было табачно-жёлтым: червлёный ковёр, закрытая дверь в ванную, радиатор, беспорядочно гудевший в нескольких шагах от кровати под окном, где занавески цвета мочи были плотно задёрнуты на стекле. Это было не особенно привлекательно, и в комнате стоял прокуренный стойкий запах сигарет, который кисло прилипал к задней стенке горла. Когда он дотрагивался до чего-либо, всё казалось слишком липким. Его носки, казалось, не хотели касаться ковра, нежно натягиваясь на ходу. Казалось, что кожа была покрыта особой плёнкой, как в недорогих комиссионных магазинах или центре пожертвований, где он бывал в юности. Он не мог представить себе, как молодая, вечно скучающая девушка из офиса тратит время, чтобы хотя бы провести тряпкой по стене в любой из этих комнат. Он не мог представить, как она хотя бы пальцем шевелит, чтобы сделать нечто большее, чем распихать гостей по комнатам, задумался, есть ли у такого крошечного места, как это, деньги на уборщицу. Его немного смутило то, что, возможно, его простыни не стирали с тех пор, как в них спал другой человек, что его наволочки всё ещё могли содержать кусочки кожи и слюны после прошлой ночи. Этого было недостаточно, чтобы отвратить его, особенно когда дождь крепчал, а гром стал более сильным, но желание сидеть на кровати улетучилось. Как если бы занятие относительно небольшого пространства уменьшило бы количество бактерий, решивших налететь на него. Он обнаружил, что неторопливо копается в своём пакете, внезапно потеряв аппетит, но зная, что он не ел с тех пор, как сбежал, и ему определённо нужно восстановить свои силы, прежде чем он снова улетит завтра. Ему внезапно захотелось горячего обеда, но он не знал, где именно найти ресторан, в котором можно поесть. Внутри него росла пустота, пропасть, которую, как он боялся, невозможно было заполнить, даже если бы он оказался в закусочной или фаст-фуде, не закрывшимся из-за шторма. Его грудь болела, а глаза кололи по краям. Ощущение перегруженности, знакомое только после долгого, тяжёлого плача, забивало его чувства, несмотря на то, что в приступе бегства в полёте он вообще не мог испытывать сильные эмоции. Он никогда не чувствовал ничего подобного. Никогда его не терзало одновременное желание продолжать продвигаться вперёд и стыдливое побуждение повернуться и вернуться обратно в дом, больше походивший на клетку, чем что-либо тёплое, гостеприимное или желаемое. Он чувствовал себя на перепутье, не зная, какая дорога приведёт к его желанной цели раньше, удобнее и безопаснее. И если бы он действительно задумался, чего именно он хочет от всего этого, он с тревогой понял бы, что не знает. Птицы рождены для полёта, даже те, у которых перья тщательно подрезаны. Он понимал, что не полностью виноват в желании расправить крылья и почувствовать, как воздух проходит через них, и покорять всё новые и новые участки земли, пока он не окажется где-то в полностью неизвестном месте, но… Он оставил свой телефон. Его кредитные карты дома. Он постоянно снимал наличные со своего банковского счета в течение последних восьми месяцев, что нельзя было сходу объяснить простым спонтанным решением сбежать и никогда не оглядываться назад. Он сообщил о болезни на выходных, и даже не знал, какой сегодня день. Он не знал, заметил ли кто-то его отсутствие, если его мобильный телефон, заброшенный куда-то в мусорный контейнер, мог перенаправлять входящие звонки прямо на голосовую почту, и если, ну... Если его вообще кто-нибудь искал. Он откусил от энергетического батончика. Проглоченное было сухим и слишком густым, без запаха и тяжёлым. По крайней мере, кофе был сладким и смягчил первоначальное разочарование от еды настолько, что он смог доесть его постепенно. Он тяжело вздохнул, оглядывая комнату вокруг себя и говоря себе, что запах не так уж плох, что ужасная атмосфера не так уж и плоха. Это всего на одну ночь. Завтра, может быть, он одумается и решит лететь домой. И достаточно скоро забудет, что что-либо из этого когда-либо происходило. Эта мысль смешалась с батончиком в его животе и свернулась там. Она засела в глубине его мыслей и окрашивала даже чувство отвращения, которое охватило его, когда он встал, поставил кофе на прикроватную тумбочку и побрёл в ванную, чтобы посмотреть. Казалось, что в какой-то момент её мыли, но на фарфоре ванны остались тёмные пятна. Центр её был сырым и вычищенным от любого глянцевого покрытия. Зеркало было испещрено чем-то, что казалось липкой смесью старой зубной пасты и пыли, жиром от отпечатков пальцев и остатками дешёвого чистящего средства для стёкол. Вытяжной вентилятор грохотал над головой, когда он стоял и смотрел на ванну, запачканное кольцо слива унитаза и жёлтую плитку. Это было не худшее место, в котором он когда-либо останавливался, но определённо далеко не лучшее. Несмотря на то, что он снова и снова напоминал себе, что остался только на одну ночь, он задумался, может ли ненормальный из комнаты 12 всё ещё стоять снаружи, и сможет ли он указать ему в направлении ближайшего магазина, чтобы он мог купить чистящие средства и спрей для комнаты или хотя бы ароматическую свечу, чтобы перебить запах сигарет. Дождь на улице начал крепчать, когда он направился из ванной обратно к кровати. Он был устал, даже измучен, но его разум был настороже в незнакомом месте, поэтому он не был уверен, что сможет заснуть. Он думал о том, чтобы прогуляться под защитой нависающих балконов, подумал об исследовании территории, в которой он оказался запертым на следующие двадцать четыре часа, но побеспокоился, что, может быть, он снова столкнётся с этим парнем Твайсом, и у него не будет достаточного предлога, чтобы не попасть в ловушку разговора с ним. Он знал таких людей. Он знал, что Твайс из тех, кто жаждет аудитории, с которой он может поделиться своими щедрыми навязчивыми мыслями. Таками представил, как может оказаться в ловушке длинной серии разрозненных тирад о правительственных заговорах или о токсинах в воде и какой-то другой чуши, распространяемой на онлайн-форумах для самых параноидальных людей общества. И его мозг не был бодр, чтобы справиться с подобным разговором. Возможно, он никогда таким не был, но именно сегодня не хотел ставить себя в такое положение. Вместо этого он нашёл пульт от старого пузатого телевизора на комоде напротив кровати. Он пролистал пятнадцать каналов, прежде чем остановился на ток-шоу с двумя улыбающимися ведущими и звёздным гостем, которого он почти узнал по фильму или телешоу или... чему-то подобному. Вечер захватывал полуденное небо, затягивая тьму за серыми облаками и окутывая двор и окружающие поля тяжёлой чернотой. В любом случае было почти пора спать, и он почувствовал, как усталость всё ближе подкрадывается к его сознанию. Он чувствовал себя липким и пропахшим потом, и он понял, что не спросил клерка, есть ли тут прачечная, где он мог бы постирать одежду. Он предположил, что сможет сполоснуть её в ванной после душа, и к завтрашнему дню она, возможно, будет достаточно сухой, чтобы надеть её снова, и тогда он улетит куда-нибудь подальше и куда лучше. Он не знал, где остановится, а может, он никогда не остановится. Может быть, он продолжит путь, пока не покинет горы, не взлетит над широкими синими океанами и не узнает, что скрывается в далёких странах с незнакомыми языками, которые он никогда не надеялся понять. Может быть, он продолжит путь, пока что-то не остановит его навсегда – бедность, истощение или смерть. Это не имело значения. Он был птицей, а птицы были созданы для полёта, а не для клеток, для заключения, для пресловутых кандалов, прикреплённых к их лодыжкам, которые удерживали их в темнице города, пока они, в конце концов, не погибали. В каком-то смысле было приятно рассмотреть такую возможность. Мечтать о жизни без ответственности, за исключением обязательства облететь всё небо. Он не знал, где он окажется, но это не имело значения. Все, что имело значение, – это «СЕЙЧАС», настоящий момент, чувство невесомости и облегчение монументальной ответственности, снятое с его усталых плеч. Эту тяжесть он даже не осознавал, пока она не была снята с него, и внезапно, внезапно он почувствовал эмоции, сырые и переполненные, дрожащие внутри него, когда он думал о свободе. Его прерывистое дыхание сковывало его. Его руки дрожали, и он был обеспокоен всеми перспективами своего внезапно яркого будущего. Он скинул ботинки, перчатки и куртку и, наконец, упал на грязный, неровный матрас в центре комнаты. Он изогнулся, чтобы не лечь на пакет, и прислушался к бормотанию телевизора, наблюдая, как вечерние тени ползут по покрытому паутиной и жёлтой краской потолку. Ему просто нужно было на время дать отдых больным мышцам. Лежать на крыльях было недостаточно удобно, чтобы уснуть. Ему просто нужно было собраться с мыслями, чтобы позволить себе догнать события сегодняшнего или вчерашнего дня, или сколько там часов прошло с тех пор, как он поднялся с земли и взлетел. Ему просто нужно было расслабиться, но он медленно заснул. И он проспал несколько спокойных, освежающих часов. Ему снились простые, приятные, расплывчатые вещи, которые мелькали перед глазами, как снимки, пока его разум работал над всем, что случилось с ним недавно. Ему снился летний воздух и крапинки мира, пролетавшие под ним за многие мили. Дождливые дни и громкие раскаты грома, и внезапно он был яростно выброшен из сна из-за грохочущего звука, практически проникшего в его сон и погрузившего в связность. Он внезапно проснулся, задыхаясь, от запутанной тишины, не считая постукивания дождя по крыше и бетону снаружи. В какой-то момент за всё ещё закрытыми шторами загорелись огни, и ему было видно мерцание волокон, пробегающих по радиатору и покрытому жёлтыми пятнами ковру. Он задумался на мгновение, когда его пульс успокоился, и он вспомнил, где находится, что, возможно, радиатор просто старый и плохо работает. Может быть, и девушка, и Твайс оба забыли предупредить его, что иногда он шумит, и что волноваться не о чем, каким бы поразительным это ни было. Но радиатор продолжал тихонько щелкать и булькать. Дождь за окном продолжал стучать по земле. Что-то быстрое и почти неуловимое пролетело между огнями и его окном, и он на мгновение увидел черноту, поглощающую нити света, пробивающиеся через щели в его комнате. У него перехватило дыхание, но напомнил себе, что волноваться не о чем. Вскоре после этого раздался ещё один хлопок, и он вздрогнул, рванулся вверх, перья на его крыльях, спутанные от сна, вздыбились, как волосы на затылке – готовые, как если бы он мог направить их в нападавшего или грабителя через дверь. Клерк предупредила его, что «ненормальные» бродят по комплексу ночью. Он сказал себе, затаив дыхание, что, вероятно, она имела в виду именно это. Звуки грохотали по всему комплексу с неравномерными интервалами. Между одним и другим проходил натянутый промежуток времени, который только щекотал нервы Таками ещё сильнее. Было трудно дышать сквозь толщу, которая, казалось, сжимала его горло, в груди тоже болело, и на задворках его разума вспыхнула навязчивая мысль… «А что, если это не местный? Что, если это они нашли меня?» Мгновение спустя эта мысль была разбита, раздавлена тяжестью нарастающего страха, когда человек или нечто, бродящее по улице, казалось, повернулось и пошло по своим же следам обратно. Последовала пауза, всего в трёх дверях от Таками, как будто те, кто был снаружи, остановились, чтобы осмотреться, как будто они, возможно, поняли, что одна из комнат занята. Он задержал дыхание, заставил своё сердце перестать биться так нелепо громко и прислушался, как шум вдруг внезапно прекратился. Он не слышал приближающихся, проходящих или уходящих шагов. Он ничего не слышал, кроме как ударов дождя по бетону и полумёртвого гудения радиатора. Он не был уверен, как долго он готов сидеть в постели и прислушиваться к любому шороху, и когда он задумался, он даже не совсем понял, почему вообще испугался. Самым опасным человеком во всем этом комплексе, несомненно, был он сам. Он был обучен, умел уничтожать людей и существ в несколько раз больше его. Тот, кто, казалось, ждал его там, знал, что они должны были бояться его больше, чем он, и это заставило тихий, запыхавшийся смех сорваться с его губ. Он почесал затылок, поморщившись от ощущения того, как немытые волосы оставляют жир на кончиках пальцев. Ему нужно было принять душ, и он встал, чтобы пройти в ванную, но он не мог удержаться от взгляда на дверь, на мгновение изучая её и продолжая пробираться сквозь белый шум, как будто в любую секунду он мог услышать, как кто-то снаружи, наконец, проходит мимо. Он тихо выругался, когда прервал себя на середине пути в ванную и вместо этого направился к входной двери. Как ни странно, он не почувствовал страха, когда начал рыться в кармане, чтобы найти ключ, и медленно потянулся к дверной ручке. Когда он приоткрыл дверь, стук дождя стал только громче. Маленькие капли воды упали ему на щеки, когда он открыл дверь шире, и когда он выглянул наружу, вытянул шею, он увидел темноту, освещённую только двумя далёкими жёлтыми фонарями, и больше абсолютно ничего. И никого. Как будто шум был только плодом его воображения. Он подумал, уместно ли пройти в комнату 12 и спросить Твайса, слышал ли он что-то, или если клерк всё ещё в офисе, он мог бы пожаловаться ей на шумного гостя. Было заманчиво найти себе компанию, но он не был уверен, что это не кто-то из них создавал эту суматоху. Или, если бы это был просто странный сон, он будет выглядеть достаточно странно, чтобы его лицо и псевдоним запомнились в случае, если кто-нибудь придёт его искать и задаст правильные вопросы. Учитывая, что клерк специально сказала ему, что ему разрешено использовать вымышленное имя, он не знал, сохранит ли она его в секрете или нет. Он больше не чувствовал, что может быть уверен в чём-либо, и продолжал вглядываться в тёмную ночь, понимая, что ни один человек или животное не заявили ему о своём присутствии. Он покачал головой. Это было начало лета, и ночь была тяжёлой и жаркой даже вечером, под дождём. Эта сонная ночь могла бы успокоить его, если бы он, стоя под светом одного из фонарей в центре толстой чёрной стены, не осознавал, что даже с его улучшенным зрением не может увидеть кого-либо, живущего в тенях. Ощущение, что за ним наблюдают, было странным и жутким в том смысле, что заставляло его закрыть дверь и даже запереть засов, закутаться в одеяла и оставаться в безопасности, пока солнце не взойдёт и не прогонит всё, что угрожает ему этой ночью. Но прежде чем он остановился на загадке, прежде чем он удовлетворённо вернулся в свою комнату и полностью погрузился в душ, он услышал это снова: ещё один громкий, неоспоримый треск, который звучал, будто кто-то сильно стучал костяшками пальцев по двери или ударял в неё ногой. За углом, ближе к комнате Твайса. Он сделал ещё один глубокий вдох. Не раздумывая, он закрыл за собой дверь так беззвучно, как только мог, и выскочил в тихую тёмную ночь. Сама ночь являлась густой неизбежной сыростью, которая, казалось, пропитывала каждую поверхность, которая вела его через коридор к выходу во двор. Уже через несколько шагов было трудно понять, где он находится. Сразу возникло ощущение, что он вошёл в зеркальный лабиринт, и свет неожиданно выключился, как будто всё, куда он ступал, было способно только ввергнуть его всё глубже и глубже в полную потерянность. Он внезапно осознал, что предупреждения Твайса и клерка не были полной ерундой, что, возможно, они знали, о чем говорят, когда пытались удержать его от того, чтобы он покидал свою комнату. Он проклинал своё высокомерие, своё назойливое любопытство, затуманившее его мысли и позволившее ему поверить в то, что он был настолько особенным, что сможет вернуться из тусклого лабиринта комплекса, задушенного гнетущей вуалью дождливой, влажной летней ночи. Он почувствовал болезненный укол при мысли, что недостаточно умён, чтобы запомнить дорогу, чтобы взлететь. В этом комплексе было нетрудно ориентироваться в течение дня. Твайс без проблем провёл его по дорожкам и наклонным коридорам к его комнате, несмотря на его предупреждения о том, что он сам, с его очевидным знакомством со зданием, счёл, что по этим территориям невозможно пройти при слабом освещении. Это звучало крайне невероятно, даже когда Таками повернул за угол и оказался перед длинным отрезком незнакомых дверных проёмов. Днём он решил, что Твайс был наркошей, который просто не понимал, о чём он говорит, и даже сейчас Таками не мог полностью проглотить горькую пилюлю собственной беспомощности и внезапной неспособности повернуться в правильном направлении. Он тяжело дышал и трижды обернулся, выбирая пути, которые, как он отчаянно убеждал себя, должны были быть правильными, будто коридоры вокруг него исчезали и преобразовывались каждый раз, когда он отрывал от них взгляд. Простой, небольшой мотель с низким доходом всего с тридцатью пятью номерами не должен был быть таким сложным. По прошествии нескольких минут он сказал себе, что наверняка обошёл всю территорию комплекса два или три раза. Но ничто не казалось знакомым. Он проходил мимо дверей с номерами, которые звучали правильно, но на некоторых участках выглядели совершенно чужими. Во дворике на илистую траву лилась дождевая вода. Всё было черным и громким, слишком липким и влажным. На его коже, на затылке, где его теперь влажные волосы завивались и щекотали прямо над воротником футболки, чувствовались призрачные прикосновения, приближающиеся к нему сзади. И когда он быстро, в приступе паранойи, обернулся, оглядывая чёрную стену коридора, позади него ничего не было. Ничего такого, что выбивалось бы из общей картины. Ничего подобного. Просто ещё одна дождливая ночь. Просто более обширная тьма, не приносящая облегчения, а лишь сильнее смущающая. Лишь больше потерянности. Этот звук, этот настойчивый стук продолжался издалека, гремел где-то в дальних уголках чёрной пустоты ночи и толкал его вперёд, и никогда в жизни он не чувствовал себя таким загипнотизированным. Подобно насекомому, привлечённому танцующем пламенем, или добыче, идущей на искусный звук свистка охотника, Таками был очарован звуками, которые он не мог понять, не мог объяснить, и ему внезапно, отчаянно нужно было найти источник звука. По мере того, как он продолжал двигаться вперёд, казалось, что ночь была настолько густой, что ему приходилось толкаться вперёд, держа кулаки перед лицом. Сквозь безопасность подвесных балконов и занавес из капающей воды, шторм продолжал реветь всё сильнее. Грохотал гром, не сопровождаемый молнией, которая могла бы осветить его путь. И внизу лестницы, когда он почувствовал, что, должно быть, приближается, по крайней мере, к комнате Твайса, он услышал чёткий звук шагов, шагающих по второму этажу. Он не знал, почему он шёл за ним, почему ему так остро нужно понять. Он знал, что никого не заселяли в комнату на втором этаже, когда он прибыл всего несколько часов назад, и подозревал, что мотель не принимает достаточно гостей на регулярной основе, чтобы к нему присоединился кто-нибудь позже. Когда он поднимался по лестнице, ни под одним из дверных проёмов не было ни капли золотого света. Наверху не было ни намёка на жизнь, кроме постукивания ботинок по бетонному полу, периодических пауз и шорканья, когда незнакомец менял направление. Таками не знал, что будет делать, когда найдёт их. Он не был уверен, потребует ли он, чтобы они перестали шуметь, или он просто хотел знать, что с ними всё в порядке. Он даже не был уверен, что шагающий здесь человек был тем же человеком, который стучал в дверь в его коридоре, и знал, что у него мало поводов подозревать это. Но он чувствовал, что его контролируют силы, которым он не мог дать название. Он хотел понять это, чтобы доказать себе, что жуткое чувство, преследовавшее его на протяжении всего дня, было не чем иным, как его собственной изнурённой паранойей, одолевшей его. Он мог бы успокоить свои страхи, если бы просто поговорил с тем, кто был там наверху, кто, казалось, был единственным, не спящим в это время ночи. Он поговорит с ними, ему станет лучше, и он ляжет спать, чтобы завтра рано проснуться, переждав шторм, и он наконец улетит и забудет, что всё это когда-либо происходило. Он достиг верха лестницы. За углом, через несколько дверей от комнаты 20, где он сейчас стоял, раздался ещё один громкий хлопок. Со своего места на вершине лестницы он мог различить примерное расположение комнаты Твайса во внутреннем дворе. Это наполнило его облегчением, которое казалось детским и мелочным, будто он внезапно превратился в маленького ребёнка, которому нужно было подтверждение, что родители всё ещё покорно наблюдают за ним, прежде чем он пойдёт поиграть с другими детьми на детской площадке. Он не знал Твайса, не особо доверял ему, но было что-то в том, что он мог узнать его, называть по имени. Что-то в том факте, что хоть что-то этой ночью не было безликим, таинственным и неопределённым, что подавляло острые грани его беспокойства. Если комната Твайса была прямо там, сразу за лестницей, это значило, что он наконец понял, где находится. Это означало, что он мог вернуться простым маршрутом, который Твайс показал ему ранее, и пойти в свою комнату, как только он закончит расследование. И на мгновение он подумал, что, возможно, этот мотель просто был больше, чем он предполагал изначально. Когда он прибыл, он смотрел с высоты птичьего полёта, изучал архитектуру с неба, когда спускался на стоянку как раз тогда, когда днём уже пошёл дождь. Но, возможно, он что-то упустил. И, возможно, Твайс был единственным другим постояльцем в мотеле сейчас, и он просто баловался с ним, подшучивал или издевался в причудливой манере. Может быть, это Твайс гулял наверху, пытаясь привлечь его внимание, и он был единственным ненормальным, который бродил здесь ночью, о чём клерк и предупрежала его. А может, он снова потерялся. Может быть, всё, что Таками нужно было сделать, – это найти его, спросить, всё ли с ним в порядке, и отвести его обратно к торговому автомату за ещё одной пачкой сигарет, прежде чем бросить того обратно в комнату и, наконец, вернуться к себе, принять душ и поспать. Он сделал осторожный, медленный шаг вперёд. Затем ещё один, и начал постепенно продвигаться по краю балкона, бросая нервные взгляды на внутренний двор внизу и на черноту того, что должно было быть дверью Твайса, каждые несколько футов. Может, он искал там утешения. Может быть, он надеялся, что в любой момент под дверью загорится свет, Твайс высунет голову, и Таками найдёт отвлечение, которое сможет успешно вывести его из странного состояния фуги, охватившего его. Его живот сжался, а горло опухло. Было трудно дышать, и его сердце продолжало беспокойно колотиться в груди. Он резко повернул за угол. Холл был чёрным и тихим и, казалось, простирался наружу в вечную чернильницу, которой не было конца. Ни стены, ни мира за её пределами. Просто клетка тени, как будто он проскользнёт внутрь и ни с того ни с сего выберется наружу. Света не было там, где, как он был уверен, должен был быть выход на другой балкон. Он тяжело сглотнул, заставляя своё колотящееся сердце успокоиться. И он шагнул вперёд, один, затем два раза, осторожно. Затем медленно вошёл в глубину, чувствуя себя внезапно липким, внезапно холодным, его волосы встали дыбом на руках, его шея, его перья задрожали и насторожились. Будто собака, почувствовавшая надвигающийся шторм, он почувствовал, как его одолевает сильное недомогание. Внезапно он почувствовал, что ему нужно уйти как можно дальше от этого коридора, этих закрытых дверей и вездесущей властной ночи, насколько это возможно, ему нужно было защитить себя от того, что он чувствовал, что обитает здесь. Прежде чем броситься назад, прежде чем пробиться сквозь густую тьму и снова оказаться в безопасной освещённой луже на первом этаже, он резко развернулся на звук закрывающейся двери, как будто она была приоткрыта, и кто-то ждал, кто-то наблюдал за ним. На ржавой табличке было написано простое «36». Он что-то слышал за дверью. Царапание, как будто ногти скребут по дереву. Глубокий вздох, словно сама дверь была единственным, что оставалось между ним и другим живым человеком. Он почувствовал, как его взгляд внезапно нашёл глазок и сосредоточился на нём, будто кто-то через него наблюдал за ним. Ещё один раскат грома прогремел по комплексу. Наконец, молния сопроводила его, ослепляя белым и резким, пока чернота снова не хлынула и не заполнила каждый угол и поверхность. Кто-то за глазком потянулся вниз и нажал на дверную ручку. И, наконец, думая, что он потерял рассудок, что он только что проснулся от лунатизма, что это всё ему снится, и ничего из этого не было на самом деле, Таками бросился наружу, проталкивая себя сквозь ночь, которая казалась ощутимой, и через холлы, которые внезапно замерли. Он спустился по лестнице в рекордно короткие сроки и вернулся в свою безопасную комнату так быстро, насколько это было возможно, не создавая слишком большого шума. В ту ночь он плохо спал. Отвороты его штанов были влажными и неприятно прилипали к ногам. В душе, когда он наконец нашёл время, чтобы помыться, вода на мгновение соскользнула с него и закрутилась в сливе. И он мог поклясться на долю секунды, что она была чёрной. Как будто сам дождь превратился в темноту. Как будто он правда мог утонуть в вязком масле ночи снаружи.