Метаморфоз

До невозможного не удобный костюм лилового цвета был поспешно сменен на элегантный черный. Все дело было в том, что я оказался таким не поворотливым и врезался со своим бокалом вина в Беара и в результате испортил и его костюм так ещё и свой. И когда мне показалось что мне удалось избежать участи куклы на ветрины магазина за толщей стекла. Я просто ещё и не догадывался о той свинье что подсунет мне Беар. Как только началась несчастная выставка со всеми теми сливками элитного общества, и альфами с толстыми кошельками, за десять минут и семнадцать секунд я услышал больше семнадцати комплиментов о том какая я куколка. И все те богатые альфы не истово тянули свои руки к моей заднице пока я мог замереть возле очередной картины. Вроде как в детстве мне нравились фарфоровые куклы, красоте которой в наше время стремились все девушки. Ведь те изумительные куклы всегда такие красивые, с их золотыми кудрями в пышных платьях и с маской в место лица. Но когда я стал старше то понял, что подобные куклы — это жестокий обман, те куклы не просто красивы такими хотели видеть мужчины своих девушек. Красивыми до изумления и желательно чтобы они молчали и просто шли красивым дополнением к своему спутнику. Но факт оставался фактом мою красоту все сравнивали с кукольной пока я был в чертовом лиловом костюме. -Миднайт эта выставка в честь свадьбы, а не поминки. – Николетту явно не устраивал выбор моего костюма, но она не могла уже на это как-то по-особенному повлиять. Ну а что мог сказать я, лишь, наверное, стоило отметить, что мне всегда чертовски шел черный, и эта черная рубашка что столь изыскано скользила по моей груди. Прохлада шёлковой ткани ласкала мои вставшие соски, в теле словно сладко поднималась истома, от чего мой анус начинал зудеть. Да этого меня ни касались подобные ощущения, и я не знал с чем те можно было сравнить, а все чего мне хотелось это есть что-то очень сладкое. И творить что-то плохое и подлое чтобы после на душе было от этого хорошо. -О чем ты Николетта, свадьба те же похороны. – И провернувшись еще раз перед зеркалом я прошел по служебной комнате с желанием надеть обувь, а то пол был мраморным от этого и холодным. Но я не то, что испорченного костюма не нашел, ведь логично его же прислуга забрала, но и вместо нормальной обуви нашел элегантною белоснежную коробку для обуви с позолотой. – Почему у меня такое чувство что эта коробка тикает, а внутри там бомба. -О чем ты. – Николетта последнюю минуту провела в экране своего телефона потому было совершенно не удивительно что на коробку леди Беар даже и внимания не обратила. Но стоило Николетт узреть коробку из-под обуви она тут же прошла до меня и пуфика, на котором был неопознанный объект. -Ты же босиком верно Миднайт? -Только не говори, что там обувь. – Честно я уже даже в глубине душе стал надеется на бомбу все было бы лучше, чем очередные не удобные лакированные туфли из настоящей кожи, а я все так же был без носков. Видимо Беар решил мстить мне через мазали на ногах. -Лучше это туфли. – И ни чего больше не объясняя сестра Беара скинула крышку коробки, где под полу прозрачной бумагой виднелись яркие красные босоножки на тонких ремешках. – Мой брат видимо ещё не вырос из возраста трехлетнего ребенка, и за испорченный костюм мстить тебе каблуками. -Он же понимает, что я балетом занимался и для меня каблуки даже легче в ношение чем для некоторых девушек. – На что с легким пожатием плеч Николетта кивнула, и тогда меня осенила мысль того, что в этом возможно и заключалась вся та самая детская месть. И раз уж Беар начал вести себя как ребенок и подкинул мне женскую обувь то мог бы хотя бы пуанты принести, это бы и то сильнее задело, да и ходить реально бы больно было. -Мне попросить Стивена принести тебе другую обувь? – Я лишь качнул головой, ведь для меня красные босоножки не были чем-то из разряда «унижения» или же «боль». – Ладно ты тогда одевайся и выходи обратно на выставку. – Николетта снова вернувшись к своему телефону поспешила меня покинуть, я же быстро обулся, подскакивая на тонких каблуках ярко красного цвета. Уверено пройдя до огромного зеркала в полный рост рассматривая свой внешний вид он мне казался забавным, и не то, что я выглядел смешно, скорее, как какая-нибудь богатая женщина альфа с хваткой питбуля. И раз уж я был похож на таких сильных и властных сук на красных каблуках, то и вести себя хотелось соответственно и детские пакости хотелось обратить на более высокий уровень. Единственное что мне не особо нравилось в новой обуви, так это клацаньем каблуков о мраморные полы, грубо говоря всех, кому бы я шел моя обувь оповещала о моем приближение. Прямо как колокольчики на собачьих ошейниках. Но делать было не чего, не стану же я прятаться до конца торжества в служебном помещение, и уверенно пришлось то покинуть. Через большие окна проникал теплый дневной свет, и пока в здание все восхищались никудышными картинами Марии, мой же взгляд из раза в раз замирал на море. Сегодня мы были в шикарной центре искусств в Дибба Эль-Фуджайра. А сам центре буквально находился на обрыве, то есть найти нормальное окно, и выкинувшись в него окажешься в теплой воде, и это, наверное, был бы самый красивый побег в истории. Но окна все были панорамными и можно было лишь наслаждаться красотой что была за ними мечтая в следующей жизни родится большим горбатым китом. -Джон. - Я стоял с бокалом розового вина прямо на против окна пока все остальные натягивая лживые улыбочки говорили о том на сколько картины хороши. Но я знал свою мать и помнил на сколько хорошо она рисовала раньше, а те картины на стенах были лишь жалкими потугами на искусство, которое могла раньше создавать Мария. – Стоит мне только найти тебя глазами, и ты смотришь на море, скучно тебе на выставки? – И мне было скучно, хотя музыка была хорошей, угощения вкусными, а вино сладким. И по всюду витала эстетика тысяча восемьсот тринадцатого года и последующих годов, и моментами казалось, что я в романе Джейн Остин, и тут была старая Англия. Но вот картины, казалось, что, приобретая новую личность Мария расплатилась своим невероятным талантом художника, потому что эти масленые картины в стиле экспрессионизм вызывал во мне рвотный рефлекс. А ведь раньше Мария рисовала классицизм акварелью, а не только маслом, и те картины они был таким красивыми до сих пор вспоминая их дух захватывало. А картины в стиле Дивизионизм когда тебе кажется что ты смотришь на прекрасное ночное небо на огромном холсте, но стоило сменить свет и ракурс просмотра и становилось ясно что это было не ночное небо а портрет. Там был мой портрет, это была последняя работа Марии, она и набросок акварелью маленькой балерины. -Нет, от чего же сама выставка хороша, но картины нарисованы так словно вас заставили, они скучные и посредственные, в них нет ни капли души, или же намека на какие-то чувства, можно даже подумать, что их рисовали на каком-то заводе. Прости. – Склонив голову и двинувшись от окна к официанту чтобы перехватить себе ещё одну порцию вина я оставил Марию в легком изумление. Заимев полный бокал белого полусладкого вина, я было хотел двинутся в сторону Ками которая так мило разговаривала с какой-то женщиной в джинсах и ковбойских сапогах. И мне определенно нравилась это женщина по той одной причине что она не была слеплена из брендовых шмоток и дорогих побрякушек как все остальные леди на данной выставке. -Джон ты изучал искусство? – Мария перехватила меня прямо на пол пути к Ками у не большой арки что вела в темную комнату картинам что были нарисованы не только маслом, но и Фосфоресцентным порошком. -Нет, ни я, но один очень дорогой мне человек. Она считала, что рисовать можно плохо, но с душой, а если рисуешь хорошо, но без души, это уже не искусство просто игра в художника. – Эти слова меня даже заставили улыбнутся, это была любимая фраза Марии, и лишь когда я попал под машину понял значения тех слов. У балерин все не просто, мы умираем дважды: первый раз, когда бросает балет, а второй, когда перестаёт дышать… И когда я перестал дышать в первый раз, мне не нужен был второй, я просто хотел одновременно окунутся во тьму, чтобы после не жить без частички себя. -Эта фраза от куда ты ей слышал? – Казалось, что Мария занервничала, она стала, как и раньше щелкать ногтями об свои ногти, но при этом на губах у моей матери была такая нежна добросердечная улыбка. Аж, бесило до скрипа зубов. – Джон, напомни мне пожалуйста, сколько тебе было лет, когда твоя мама умерла. — Это был не тот возраст, когда дети должны терять родителей. – И осушив бокал одним глотком я снова перевел глаза на ту которая и была как раз таки моей матерью. Она все так же держала маску фарфоровой куклы с мягкой улыбкой легким румянцем и совершенно пустыми глазами, прошлым вечером Мари была чуть больше эмоциональна. Но я лишь пожал плечами ведь этой английской леди никогда и в голову не придет что жалкий парень перед ей изумительным ликом мог быть порождением ей матки. – А у вас есть свои дети? -Так очевидно, что я не мать Владимира и Николлет? – Я лишь кивнул желания постепенно таяло прямо как статуя из льда на этой вечеринке. Но я себя держал лучше того куска льда, лишь сожалел о том, что осушил бокал одним глотком, а официантов не было видно. – Мы с мужем несколько раз пытались завести общего ребенка, но я бета, а Дмитрий, доминирующий альфа, как и его сын. – Было что-то такое грустное и ироничное в словах Марии от чего я не хотя нашел глазами Беара и не приятно отметил на альфе красный костюм тройку, прямо пара к моей обуви. И желание выпить лишь стало ползти верх. – Ну как бы так сказать, чтобы тебя не напугать, у меня был выкидыш, а после него как-то не складывалось, ну и муж не настаивал. – Я все так же смотрел в сторону Беара боясь того, что стоит мне только взглянуть в лицо Марии как я бы все её в миг простил. И не важно, что он бросила меня на отца алкоголика-наркомана в том юном возрасте, когда я должен был лишь, есть, играть и спать сколько захочется. Но моя жизнь сложилась не много иначе, и в результате я был настолько жалким, что не находил сил сказать родной матери кто я. Но при этом на сколько бы жалким я не был, именно «я» был куда ценнее, всех этих напыщенных картин на стенах, и не важно какой на них был ценник. Ведь Мария бросила меня, оставила одного, и явно не пыталось меня найти, поэтому жалость к такой женщине я не должен был испытывать. Она появилась в моей жизни спустя четырнадцати лет, и не потому, что скучала и хотела этого, это была та самая раковая случайность, от которой мороз по коже. – Знаешь ли ты Джон что такое три выкидыша? - Знаешь, что такое пять выкидышей Джон? – И даже не глядя на Марию я покачал головой, с желанием спросить у этой леди, знала ли она каково это когда тебя бросает мать. – Это говорило о том, что я три раз поверила о том, что смогу стать матерью. – Да, чудная история, прямо на слезу пробивает. Вот только у меня все же было хуже, и в моей истории даже намека не было на «долго и счастливо». —Так это значит Кристалл, что вы никогда не были матерью? – Задавая этот вопрос я все вскинул свои глаза на ту которая родила меня, кормила грудью, учила говорить, и т.д. И честно если бы она в тот момент сказала, что вообще-то где-то у ней был сын, и что она любит его, но не может признаться мужу из-за страха, мне бы и этого хватило. Просто знать, что так вышло, звезды не сошлись, мечты не исполнились, но даже так мама меня любит. И тогда возможно я бы решился сказать Марии на ухо что её маленький Центавр любит её, ведь она его мама. К слову, Мария назвала меня в честь созвездия Кентавра. Центавр, но никто этого не помнит, вообще-то раньше до Нью-Йорка я был Перри Центавр Миднайт. Но с годами мои имена исчезли, буквально ото всюду стерлись и остался Миднайт. -О чем ты, я и так мама, а ещё я бабушка, ведь у меня есть Камилла моя прекрасная внучка, и ей чудесная мама, моя доченька Николетта. И конечно же мой сильный и мужественный Владимир. – И на что же я только надеялся, это так невозможно глупо… Что эта богатая англичанка призналась бы в свой лжи? Что она спустя четырнадцать лет могла помнить имя пустого места, которое когда-то по ошибке родила в маленьком городке, которого даже на картах нет? -Ты права ты мать, суки, которая ставит себя и свою семью при выше других, а твоей ебанутый сын, эгоистичных насильник. – Слова с такой легкостью, сорвавшиеся с моих губ, были самым искренним что я говорил за последние недели. Я устал терпеть, и задаваться вопросом почему после всего что мне делают люди, я вообще должен проявлять милосердие. Меня сбил на машине пьяный альфа, после мой отец продал меня все тому же альфе, меня кидал, били, ломали, и после всего изнасиловали. А теперь человек, который должен был любить меня каким бы я не был, теперь даже и имени моего не помнит, для ней я лишь подстилка её же любимого сына! – Чего глаза такие круглые? -Джон, да как ты смеешь. – И правда, чего это я смел вести себя подобным эгоистичным образом? Ведь я в всего лишь брошенный ребенок, у которого отняли единственное что у него было, его способность танцевать, а после девственность. Моя злость вскипала по мери поднимающемся градусам моего тела, и дело точно было не в паре бокалов вина, которые я успел тогда выпить. И пока я кусал губы от злости, а мой тело покрывалось гусиной кожей, а задница все сильнее начинала зудеть, Мария прожигала меня адским зеленом пламенем своих изумрудных глаз. – Какие именно у тебя претензии к моей семье, разве не ты сам сказал, что не смотря на ту аварию ты влюбился в моего сына? -И ты поверила в это? – На моих губах проскользнула улыбка истинного зла, ведь лгать не стану мне чертовски сильно хотелось ввергнуть свою мать в безумие, и в данный момент для этого нужно было ничтожно мало. - Просто ваша семья решила, что правду вы не потянете. – От моих слов Мария встрепенулась и схватила меня за локоть. Стоило матери лишь сделать это весь мой разум в миг отключился, и в голове вспыхнули все те воспоминания о том, как моя мама хватала так меня за руку и тащила домой и ругала, но при этом она никогда не была меня, даже голос не могла поднять. Но спустя четырнадцать лет у Марии появилась металлическая хватка, и теперь, когда она протащила меня через выставку, скрываясь от любопытных глаз. Мы с матерью оказались в небольшом кабинете, где хранились картины, которые не были выставлены, и я бы сказал, что мне все ровно на работы Марии если бы не одно, но. Среди всех картин таких же убогих что были и на стенах выставки выделялась лишь одна, на ней была акварель и пуанты. Горячий ветер с ароматом соли ворвался в кабинет поднимая лазурную тюль, и оглянувшись прямо за столом был открытый балкон. Через который и ворвался теплый ветер сдувая бумаги со стола на пол. -А теперь черт возьми объяснись Джон! – Смотря вперед на бескрайнее море на волнах которых играли лучи солнца, единственное что было у меня в голове это: «Я слишком молод, чтобы чувствовать всю эту боль.» - Чего замолчал, а там в зале, где были зрители ты был увереннее. – Пока мы шли, и рука Марии была на моей, мне правда много чего хотелось сказать, и ещё больше сделать, ведь я был совершенно уставшим и просто хотел домой. А ведь дома у меня даже и не было, но я мог бы сбежать на пример в Новый-Орлеан, и затеряться там среди 383 997 человек. -Джон… - Обернувшись на Марию я сбил ей с мысли делая быстрые шаги к ей картинам. Схватив с пола картину моих пуантов, я совершенно не знал, что хочу вделать с холстом, мысли они так путались. Сейчас становилось самым главным не сломаться несмотря ни на что. Тяжёлые времена пройдут, и рано или поздно все обязательно будет хорошо. Просто, я слишком устал ждать этого хорошо. -Я зол. Очень зол, потому что ваш сын изнасиловал меня, а после бросил…не знаю заметили ли вы Кристалл, но я омега, а он изнасиловал меня…- Я не смотрел на мать лишь на картину, на лиши, на то, как краска легла на холст, и тогда я вспоминал как именно мама рисовала эту картину. Какая улыбка была на губах у Марии, как она чесала нос от запаха краски, как у ней болели плечи и спина. – А ещё злюсь на свою мать…Вы похожи на ней. Она была умной, бунтаркой, очень страстной…очень особенной. Она не умирала, она просто собрала вещи и ушла, когда мне было восемь. – Тот, кто сказал, что время лечит просто врал. Потому что нет, они не лечит, просто заштопывает раны, время оно просто закрывает раны сверху марлевой повязкой, но она не останавливает кровь и не дает смысла жить дальше. – Представь каково это было восьмилетнему мальчику проснутся утром без матери, с отцом алкоголиком-наркоманом и понять, что после себя мать оставила лишь пру сотен и пуанты. – Я устал врать, устал претворятся, кому вообще обломилось быть нормальным, когда можно было стать счастливым. Мои следующие действия были плохой идей, поэтому улыбнувшись, я конечно же, решил попробовать. – А теперь давай ещё раз как меня зовут Мария. –И вот мы стояли на том же месте, в той же одежде и с теми же положениями, но Мария больше не смотрела на меня как на незнакомца, она вообще на меня не смотрел. – Что как Уильям не помнишь? Спорим ты забыла обо мне, как только оказалась в постели того идеального мать его альфы. -Я помню твои имя Перри… - Мария хотела протянуть ко мне свою руку, но это так напугало меня что я отбил хрупкую ладонь холстом в своей руке. Кристалл вскликнула, схватившись за повреждённую конечность, но в ей зеленых глазах и намека на ненависть не было лишь не прикрытый страх. – Перри пожалуйста. -Не надо, забудь это имя я просто Миднайт, шлюха твоего сына, коврик для его ног. – Кристалл лишь качала своей светлой головой, когда по её щекам скользнули слезы, и это мне надо было плакать, и кричать, я был жертвой, но плакала она. А когда дверь буквально не сорвалась с петель и в тот небольшое пространство вошли двое альф с темными карими глазами, я снова испугался. -Мама! – Беар подскочил к моей маме. Она была моей мамой, но смотрела с невероятной любовью Мария лишь на Беара, и это было больно. Даже после стольких лет у Марии получалось столь изумительно уничтожать меня. – Что ты сделал?! – И когда Беар лишь двинулся ко мне картина с моими пуантами с грохотом упала на пол, а я лишь испуганным кроликом отступил от медведя. Меньше всего мне хотелось вновь оказаться прижатым к полу, ощущать мочу под собой и тяжесть чужого тела, пока член разрывал бы меня изнутри. -Владимир стой. – Мария изящно закрыла меня от своего монстра, которого считала сыном, в то время как я в первые ощутил терпкий запах корицы и виски, это был феромон сильного альфы коем был Беар. И это был первый раз, когда я так четко разобрал феромон альфы, и тогда по ногам скользнула влага и осознание ударило словно лопатой по голове. – То, что ты сделал с Миднайтом, это то, чему я тебя учила! -Что ты наговорил моей матери! – Это было словно сценой из погорелого театра идиотов и лжецов, и я оказался центром всего того шоу. У меня скользила смазка по ногам, и это было вообще первый раз в моей жизни чтобы у меня была течка с чертовой смазкой. Честно говоря, у меня в последний раз теска была года четыре назад, и даже тогда не было не смазки не зуда, вообще ни чего кроме едва уловимого запаха и температуры. И ко всем моим проблемам преградой к моему убийству перед разорённым Беаром была моя мать! Женщина что без сожаления бросила меня одного четырнадцать лет назад. Отец Беара так же рвал и метал, желая мне свернуть голову, из проема двери доносились ещё чьи-то голоса, и это все было таким бредом. – Миднайт живо ко мне! – Беар буквально рычал, но при этом ни мог как-то оттолкнуть свою мать, в то время как его отец пытался изловить руку жены и притянув к себе позволить сыну исправить ошибку в лице меня. И честно в тот момент, когда Беар-старший схватил руку Марии, которая что-то пыталась объяснить своим альфам мне в спину ударил теплый ветер. -Как я заебался. – И с этими словами ни чего более не обдумывая, ничего не ожидая, развернувшись на сто восемьдесят градусов обогнув стол я побежал прямо на балкон. Не было ни страха не сомнения, лишь желание сбежать прямо в море, и не важно, что могло ждать меня воде и что я мог просто умереть. Перескочив через перила балкона с легкостью оттолкнувшись ногами, я полетел бомбочкой прямо к морскому черту.