***
Прохладный октябрьский воздух был пропитан ароматом приближающегося дождя и приятной, холодящей уставший разум свежестью. Чернота ночи в тихом спальном райончике завораживала своей отчуждённостью и спокойствием. Хосоку нравилось подолгу стоять босыми ногами на неутепленном балконе после изнуряющей вечерней смены на работе и курить дешёвые сигареты одну за другой. Он дожидался нестерпимой дрожи в теле и неприятной очевидной горечи во рту и только тогда уходил домой, где едва ли было теплее, чёртово отопление. Ночь дарила Хосоку долгожданную свободу и он наконец мог отпустить всё и писать. Писать, писать, писать… Писать, пропитанные горечью куплеты, которые никогда не увидят свет. Утром его вечно ждал третий курс юридического, кружка мерзкого растворимого кофе и хроническая нестерпимая головная боль от недосыпа и стресса. Чон терпеливо рассасывал малиновый леденец от кашля и заворожённо глядел на россыпь звёзд на бескрайнем чернильном небе. Ещё одна бессонная ночь, главное подальше от ночных кошмаров и ближе к фантомной свободе. Красные от холода пальцы с зажатой в них сигаретой уже дрожали. Сизый дым медленно устремлялся наверх и растворялся в кромешной тьме. Красиво. Жаль пачка с каждым днём начала все быстрее пустеть, сигареты Хосока окончательно поглотили, он попался на крючок зависимости. Вот и сейчас в пачке одиноко болтались последние две сигареты. Денег катастрофически не хватало. Внезапно все тяжёлые мысли вновь навалились, в голове привычно запульсировало. Свет отключили так не вовремя. Зарплату уже вторую неделю задерживают. Снова. Крайний срок оплаты за квартиру уже через четыре дня. Обо всем этом невеселом он будет думать завтра. С утра. После обеда. Неважно. Главное, не сейчас. Как же чертовски он устал. — Сигаретки не найдется? Хосок скептично поднял бровь. Кого это занесло в их полумертвый район в половине третьего ночи? Затянувшись в последний раз, он посмотрел вниз, пристально вглядываясь в густую темноту. Фонарей в их районе уже лет десять, по рассказам других жильцов, не водилось, поэтому все старания были напрасны. Тем временем, внизу раздавалось неспешное шарканье шагов. Похоже владелец недавней фразы устал ждать и снова подал немного ещё детский голосок: — Ну так что, дядь? Хосок фыркнул на нарочитое преувеличение в обращении. Потушил бычок об облупившиеся перила балкона, метко закинув его в полную пепельницу у своих ног, и спросил снисходительно у черноты: — Девятнадцать то есть хоть? Чернота отозвалась незамедлительно и не менее нагло: — Есть, дядь, есть. Хосок вынул почти пустую пачку из кармана и прикинул. А стоит ли? Потом отмахнулся от всего и перегнувшись слегка через скрипучие перила возвестил: — Сейчас спущусь. В спину уходящему старшему донеслось слишком веселое для трёх часов ночи: — А не боишься, что я маньяк какой-нибудь, дядь? Хосок рассмеялся тоже и заметил очевидное: — Для маньяка мелковат больно. Зная звукоизоляцию этих чертовых тонюсеньких, почти картонных стен, соседи возможно уже ненавидят его за шум, но, боги, как же плевать. Минуя три пролета обшарпанного подъезда, он с неожиданной резвостью выскакивает на улицу, под холодные порывы осеннего ветра. Тонкую майку на его похудевшем без тренировок теле колышет как парус на ветру, ткань совсем не греет. Он неспеша огибает дом и встречается лицом к лицу с мальчишкой. Действительно мальчишкой. Тот едва дотягивает до этих девятнадцати, о чем он и спешит ему сообщить, протягивая сигарету в бледных тонких пальцах. Незнакомец в черной, покрытой пёстрыми нашивками джинсовке, щурится хитро, ворошит рыжие волосы и, не скрывая ухмылку, уверяет: — Вы тоже неплохо сохранились. Хосок на такую наглость лишь удивлённо поперхнулся дымом от вновь зажжённой сигареты. Паршивец. Рыжий ловко выуживает из кармана рваных джинсов простую синюю зажигалку и поджигает сигарету, с блаженством затягиваясь едким дымом. Старший, так некстати зацепившийся мутным взглядом за пухлые губы, растянутые в усмешке, запоздало бубнит недовольно: — Мне всего двадцать два к твоему сведению. Намного ли я старше тебя? Парень к кирпичной стене лениво приваливается, смеётся издевательски, почти не отлипая от живительного никотина сигареты, и представляется: — Пак Чимин. Отчислен с первого курса банковского дела только что. На этом моменте неподготовленный к таким шуткам мозг Хосока конкретно подвисает. Этот парень все больше удивляет, он едва не забывает представиться, пожимая теплую сухую ладонь. — Хосок… Чон Хосок, да. Третий курс юридического. Ещё в кафе подрабатываю. Подожди… Только что… Что? Наглый мальчишка просто забавляется. Затягивается глубоко и пожимает плечами беззаботно, поясняя: — Ну, теоретически, ещё вчера, но узнал только что. Хосок пристроился рядом с парнем и поднял голову к россыпи мерцающих звёзд, виднеющихся из-за крыш жилых многоэтажек. Сказать на внезапное откровение было совершенно нечего, ветер будто унёс все слова, но он все же попытался: — Это… Наверное, грустно? Чимин взглянул на него долгим неясным взглядом, а затем помотал головой, шепча: — Я не хотел там учиться. Разве это не повод начать с чистого листа? Хосок бездумно кивнул, не поворачиваясь. Чимин рассмеялся, глядя на растерянное лицо старшего и сделал последнюю затяжку, потушив сигарету о стену позади. Бычок красной искоркой полетел куда-то в сторону. Ветер унёс едкий дым вместе с мыслями из раскалывающейся головы Чона. Старший украдкой глядел на без прикрас завораживающе аристократичный профиль парня рядом с собой. Этот вечер казался чем-то нереальным, сюрреалистичным. Больной шуткой, свихнувшегося от долгого одиночества, подсознания. Он так давно был один, так давно не заводил новых знакомств. По своей вине в большей степени, но от этого не было менее тоскливо. Этот парень словно был нелепой подачкой от вселенной, но какой же желанной для Хосока, который цеплялся за этот пятиминутный разговор как только мог. Чимин всё не уходил. Молча стоял рядом, позволяя старшему бессовестно пялиться и, казалось, был не особо против. Вглядывался в черноту ночи, как Чон совсем недавно, и думал о чем-то своём. Хосок же не мог думать ни о чем. Словно наваждение какое-то. Внезапная муза, застилающая картинку перед глазами и выбивающая весь воздух из груди напрочь. — О чем думаешь, Хён? С неба совершенно неожиданно тяжёлыми большими хлопьями повалил снег. Телефон в кармане парня загудел новым сообщением и Чимин с хмурым лицом незамедлительно склонился к экрану. Хосок, наконец сумевший отвлечься от нового знакомого, удивлённо глядел на тающие снежинки на своей красной ладони и не мог уложить это всё, весь этот вечер, у себя в голове. На дрожащие плечи опустилась непривычно теплая джинсовка, Чимин излишне заботливо для незнакомца поправил ее, чтобы было теплее и прошептал тихое «мне пора». Улыбаясь краешком губ он махнул ему рукой и побрел в одной тонкой рубашке туда откуда пришёл, вскоре его силуэт скрылся в темноте. Хосок окончательно запутался и совершенно не знал, как воспринимать этого парня...***
Свет в комнате не гас до самого утра. На десятки листов неровным спешным почерком были излиты нахлынувшие лавиной эмоции и чувства. И Хосок мог поклясться, что впервые за долгое время выкинул на утро всего парочку и большего даже не хотелось. Информация переваривалась трудно. Но ночь всё знала наперёд и он снова стоял босой на балконе. Чужая джинсовка, покрытая цветастыми нашивками, хранила приятный терпкий запах хозяина и как ни странно для середины октября неплохо грела. Хосоку стойко казалось, что весь ночной воздух пропитался им.***
О чем думаешь, Хён? Хосок вновь не мог сомкнуть глаз. Ворочался до самого рассвета и шел в универ, еле волоча ноги. Даже невкусный кофе уже не держал его в полном сознании. Но теперь тому была вполне конкретная причина. Причина, что улыбнулась коварно и растворилась во мраке ночи полторы недели назад. Причина, с которой они больше не пересекались. Ни днём, ни ночью. Сколько бы он ни стоял на балконе, сколько бы сигарет не выкуривал за ночь. Он больше не приходил. Хосок не понимал почему. Почему искал его силуэт глазами и словно безумец пристально прислушивался к смеху на улице, пытаясь найти тот самый, капельку издевательский. Не понимал, но, возможно, самую малость чувствовал. Потому что наконец согрели. Потому что через всю жизнь идёт всегда один совсем, слоняется без дела по миру и не старается даже на плаву держаться уже. А тут, вдруг, кому-то не плевать. Не просто кому-то. Незнакомцу. Одна мимолётная встреча без внятной цели и смысла, а у Хосока уже нет почвы под ногами. Безумие. Жизнь, как и прежде, идёт своим унылым чередом, но Хосоку мало теперь. Хочется больше. Теперь ему иногда украдкой казалось, что только рядом у теплого плеча незнакомца он сможет вновь найти покой этими холодными осенними вечерами. Безумие. Он чёртов безумец. В эту ночь Хосок всё так же позволял ветру продувать его горячую, наполненную мельтешащими тяжёлыми мыслями голову. Новая пачка сигарет, облегченно им купленная на наконец полученную зарплату, приятно легонько оттягивала карман пижамных клетчатых шорт. Чон, по недавнему обычаю, терпеливо выжидал полуночи и только потом закуривал, вновь и вновь утверждая, что совершенно свихнулся. Эта ночь не была исключением. Он кутался в чужую джинсовку и вдыхал свежий морозный воздух новой ночи. Джинсовка пахла… Ничем. Хосок никогда не смог бы себе признаться, что его это крайне огорчало. Он не знал, почему так привязался к этому человеку, к их мимолётной встрече, не имеющей абсолютно никакого смысла, к образу Чимина в своей раскалывающейся голове. Хотелось иметь что-то большее чем разговор длиной в пару фраз. Хотелось знать его лучше, что любит, чем живёт и... Чего-то ещё, что он никак не мог понять. — Сигаретки не найдется? Хосок застыл изумлённо и уставился вниз, в черноту под балконом. Внизу тихо посмеялись так болезненно знакомо. Сердце пропустило удар. 3:31. Хосок несётся со всех ног под балкон, чтобы вновь разделить едкий табачный дым с почти незнакомцем.***
Чимин выглядел мягко говоря неважно. В распахнутой тонкой синей рубашке накинутой на футболку, с пугающе покрасневшими глазами и разбитой губой, из которой всё ещё немного сочилась кровь. Вся его внешность кричала о том, что он попал в неприятности, но губы привычно кривились в нахальной усмешке и сам по себе он был удивительно спокоен, лишь суетливо бегающие по лицу Хосока блестящие глаза выдавали его неясное волнение. — Привет? — Чимин поднял бровь вопросительно на пристальный взгляд старшего. Всем видом пытался отшутиться, придать образу прошлой беззаботности, но выходило мягко говоря криво и неправдоподобно. Хосок промолчал, всеми силами стараясь грамотно анализировать. Он был чертовски растерян, если так подумать. Что люди делают в таких ситуациях? Может, попросить рассказать? А если парень не хочет выговориться и это только оттолкнет его? Перевести тему? Так нельзя! А если что-то серьезное? После того вечера Хосок ощущал неясную привязанность, что проникла тогда в его лёгкие вместе с табачным дымом, разделенным на двоих и прочно поселилась в его организме как что-то само собой разумеющееся. Он совсем дурак наверное, если думает, что у них есть хоть капля общего после того короткого вечера. Но тем не менее, Хосок чувствует некоторую ответственность за Чимина, поэтому продолжает судорожно соображать. Может… Предложить чаю и дать возможность просто помолчать, чувствуя себя в безопасности? Казалось, Чимину это необходимо сейчас. Он не знал, чёрт возьми! И это мягко говоря его тяготило. — Это просто царапина, Хён. Чимин, не удержавшись, закатил глаза. Привычно привалился к стене и поджёг сигарету синей зажигалкой, похоже, той же, что и полторы недели назад. Морщась от неприятных ощущений он все с той же необъяснимой жадностью вдыхал никотин, будто это был единственный источник его жизни, которого он до дрожи боялся лишиться. Будь Хосок в хотя бы немного другом настроении и состоянии, то бросил бы что-то насмешливое в духе: «Что, без паспорта не продают, да?» Но сейчас он лишь молчаливо и угрюмо стоял рядом, бегая обеспокоенным взглядом по непривычно беззащитному парню. Везде, куда бы он ни посмотрел был намёк, кричащий о том, что всё было крайне не в порядке. Внутри всё поджалось неприятно. Хосок пробурчал, поморщившись: — Я могу отличить царапину от… — …Если так беспокоишься — поцелуй и всё пройдёт. Взгляд, сколько Хосок не противился, примагнитился к пухлым губам, отчего-то робко растянутым в горькой усмешке. Глаза у Чимина тоже были красивые, блестящие, почему то очень серьёзные, отчаянно решительные. Хосок не смог удержаться. Склонился к необъяснимо желанным губам и неуверенно выдохнул в паре миллиметров от них: — Уверен? Ты сейчас не в лучшем состоя… Чимин не стал дослушивать и просто притянул старшего за затылок властно, на грани с грубостью и губами в губы впечатался так отчаянно и наивно, что самому стало за себя стыдно. Хосок ясно почувствовал металлический привкус, что сцеловал с нежной кожи и дал себе обещание быть настолько нежным, насколько он только мог. Чимин фыркнул и решительно куснул старшего за нижнюю губу, явно не любил, когда с ним обращаются так приторно нежно, но Хосок по-другому не мог. Пак болезненно зашипел, невольно уперевшись руками в его грудь, когда Хосок попытался притянуть его ближе за талию и это стало действительно отрезвляющим. — Ты в порядке? Чимин взглянул в искренне обеспокоенные глаза Хосока и явно порывался высказать все, что его тревожило, но вновь проглотил слова, с губ слетел лишь тяжёлый неясный вздох, Чимин смотрел на него снизу вверх уязвлённо. Хосок вздохнул тоже. Возможно, это был лишь секундный порыв двух одиноких людей, что разделят дым на двоих и вновь разойдутся каждый в свою сторону через пару минут. Хосок отстранился неловко и подумал, что верно зря они все это затеяли. Чимин, будто нарочно опровергая все его мрачные мысли, толкнул его локтем несильно в бок, мол, чего удумал, и прислонился плечо к плечу, теплее, ближе. Все это было чертовски странно, сумбурно и нелепо. Они оба молчали, как и в прошлый раз, смотрели в черноту ночи. Тишина в этот раз была удручающей. Чимин ушёл спустя полчаса, когда Хосок задрожал от заставшего врасплох холодного ветра. Будто все ощущения разом воспрянули ото сна и накрыли его, словно снежной лавиной, звуками мыслями и ощущениями. Чимин фыркнул насмешливо, будто только сейчас заметив знакомую вещь на плечах Чона и, как и в прошлую встречу, заботливо поправил джинсовку на его шее. Слушать неубедительные просьбы вещь обратно забрать он даже не собирался. Только зыркнул так, словно отчитывая за глупость и глаза в глаза контакт постарался на подольше сохранить, уже теплее, но серьёзнее. Убеждая, что все хорошо и будет ещё лучше, совершенно точно зная, что это ванильные глупости, в которые Хосок никогда не поверит. Чимин был бледен как полотно и сам дрожал ужасно, но оставался непоколебим. Хосок не выдержал: — Может… Зайдешь? Пак виновато улыбнулся и покачал головой, отвечая коротко: — Не могу. Хосоку казалось, что он вцепится в его плечи и слезливо попросит остаться с ним ещё на немного. Он даже не надеялся затащить его в квартиру отогреть. Просто постоять. Молчать, говорить, неважно. Но это казалось таким чертовски нечестным и неправильным по отношению к Чимину, что он тяжёлым комом проглотил все слова и не позволил себе даже дёрнуться в сторону парня, когда он, коротко попрощавшись, вновь скрылся где-то в ночной черноте. Сглатывая фантомную горечь, Хосок вновь закурил.***
Прошло три дня с тех пор как хозяйка квартиры появилась в дверях с двумя бордовыми чемоданами в десятом часу утра, именно тогда когда он целенаправленно просыпал стоящую первой в расписании пару по экономике, и заявила, что собирается жить в сдаваемой ему квартире сама. — Хосок, мальчик мой, я все понимаю, учёба учебой, но через два дня квартира должна быть свободна. — Заявила она и также неожиданно как и появилась, исчезла где-то в подъезде, оставив после себя лишь два своих чемодана в узеньком коридоре. Как знак, что хорошее закончилось уже сейчас. Он, сонный и измождённый бессонной ночью, не успел и слова ей сказать. В универ он в тот день не пошёл, весь день провёл в поисках квартиры и упаковке немногочисленных личных вещей. Хозяйка целенаправленно трубку не брала, Чон практически остался на улице тогда. К счастью единственный действительно доброжелательно относившийся к нему знакомый, Ким Намджун, что учился на курс старше, согласился пустить его в пустующую комнату квартирки, которую снимал сам. Платить нужно было почти вполовину меньше, как и добираться до учебы, но Хосок был совершенно не рад. И вот настала она. Первая ночь в новой квартире. В светлом, шумном даже по ночам из-за близко расположенной дороги райончике Джуна Хосоку, привыкшему к совершенной тьме и тишине, сопутствующей всем трем годам жизни в Сеуле, было совершенно неуютно. Он снова ощущал себя чужаком, самозванцем в идеально чистеньком райончике с непривычно приветливыми жильцами, но деваться ему было уже совершенно некуда. Он старался сдружиться с добродушным Намджуном, с которым был так поразительно похож внутренне, старался улыбаться и здороваться с доброжелательными жильцами дома, даже старался смириться с непереносимостью Намджуном табачного запаха и отсутствием балкона, что казалось уже стал частью самого Хосока. Воспоминания о Чимине, оставшемся где-то в тех местах, что он три года называл домом, были новой причиной для вечной головной боли. Он даже не успел попрощаться, как бы глупо это ни звучало. В последнюю его ночь на старой квартире Чимин не пришёл, Хосок прождал его до утра. Когда солнце осветило серым тусклым светом каждый уголок его двора и стало ясно, что ни в одном из них парень не прячется, Чон, не в силах больше ждать, ушел на два часа раньше назначенного хозяйкой времени, ни секунды не оборачиваясь. Хосок по-прежнему не находил себе места. Все думал, как же перестроить себя для жизни, которую многие бы на его месте назвали бы по меньшей мере очень даже неплохой. Он смотрел в открытое окно, с досадой забросив пачку сигарет в дальний угол комнаты, глотал морозный не пахнущий больше ничем из-за простуды воздух и больше не видел звёзд. Фонари бездушно светили жёлтым теплым светом, лишая его этой возможности, большими хлопьями неспешно кружился в холодном воздухе снег, Намджун, готовящий чай на кухне, напевал что-то надоедливое себе под нос. Всё теперь было иначе и ночь не стала исключением. Теперь она не была отдушиной, дарящей вдохновение, теперь в неё нельзя было упасть с головой, она была… Просто ночью. Теперь она для него больше ничего не значила. Он больше не ждал Чимина у себя под окнами, потому что это было бессмысленно, и это было вдвойне болезненно признавать.***
Первая пара в новом учебном году выпускного курса была так же неимоверно скучна как и три года предыдущих, поэтому Хосок в своей манере уныло-скучающе выплыл из здания университета в сторону своей привычной обители. От шума обсуждающих первую в их жизни пару первачков в ушах уже гудело и он поспешил скрыться в единственном не тронутом преподавателями и мелкотнёй месте. Это была старенькая, но выглядевшая вполне прилично бывшая сторожка, ныне служившая кладовой, которой тоже, впрочем, нечасто пользовались, поэтому её быстренько облюбовала курящая часть обучающихся, чтобы задушевно там за сигареткой беседовать. Располагалась эта сторожка-кладовая в самом дальнем углу довольно обширной территории, принадлежащей университету. Идти быстрым шагом до неё было добрых минут пять, что вообще-то треть всего перерыва. Поэтому она давным-давно стала личной вечной причиной хосоковых опозданий на пары и впоследствии выговоров. И все же на протяжении всех трёх лет обучения была и остаётся единственным самым комфортным для него местом вне его комнаты. Железная довольно тяжёлая дверца встретила его привычным завывающим скрипом. Прикрыв ту за собой и пройдя вглубь совсем небольшого помещения, он привычно свалил с единственной приличной здесь лавки, когда-то принесённой сюда из спортзала за ненадобностью, гору садовых мётел и граблей, вероятно принадлежавших дворнику. Хосок смахнул грязь с поверхности скамьи и с тяжёлым вздохом опустился на неё, привычно закурив одну из тех дешёвых сигарет, пачку которых теперь постоянно таскал с собой. Курить дома не удавалось, поэтому кладовая стала для него личной заменой балкона, по которому он до сих пор безумно тосковал, как и по ночной черноте с россыпью звёзд, по запаху ночи, что каждый раз пах по-разному, но от того не был менее крышесносным, и по… Кое-кому ещё. Тому, кого запрещал себе вспоминать, потому что глупо чертовски. Их связь осталась где-то в морозном ночном поцелуе, что закончился так же быстро как и начался. Так зачем же себя терзать, верно? Все это глупости. Хосоку бы об учёбе подумать, и о смене места подработки возможно, потому что ездить стало далековато, но не более того. Сентябрь, как и конец августа, в этом году очень огорчали мерзко мокрой и холодной погодой и почти полным отсутствием солнечного тепла. Не один он негодовал по этому поводу. Ветер проникший внутрь, через щель в окошке, неожиданно захолодил плечи, покрытые лишь тонкой белой рубашкой и Хосок отвлёкся от бессмысленных рассуждений и ворошения прошлого, накидывая на плечи предусмотрительно взятую с собой джинсовку, всю расшитую пёстрыми нашивками, что за этот год, казалось, немного прибавилось. Хосок отчаянно отрицал тот факт, что научился шить только ради того, чтобы пришивать каждую из них собственноручно. Он любовно провел большим пальцем по мультяшному рыжему коту на правом рукаве, которого пришил позавчера. Единственная вещь, которую он не позволил себе оставить в прошлом. Хосок нахмурился, вдыхая горьковатый дым глубже. Он чертовски не любил мёрзнуть на самом деле, теперь, не наслаждаясь звёздами в полночь, это ощущение эйфории больше не наступало и не приносило удовольствия. Погода за окном стремительно портилась и возвещала о скором дожде, ветер в щелях начал завывать в два раза настойчивее. Хосок, желая согреться, поджал ноги под себя, бездумно отворачиваясь от двери. Ему не хотелось возвращаться в здание универа, пусть то и было теплее и, вероятно, надёжнее. Ему совершено не хотелось сидеть на привычно несущей одни разочарования и чувство дикой усталости экономике. Ему не хотелось вообще быть здесь. Но он не двигался с места. Одна лишь рука, с догорающей сигаретой непрерывно то приближалась, то отдалялась от его рта. От чего-то жадно докуривая до самого фильтра, Хосок с раздражением бросил бычок на грязный пол, туша тот ботинком. От чего на душе было так тоскливо в этот день, он так и не понял, тот мало чем отличался от других. Но все же что-то заставляло клубиться неясное волнение в его животе. Этот рай для курильщиков (учитывая часто через чур показную порядочность и строгость некоторых преподавателей, действительно рай, Хосок уж точно знал), ему, ещё первогодке, показали старшекурсники, это было некого рода традицией, весьма глупым, но посвящением в их нескромную компанию прогульщиков. Он проникся их добротой, правда, даже терпел их раздражающие подколы какое-то время, но вскоре, как иногда бывает, наскучил будущим выпускникам и их общение стремительно скатилось в обычное, чуть виноватое «привет-пока». Из всех них рядом остался только Намджун, Чон до сих пор удивлялся почему. Сейчас Хосок, свыкнувшись с ролью самопровозглашенного волка-одиночки, следовать странной традиции не хотел и «посвящать» никого не собирался. Ни один из тех громких, ещё вчера мелких школьников, ему не нравился, и даже если мнение его было поверхностным, менять он его не желал, ревностно охраняя свое любимое хрупкое одиночество от посторонних. Признавал лишь уже старшие курсы, иногда захаживающие сюда перекурить и привычно перекинуться с ним парочкой слов и не более того. Он превратился в какого-то брюзжащего старика? Возможно. Он слишком привык быть один. Лишь одному Джуну удавалось терпеть его не всегда приятное поведение. Хосок уныло уставился в одну точку, обнимая колени руками. И чем он в свои почти двадцать три занимается блять? Ржавенькие дверные петли вновь неприятно визгливо заскрипели, возвещая о нарушителе спокойствия. Хосок тотчас машинально обернулся, чтобы, как он предполагал, припугнуть желающих заполучить неприятности в первый же учебный день, больно резвых в этом году перваков, но ошибся. Он прошептал пораженно: — Ты… Перед ним стоял парень в причудливом грязно-зеленом свитерке, из-под которого по-деловому выглядывал ворот белой рубашки, милейше крутящий в тонких пальцах ещё жёлтый одуванчик на длинном зелёном стебельке. Не успокаивающийся ветер трепал непривычно иссиня-черные волосы, превращая их в беспорядок, от чего картина становилась ещё более комичной. Юноша, казалось и сам был не менее изумлён внезапной встречей, застыл в дверях с приоткрытым ртом и несчастным цветком в руке. Вылитый стесняшка детсадовец, подумал бы Хосок, если бы не был знаком с этим парнем лично. Тот, словно скинув с себя оцепенение, вдруг ясно посмотрел своими янтарно-карими глазами прямо в хосоковы почти черные и лицо его внезапно разом посветлело, он протянул довольно: — Пак Чимин. Зачислен на первый курс дизайнерского только что. — Чимин растянул пухлые губы в до боли знакомой и ничуть не изменившейся хитрой улыбке и у старшего в сердце так болезненно заныло, что самому захотелось заскулить. Хосок, ловя дичайшее чувство дежавю и ощущая неприятный зуд в глазах от подступающих слёз, на негнущихся ногах поднялся с грязной скамьи, и застыл не сумев вымолвить ни слова. Он… Он так изменился, чёрт возьми. Хосок не знал, что ему делать, как реагировать. Но, должен был признать, он так чертовски скучал. Чимин, имея наглость подойти ближе, словно проверяя границы дозволенного, смотрел так хитро и тепло, что легче совсем не делало. Как же это все глупо, думалось Хосоку. Их ничего не связывает по-прежнему, но судьба сводит их раз за разом как пешки на шахматной доске и ждёт, чего только непонятно. Пак, вероятно, думает так же, усмехается чему-то своему и, словно делая что-то обыденное, вставляет несчастный одуванчик в нагрудный кармашек теперь уже хосоковой джинсовки, после похлопав по нему рукой насмешливо. Хосок уже не удивлялся наглости парня. Хосоку было уже не до этого. Он нетерпеливо тянулся ближе к отдаляющейся руке словно изголодался по физическому контакту и человеческому теплу. До жути хотелось обнять. Хотелось, чтобы приласкали. Утешили его протащенную через весь этот год печаль. Но он по-прежнему не знал и не понимал, что по этому поводу думает Чимин. Они не вели себя как старые друзья. Не вели себя подобающе каким-то правилам и приличиям. Просто молчаливо продолжали неясную игру, которую когда-то начали. Чимин читает всё в хосоковых блестящих глазах как в открытой книге и ближе к губам склоняется, выдыхая прямо в них знакомое: — О чем думаешь, Хён? Хосок не выдерживает, хнычет несчастно и сам Чимина обнимает. Так крепко, что ему ясно слышится, как позвонки в спине Пака щёлкают, но Чон только сильнее руками окольцовывает, даже если бы тот сопротивлялся, ни за что бы не отпустил. Чимин смеётся и обнимает в ответ так тепло и приятно, по спине поглаживая утешающе. Так хорошо, что Хосок наконец окончательно тает. Только сейчас он может без тени страха прошептать до страшного искреннее: — Я соскучился. Чимин молчит. Долго. Позволяет вдыхать запах кокосового шампуня от своих волос и греться о тёплое тело, согреваясь при этом и сам. Тишина не угнетает, разбавляемая шумом бушующей снаружи погоды. — Прогуляемся? — шепчет тихо на ухо Чимин. И Хосок не может отказать. Даже не пытается. За стенами сторожки угрожающе гремит гроза и стеной льет холодный ливень, но Хосок ни секунды не раздумывает об этом, лишь словно на автомате интересуется, явно не за себя переживая: — А пары? Чимин беззлобно смеётся и отстраняясь шепчет привычно насмешливо: — Да забей, неужели впервой? Хосок фыркает на явную попытку взять на слабо и позволяет утащить себя под дождь. Он так скучал.***
Хосоку поистине не хватало этого безрассудства. Не хватало этого уютного молчания и ехидных насмешек. Он чувствовал себя таким идиотом сейчас. Но таким счастливым идиотом. Даже с пушистым одуванчиком сырых волос, весь мокрый после дождя и одетый не по погоде. С реки ужасно веяло холодом. И пускай Хосок долго и упорно отговаривал надолго останавливаться у моста, к тому же сидеть на холодном, но Чимин со своими внезапно открывшимися для Хосока навыками манипулирования и щенячьими глазами был непреклонен («Ну, хееен, давай посмотрим на ночной город. Ты же любишь»). Хосок, и без того готовый сдаться, после этой фразы раскраснелся и окончательно растаял, к своему ужасному негодованию, уже дважды за день. Даже явно последующая в качестве расплаты за этот день простуда его уже не так огорчала. Стремительно близилась ночь, показались первые звёзды и Хосок удивлённо взглянул на часы. Неужели они действительно проболтались по городу целый день? Это объясняло то, как ужасно болели ноги и замёрзли конечности. Они пару раз останавливались погреться в кафе конечно, но всё же… Чимину, беззаботно болтающему ногами, свисающими с моста, это похоже было нипочём. Они сидели плечо к плечу уже минут пятнадцать, укрывшись хосоковой джинсовкой на двоих и глядя на огни вечернего города. Не смотря на весь этот собачий холод, Хосок был безмерно счастлив быть сейчас здесь, а не в душной квартире друга, насколько бы сильно того ни любил. Ему не хватало этого чувства свободы. Чимин перевел долгий изучающий взгляд на него, кажется, находя безумство Хосока очаровательным, и довольно опустил голову на его плечо. Никто так и не решался заговорить. Чимин печально выдохнул облачко пара, что стремительно унёс ветер, и спросил с горечью: — Где ты был, Хён? И Хосок наконец-то почувствовал. Почувствовал в одной лишь этой фразе всю ту привязанность и печаль, которую прятал внутри Чимин. В груди вновь стало неспокойно, он поспешил сбивчиво ответить: — Я… Мне пришлось уехать, прости. Неужели он решил, что Хосок его бросил после той ночи? Глупости. Он бы не стал… Чимин рассмеялся беззлобно и по-хозяйски закинул хосокову руку себе на плечо, прижимаясь теснее к его тёплому боку. Хосок готов был позволить ему любую, даже самую безрассудную наглость сейчас. Да и не только сейчас, казалось. Он любовно, как и сам Чимин раньше, укрыл Пака его частью джинсовки и приобнял крепче, теснее. Чимин, окончательно разомлевший и забывший обо всех правилах приличия, приблизился к хосокову лицу и нагло спросил хитрым тоном не предполагающим отказ: — Адрес дашь? Хосок усмехнулся счастливо и растеряв всю свою неуверенность, принял правила игры, не отстраняясь поинтересовался в самые губы: — Придёшь снова? Может, номер? Чимин просиял и неожиданно ткнулся холодным носом в его щеку, словно довольный кот. Хосок удивлённо пискнул. — И его. — Затем последовал короткий обезоруживающий чмок в уголок губ от темноволосого проказника. Чон почувствовал как кровь прилила к щекам и смог лишь довольно улыбнуться. — И поцелуй? — Сладко поинтересовался Пак в губы. Только ради приличия, был уверен Хосок. Чон на секунду испугался зарождающегося в душе восторга, но совершенно точно не был ни капли против. — Его тоже, — не дожидаясь инициативы Чимина, сам притянул того за затылок близко-близко и ласково коснулся сухих из-за мороза губ, ощущая как парень без стеснения улыбался в поцелуй и невольно улыбнулся сам. Чимин со всем своим очарованием рассмеялся, отрываясь от горящего самым алым красным лица Хосока, чтобы выискать своим лисьим взглядом его глазах что-то одному ему понятное. Чон плавится под этим взглядом, улыбаясь неловко. Пак как всегда доволен. Хохочущий Чимин обвивает его шею руками и наваливается всем весом, заставляя повалиться на спину, придавив своим телом сверху. Хосок мог поклясться, что уже не чувствовал ни жалящего кожу мороза, ни холодного ветра, дующего прямо в лицо, лишь красноту своих пылающих щёк и бешено бьющееся сердце в груди. Чимин, казалось, ощущал то же самое, раз за разом склоняясь чтобы оставить на его пылающем лице серию коротких поцелуев-бабочек, заставляя старшего цепляться пальцами за его свитер на спине и млеть под ним от переизбытка нежности, что он впервые за долгое время получил. Спустя пролетевшие словно секунды минут пять им пришлось неохотно отстраниться — в метре от них мимо проходила громко ворчащая бабулька с лохматой дворняжкой на поводке. Спрятав переплетенные пальцы за снова накинутой на плечи обоих джинсовке, они резво приняли сидячее положение и отвернулись обратно к блестящей глади реки. Стало так вдвойне свободно и хорошо, что Хосок вновь машинально потянулся к пачке сигарет в кармане, предложив закурить, но ловкая чиминова рука его неожиданно остановила, он пояснил: — В этот раз я тебя угощаю. Он отстранился, долго роясь в кармане своей учебной сумки, и с неожиданной робостью протянул ему вишневый леденец на палочке, параллельно засовывая в рот такой же. Щеки его, точно так же, как и хосоковы совсем недавно, покрылись совершенно очаровательным румянцем. Старший еще немного мутным взглядом посмотрел на Чимина недоумённо, крутя в пальцах леденец. В ответ на немой вопрос Пак достал леденец изо рта и пояснил: — Я завязал. — Следом добавляя хитрое, чуть укоризненное, — и тебе советую. Хосок улыбнулся так ярко, как, казалось, никогда ещё не улыбался и притянул Чимина обратно под свой теплый бок, трепетно сцеловывая сладость с теплых губ. Смотря на отражение мерцающих звезд в лисьих глазах напротив, он думал лишь об одном. Его ночь пахнет химозным кокосовым шампунем и приторными вишнёвыми леденцами, которые оказывается так любит грызть Чимин.