28 минут спустя

В раннем детстве Энди Харрис считал своего отца самым храбрым на свете. В те времена мир казался ему очень простым — мама была похожа на добрую королеву, хозяйку древнего замка, сестра — на прекрасную кудрявую принцессу, а папа — на отважного рыцаря, победителя чудовищ. Потом — то ли в первом классе, то ли еще раньше — он понял: до рыцаря его отцу очень далеко. Началось все с того, что он заметил, как папа втягивает голову в плечи, когда говорит с начальником по телефону, и заискивающим тоном отвечает ему, бесконечно оправдываясь и нервно теребя перекрученный провод. Потом был суровый дядька на улице, который подошел к их машине и стукнул по капоту рукой, возмущенный тем, где отец припарковался: Энди помнил, что сам тогда перепугался, ему показалось, что крикун сейчас распахнет дверцу и вытащит его наружу за волосы… Папа был полностью прав тогда, об этом шепотом сказала мама, но все равно без вопросов отъехал и переставил машину куда-то в глухой переулок. И наконец, — и об этом Энди долго потом не мог забыть — был разговор с мамой, которая как-то спросила, имея в виду отцовскую работу и думая, что они с Тэм давно спят: «Дон, почему ты так перед ними унижаешься? Это ты заслуживаешь повышения, так почему не требуешь его? Ты ведь куда лучший профессионал и работаешь там дольше остальных». Тогда отец ответил: «Малыш, я просто не хочу высовываться. Мне удобно, чтобы все оставалось так, как есть». В тот день Энди узнал, что его отец — трус, и пообещал себе, что не станет таким, как папа. Поэтому он всегда старался давать отпор, когда мальчишки в школе начинали поддразнивать его из-за прически и чуть женственных черт лица и называли девчонкой. «Андреа, а Андреа, примерь бантик. Андреа, а Андреа, иди попроси у моей сестры платье для танцев, ты в нем будешь самой красивой». Стоило ему услышать такое — и он тут же шел к обидчикам, сжимая кулаки, готовый драться сразу с двумя, тремя, со всеми, кто будет нарываться. Получив от него несколько раз и сообразив, что он совсем не легкая добыча, — помогли занятия боксом, на который он упросил родителей его отдать, и ходил на тренировки пару лет, — мальчишки отстали… Не то чтобы эти уроки сделали из него серьезного бойца, но все же удар ему поставили и научили кое-каким приемам, так что мишенью он оказался неудобной. По этой же причине Энди и рванулся отвлекать солдат, вырвавшись из рук сестры. Конечно, Дойл просил об этом совсем другого человека, взрослого мужика по имени Сэм, но тот так отчаянно трясся от страха, что едва ли смог бы выполнить свою миссию. А вот Энди с ней справился. Пронесся по улице, петляя как заяц, не побоялся пуль, высекающих искры под его ногами, дал Дойлу время, чтобы снять снайпера, нацелившего на них прицел… Они с Тэмми были храбрыми. Они выжили. Но на душе у него все равно было сейчас крайне погано. Дойла больше не было. И Скарлет. И родителей. Все, кто пытался им помочь, погибли, а он даже не знал, что могло случиться с мамой и как так получилось, что отец заразился и преследовал их, будто красноглазое чучело из кошмарного сна, которое всегда знает, где ты находишься, наступает на пятки, куда бы ты ни пошел… и капает тебе на лицо кровью из раззявленного рта. Всё так быстро обрушилось. Он смотрел сейчас в окно вертолета, слушая мерный гул лопастей и наблюдая, как внизу проносятся стены стадиона «Уэмбли», зеленые поля и обгоревшие дочерна здания, от которых в небо поднимается густой дым, и вспоминал, как они с сестрой возвращались в Англию после Испании. Они уже знали тогда, что не найдут Лондон прежним. В лагере было столько слухов о том, что творится дома, один страшнее другого. Никто ничего не знал точно, но у каждого из двадцати человек в палатке была своя история. Большинство были как они с Тэм — покинули Лондон, еще когда там было безопасно, прокатившись на поезде по «Евротоннелю», и просто заламывали руки, переживая об оставшихся дома близких и шарахаясь от заголовков последних дошедших до них британских газет. «Эвакуация. Массовое бегство жителей Британии стало причиной глобального хаоса». «Мы потеряли Кембридж». «Букингемский дворец пал. Королева мертва». Но были среди них и те, кто успел сбежать по воде или воздуху, прежде чем волна зараженных докатилась до их городов. В пути они много чего повидали… и вот эти рассказы Тэм ему слушать запрещала. Правда, он и сам не хотел и с радостью выходил из палатки, когда очередной мужчина, плача, начинал открывать перед всеми душу и говорить о том, как лишь на минуту упустил свою семью из вида в аэропорту — и потерял их навсегда… Слишком ярко тогда перед глазами представали родители — такие, какими были, махая им рукой на перроне, и в этот миг ему больше не хотелось быть храбрецом. Они с Тэм никогда не строили версий, что с мамой и папой могло происходить в те недели, когда из Лондона не было никаких вестей. Они просто тихо надеялись, что родители живы, и это чувство поддерживало их, когда они лежали рядом на грязном матрасе — одном из тех, что добрые испанцы пожертвовали лагерю для беженцев, — морщились от миазмов забитого биотуалета и клялись, что всегда будут вместе и не оставят друг друга. Что бы ни случилось. Может, именно та затаенная вера и помогла им. В конце концов они все же услышали на другом конце телефонной трубки голос отца, захлебывающегося от чувств и беспрестанно восклицавшего: — Ох, Энди, ох, Тэмми… Как я рад вас слышать! Надеждой они жили, когда возвращались домой пару дней назад. Надежда жила в них, даже когда из самолетного иллюминатора они видели полустертые надписи на крышах: «Помогите!», «Здесь живые!», «SOS! Заберите нас отсюда». За этими надписями стояло так много боли и горя — но это было прошлое, печальное, но оставшееся позади. Впереди все должно было стать намного лучше… несмотря на потерю мамы. У них еще был отец, и даже Энди в свои двенадцать осознавал, насколько им повезло, что хотя бы один родной человек прошел через ад и уцелел. Папа впервые выглядел настолько уверенным в себе, чувствовал себя полезным, шутил насчет того, что он — самый главный в зеленой зоне, хвастался набором своих полномочий, и не улыбнуться ему в ответ было невозможно… А на что им надеяться теперь? Куда они летят? Какое их ждет будущее? Энди не знал. Он отвернулся от окна, — кромка морского берега еще виднелась где-то вдали, но в основном внизу была только темно-синяя толща воды — украдкой подтянул выше ворот толстовки и потер правый, карий глаз, который нещадно зудел и чесался, как будто туда сыпанули мелкого песка. Второй, зеленый, при этом был в полном порядке, словно для него песка уже не хватило. Словно ощутив его тревогу, Тэм снова развернулась к нему, погладила по голове и шепотом спросила: — Ты в порядке? Нормально себя чувствуешь? Он был без понятия, о чем именно она спрашивает. Не страшно ли ему впервые в жизни лететь на военном вертолете? Не собирается ли он плакать, раз трет глаза? Не испытывает ли чего странного после отцовского укуса? Но о чем бы ни шла речь, правильный ответ тут мог быть только один. — Да. Все хорошо, — тихо ответил Энди и снова перевел взгляд на испещренное капельками стекло. Последний невысказанный вопрос волновал его сильнее всего. Скарлет так хотела вывезти их куда-то — это как раз поэтому было? В нем есть что-то необычное, раз даже после того, как его покусали, он все еще не бегает, размахивая руками и разбрызгивая повсюду кровь? И в Тэмми тоже? А им вообще дадут спокойно сойти на землю? Дойл говорил: «красный код» означал, что военные хотели уничтожить вообще всех на Собачьем острове, так не захотят ли они завершить дело после того, как вертолет приземлится? Вопросики скакали внутри головы, и казалось, от них мозг может вот-вот взорваться, как у большеголового инопланетянина в фильме «Марс атакует» из-за земной музыки. Не удержавшись, Энди выпустил на свободу несколько из них, самых насущных. — А что вы знаете об этом вирусе? Откуда он взялся? И эти зараженные, они совсем не похожи на тех, кем были прежде? Они думают хотя бы? Тэм странно на него посмотрела, еще когда он только начал говорить, и поднесла палец к губам — молчи, мол, тебе обязательно об этом спрашивать? Энди все равно договорил: он был упрям, и ему было обязательно. Темнокожий военный, правда, все равно долго молчал, и Энди даже подумал, что ему не ответят, сделают вид, что наушники поглотили все слова. Оказалось, нет. — Нам никто не говорил, откуда он взялся. Наше дело — справляться с угрозами, а не выяснять причину, — отрезал он и задал ответный вопрос. — Почему тебя так волнует, думают ли они? — Наш отец… Он был одним из них, и мы постоянно видели его рядом. Если они совсем не умеют думать, то почему он держался поблизости? — произнес Энди и про себя добавил: «А еще, если я по-прежнему я и могу мыслить, это будет лишним доказательством, что со мной все в порядке». — Полагаю, это было просто совпадением, — вмешалась Тэм. Продолжать разговоры об отце она явно не собиралась, поэтому попыталась перевести тему на другое, как смогла. Кивнув на приборную панель, к которой были бережно прикреплены фотография и детский рисунок вертолетика, довольно точно копирующий модель, в которой они сейчас находились, она спросила: — А это ваша американская семья, да? И рисунок вам сын подарил? — Да, семья, — коротко буркнул пилот и с нескрываемым сарказмом добавил. — И разумеется, нет, это я сам нарисовал, обалдел от восторга, как круто получилось, и вот теперь всегда с собой вожу, любуюсь. И подписал еще «Для папочки», а как же, я ведь себя только папочкой называю. Тэмми замялась, не зная, что сказать, и пилот, чуть развернувшись к ней, пояснил: — Шучу. Конечно, шучу. После этого он, как будто став к ним мягче, назвался Флинном и предложил: — У меня там сзади в ящике, кажется, какие-то батончики и бутылки с водой завалялись. Если хотите, возьмите. У вас же трудная ночь была. Тэм начала шарить вокруг себя в поисках нужного ящика. Энди тоже начал оглядываться и искать — в горле до сих пор стоял вкус горького дыма пожарища и казалось, он все еще вдыхает вонь темной станции метро, полной трупов, так что смочить горло было бы неплохо. Сестра в негласном соревновании одержала победу, торжествующе продемонстрировав ему запакованные маленькие бутылки воды «Харрогейт», два «Сникерса» и шоколадное драже «Мальтизерс». Потом она протянула ему одну из пластиковых бутылок, оставив вторую себе, и честно разделила между ними арахисовые батончики. Она как раз собиралась раскрыть пакет с шоколадными шариками, дернув его сверху по шву, когда Флинн снова поинтересовался, и по голосу было заметно, что узнать об этом для него крайне важно. — А что все-таки случилось с Дойлом? Почему он не дошел? Зараженные добрались? Это как будто лишило Тэм аппетита, и она рассеянно протянула пакетик «Мальтизерс» Энди, поджала на миг губы, словно не желая отвечать, а потом глухо сказала: — Нет. Его ваши спалили. Из огнемета. Ответ сестры задушил едва начавшийся разговор на корню — Флинн даже и не подумал сомневаться, что его братья по оружию на такое способны. Оставалось только нервно уничтожать запасы еды и воды, чем они и занялись. Вода в бутылке была теплая, застоявшаяся и противная, а карамель в «Сникерсе» — слишком сладкая. Но Энди все равно смел все в один миг — еще бы, ведь в последний раз они ели только прошлым утром, перед тем как отправиться в старый дом за фотографиями и памятными вещами. Потом он с сожалением вытряс на язык последние капли и положил пустую емкость на сиденье рядом. У Тэм в бутылке еще было достаточно, но он и не думал просить ее с ним поделиться. Сестра догадалась сама и молча передала ему воду, но он, конечно, не стал забирать все: просто сделал пару маленьких глотков, чтобы перебить приторность нуги и карамели. Вернув бутылку назад, Энди глянул в окно и удивленно обнаружил, что вертолет начал снижаться, и под ними снова земля: Ла-Манш давно преодолен, а они даже этого не заметили… — Тэм, смотри, — он указал пальцем за стекло. — Ты думаешь, это уже Франция? Тэм?.. Сестра нагнулась так низко, что ее длинные волосы почти подметали пол, и заходилась в хриплом выворачивающем кашле. Из ее рта вылетала кровавая пена, через несколько секунд ставшая кровяным потоком. Ее руки беспорядочно месили воздух, будто отмахиваясь от невидимого роя. Энди пришел в ужас. Тэм была последним для него близким человеком, с ней не должно было произойти подобного. «Как вообще это случилось? Это что, я виноват?» — Тэм… — заговорил он с ней, едва ворочая от страха языком и не желая верить, что это конец, что она превращается. Никогда прежде он не видел обращения, все зараженные, что ему попадались, были таковыми с самого начала, и поэтому ему отчаянно хотелось, чтобы это оказалось вовсе не тем, чем выглядело. — Посмотри на меня. Тэм резко подняла голову, точно исполняя его просьбу. Белки ее глаз были расчерчены красными прожилками, а радужки стали черно-бордового цвета. Из глаз текли темные кровавые слезы. — Пацан, — крикнул ему с водительского сиденья Флинн, пытаясь одновременно и управлять вертолетом, попавшим в нисходящий воздушный поток, отчего их жутко трясло, и реагировать на происходящее в салоне. — Что у вас там случилось? Тэм повела носом, поворачивая голову в сторону пилотской кабины. Потом она прыгнула, выставив пальцы как когти и оставляя на кожаных креслах длинные царапины. Энди попытался схватить ее за ногу и удержать, не дать добраться до Флинна — тем более что он сам ее в качестве жертвы, кажется, вовсе не интересовал… Сестра легко вывернулась из захвата — в руке Энди остался лишь кроссовок — и отбросила его к дальней стене, отчего он больно ударился затылком. Оттуда он и наблюдал, как она получает автоматную очередь в плечо, но не замедляется даже от этого. Как в ярости хватает Флинна за голову, бьет лбом о рычаг управления и вгрызается в шею. Как выбрасывает его из дыры, оставшейся вместо водительской дверцы. Как носится по салону, пытаясь уничтожить все, что видит, и колотясь обо все головой. Вертолет начал резко терять высоту, и желудок Энди тоже словно рухнул вниз. «Я зря волновался насчет будущего. Кажется, его у нас просто нет», — успел подумать он перед падением.