Novissimo die Pompeii.

ㅤㅤㅤㅤКаменная плита, которая служит вместо койки, неприятно обжигает холодом израненную спину. Чонгук отпивает вино из глиняной чаши и морщится от неприятного кислого привкуса, но по-другому убить боль не получается, если только не напиться до состояния тяжелейшего опьянения. И ему откровенно наплевать, что запланированное не удастся исполнить, потому что вина совсем немного, а рядом сосед одними глазами пожирает эту ничтожную каплю фруктового напитка. Он ставит на грязный бетон полупустую чашу и прикрывает глаза, не обращая более внимания на внешние раздражители. ㅤㅤㅤㅤЧонгуку не впервой становиться центром внимания озверевшей толпы. Они гогочут и визжат изо всех сил, призывая драться. Потехи ради. Животные. Но ему не остается ничего иного, кроме как просто взять тяжелый железный меч и приготовиться к атаке. Толпа визжит и едва ли не сжирает сама себя в сильном возбуждении от вида крови и рвущих друг друга гладиаторов на арене. Чон обводит взглядом амфитеатр и заполняющих его людей различных статусов и возрастов. Он хмурится, когда ощущает приходящийся по спине взгляд, и оборачивается, стоит меченосцу с грязным от крови убиенных шлемом направиться к нему. ㅤㅤㅤㅤ"Он самый лучший!" — кричали торговцы и мечтательно вздыхали дамы, когда речь шла о покупке новых гладиаторов в величественные и прекрасные Помпеи. Чонгук был дорогим товаром, чуть ли не золотой коровой, которая могла бы приносить достаточно много денег — но все еще не настолько много, чтобы удовлетворить бесконечные запросы ожиревших дядечек в дорогих римских драпировках. Его продали как животное держателю рабов и по совместительству — хозяину гладиаторских боев в Помпеях. Поэтому Чонгук не просто неограненный алмаз, он — вишенка на торте кровожадных игр, скрытых за вычурным и броским названием "спорт". ㅤㅤㅤㅤЕго приволокли как скот, поили и кормили едва ли не помоями. Но ему пришлось свыкнуться с этим. Вся ненависть, скопленная за двадцать два года унижения и рабства, убийства родителей и всех родных, выковала в Чонгуке непоколебимую статую с волей титана и благородством настоящего римлянина-аристократа. Хотя последние теперь походили разве только на ничтожное подобие былого, утратив прежнюю славу и честь, выкованную сталью и бесчисленными подвигами перед Римом и Императором. Сейчас они — всего лишь личина с помоями. И их Чонгук ненавидел всем своим сердцем больше всего. Не Помпеи, наполненные рабами и сиротами, не торговлю людьми, как дешевым скотом. А аристократов, восседающих на золотых и мягких перинах своих коттеджей, за пределами шумного и грязного города. Они разве что появлялись в центральном банке или в амфитеатре, проводя все свое свободное время исключительно в красивых загородных виллах, с огромными садами и бесчисленными рабами. ㅤㅤㅤㅤПомпеи были прекрасны, роскошны, невообразимы. Высокие здания города величаво возвышались над кораблями, стоило им приблизиться к побережью Неаполитанского залива, где раскинулись дорогие виллы богатых римлян и граждан Помпей, торговцев и сенаторов. Самая огромная вилла, стоящая поодаль от города, в метрах трехстах, принадлежала семейству торговца, занимающего должность местного архитектора города. А чуть дальше, как величественный каратель, как мессия Олимпа, стоял Везувий, мирно спящий уже как тысячу лет. Легкий дымок, моментами появляющийся, совсем не заявляет о себе до поры до времени, но предупреждает — не ровен час. Чонгук рассматривает все с небольшим интересом. Город как город, разве что не Римская империя, а независимая автономия, где римлян так же не любят. Но не так сильно, как Чон. Он двигается ровно заданному темпу, но толстая и тугая цепь безжалостно раздирает почерневшую кожу на запястьях, оставляя кровавые полосы. Неприятно щиплет и дерет по ту сторону кожи, но для Чонгука это едва ли равноценно легкому удару хлыстом. Его крепкие и натренированные руки с каждым толчком сжимаются от злости, проявляя сквозь загорелую кожу вздутые вены. Мясистые руки и ноги облачены в потертые и старые одеяния, едва ли способные прикрыть атлетическую и накаченную фигуру Чона. Он замечает несколько заинтересованных взглядов на себе, но не придает этому значения. Тут все смотрят на него по двум причинам: как на товар и на любовника. И первый, и второй вариант никак не привлекает Чонгука, лишь заставляет мысленно с отвращением плеваться в сторону богатых жирных альф и их, обделенных вниманием, омег. ㅤㅤㅤㅤЕго выталкивают прямо на арену, где полсотни таких же новобранцев в гладиаторские бои опасливо озираются друг на друга. У них в руках деревянные мечи, а в глазах — животная ярость. Они, дай им волю, раскромсают тебя на части, перегрызут глотку и сожрут твое сердце. И кровь твоя для них пойдет вином, самым сладким и самым желанным. Потому как здесь есть место лишь настоящей борьбе за жизнь, но только не самой жизни. Чон выдыхает. И снова все пошло иным образом: теперь для него это не грязная провинция со старыми скрягами. Здесь все по-другому. Он поворачивается и уже собирается двинуться за одиноко лежащим чуть поодаль мечом, когда чувствует движение позади, а затем — резкую тяжесть. Его безмолвно валят в песок и тычут в него носом, норовя придушить легким путем. Но если изначально оппоненту это кажется отличной идеей, то уже в следующую секунду Чон ловит подходящий момент, изворачивается и бьет противника под ребра, отплачивая под конец мощным ударом ногой в лицо. Соперник побежден, но не повержен. Он выхватывает у опешившего соседа меч и собирается распороть им уязвимую шею, как его сбивают с ног толстым бруском, приставив лезвие уже к его собственному горлу. — Какого лешего ты, скажи мне на милость, устроил здесь бесплатное зрелище? — слышится за спиной надзирателя противный писклявый голос купившего Чонгука торговца. Он выглядывает из-за широких плеч охраны и едва ли не краснеет от возмущения. — Ты мне чуть товар не попортил! — продолжает причитать он, мысленно оценивая нанесенный урон, и заливается горючими слезами. Слишком любит деньги, чтобы просто так кидать их на ветер. Даже если они имеют прямую связь с человеческой жизнью. — Он напал на меня со спины. Гладиаторы никогда не нападают со спины, — сплюнув кровь, подает голос Чонгук, сверля взглядом торговца. Взгляд змеей ползет к мужчине, обвивает его ноги и неторопливо ползет по позвоночнику, затем туго обвиваясь вокруг шеи и медленно сдавливая ее. Вот-вот хрустнет как тростник. Торговец прокашлялся, наставив ажурный веер на наглеца. — Тебе кто разговаривать позволил, раб?! — и чем ближе он придвигался к охране, тем сильнее взгляд усиливал хватку на его шее. — Завтра поставлю тебя одного на двадцать таких же озверевших. Будешь знать, как позволять себе подобное. Чонгук молчал. За него все говорили его залитые кровью антрацитовые глаза. — Вот так вот, — легкий смех разносится по арене, заставляя всех присутствующих перевести взгляд на хозяйскую трибуну. Торговец быстро меняется в лице, приобретая дружеское выражение, а гладиаторы замирают, разглядывая пришедших. — Устраиваешь занятия по воспитанию своих игрушек? — улыбается альфа, широко расставив руки на бетонной поверхности балкона и наклоняясь вперед, стараясь рассмотреть всех детально. Позади него тихо стоит юноша в бледно-розовом платке, с глазами, полными страха и ужаса. Его изящная, скрытая за легким покрывалом, фигура словно плывет по направлению к ладони альфы. Он кладет песочного цвета руку и слегка сжимает пальцами ладонь мужчины, не задерживаясь взглядом на арене. Пшеничные волосы аккуратно развиваются по ветру, заставляя многих мужчин затаить дыхание. Аромат вкусного апельсина ненароком добирается до Чонгука, отчего он внимательно рассматривает нежную фигуру вдали. Он может поклясться, что ни одна из встреченных им омег не выглядела так и не представляла собой такой яркий образ настоящей греческой нимфы. Может быть Чонгук и был профаном в делах любовных, но не признать, что таким омегой хочется владеть и любить - он не мог. Это наваждение он пытается сморгнуть, прикрывая глаза и открывая их несколько раз подряд. Но нимфа все еще стоит перед ним, а запах ее твердо впился к Чонгуку под корку. Он смотрит вплоть до тех пор, пока юноша не начинает о чем-то тихо переговаривать со своим отцом. Даже с такого расстояния, гладиатор мог отличить некоторые схожие черты и был уверен в их непосредственном родстве. Торговец краснеет, но прежде чем он успевает ответить, альфа поворачивается и с нежной улыбкой на лице протягивает руку юноше. Он подводит его ближе к балкону, и Тэхену открывается вид на кровавую арену, где полсотни взрослых мужчин вынуждены бороться и рвать друг друга на части за свободную жизнь. Торговец начинает суетиться и приказывает продолжать тренировку, а Чона поднять и выдать ему оружие. Одним сильным рывком Чонгука ставят на ноги и вместо меча бросают к ним деревяшку, негромко хохоча и посмеиваясь над сложившимся положением. Всем смешно, но не Чонгуку и тому юноше. Драться с гладиаторами обыкновенной деревяшкой? Чон вскипает, но старательно скрывает свою злость. Он поднимает палку и слегка бьет ее концом по песку, ощущая на себе взгляд. Но не такой, как прежде. Иной. Он оглядывается и впервые встречается глазами не со злобой или страхом, а с сожалением и беспокойством. Кажется, проходит вечность, но нет, всего лишь какие-то двадцать секунд. Он находит силы отвернуться, вновь обращая свой взор на противников, и выдыхает. — Тебе нравится? — отец аккуратно накрывает ладонями омежьи плечи и слегка сжимает их. Тэхен не реагирует, разгуливая на широкую ногу в своих мыслях, и мужчине остается лишь терпеливо дождаться ответа сына, прежде чем он потревожит его во второй раз. — Как мне может нравиться то, что люди убивают друг друга? — вырываясь из цепкого плена раздумий, Тэхен поворачивается к отцу, вдыхая с тяжестью на сердце. — Это неотъемлемая частица жизни каждого римлянина и гражданина Помпей. Гладиаторские бои это не что иное, как традиция. Они были и будут существовать, дорогой. И ты ничего с этим не поделаешь. — Отвратительно, — Тэхен не следит за языком, он поворачивается спиной к арене, не подозревая, что там намечается настоящее шоу. Чонгук метко бьет палкой по лодыжкам противника, одним ударом повалив его на песок, и забирается сверху, намереваясь добавить пару горячих шлепков, но возможность ему перекрывает чужая рука, что обвивает его шею и тащит назад, валя на спину. Он брыкается и хватается за голову нового оппонента, намереваясь выдавить глаза пальцами, когда подбирается еще один, подобно гиене, сорвавшей куш и загнавшей молодого льва в смертельную ловушку. В какой-то момент Чонгук ощущает тяжесть земную и небесную. Мерзкий и липкий холодок по спине. Они окружили его, но альфа до последнего брыкается и отвешивает пинки и шлепки, не оставляя попыток выбраться из цепких грязных лап. Голос разрезает гул и топот. Мягкий, с легкой хрипотцой, ласкающий ухо. Он обволакивает его тело и разум, отгоняет этот мерзкий холодок, отогревая в своей горячей пелене. — Хватит. Отпустите его. Достаточно!— голос не унимается, становится все настойчивее и громче. Острее, словно его обладатель сейчас возьмет и пронзит им всех, кто посмеет ослушаться. — Отец, скажи им отпустить его! Прикажи им! — Тэхен бьется в истерике, нервно стучит ладошками по бетонному покрытию балкона. Но это мало помогает. Отец отмирает и мгновенно дает торговцу приказ разобраться в ситуации, пока его родной сын не лишился рассудка от чрезвычайной эмоциональности. Тэхен просится вместе с торговцем, на что получает решительное "нет". Но убедительности молодого омеги хватает, чтобы разрушить твердую стену протеста отца, и вот он уже двигается в сторону надзирателей, что грубо разнимают столпившихся. Спрятанный за спиной отца, Тэхен ощущал пронзительный взгляд того юноши и никак не мог понять, почему он реагирует на него так остро. Теперь, стоя внизу, на арене, омега видит амфитеатр глазами гладиаторов и ужасается. Он внезапно чувствует себя таким маленьким и беззащитным, что сжимается до микроразмеров за спиной отца. Ему кажется, что нерушимость отцовской стены никому не под силу пробить. Но, взгляд черных глаз напротив собираются доказать определенно другое. — Вот снова ты. — плюнет торговец, замахиваясь на Чонгука своим веером. Тот не двигается с места, глядя на него сверху вниз. Чонгук был высоким, а еще очень широким в плечах. И торговец на его фоне представал маленьким и неповоротливым. — Вот сколько я тебя просил?! Просил же не калечить гладиаторов на тренировках?! Чону бы понять, почему этот пухлый мужчинка вечно цепляется к нему. Находит в его действиях и взглядах угрозу и давит. Давит писклявым голосом. Однако единственное, что ему остается, — молча смотреть в ответ. Прямо в глаза. Торговец давится в своей злости, багровея буквально с первых же секунд и замахиваясь на юношу, собирается отвесить колючих оплеух, после которых уж точно останется целая баталия тонких шрамов на щеке, но Тэхен ловко перехватывает веер и раскрывает его, прикрывая им свое лицо. — Спасибо, господин, а то я не знал, чем спрятать свое лицо от такого палящего солнца, — отрезает Тэхен, определено не собираясь объяснять свой поступок перед опешившим торговцем. Только спустя секунды тот кивает и сгибается в почтительном поклоне, выражая благодарность, что именно его веер пришелся по душе. — Ха, — отец Тэхена смеется, хлопнув торговца по плечу. — Я хочу, чтобы на сегодняшний вечер ты выделил нам неплохих ребят. Они будут интересным интерьером. На последнем слове Тэхен хмурится, не опуская веер. Его искренне задели слова, но он не подает виду, потому что сейчас слишком занят разглядыванием альфы перед ним. Чонгук умело игнорирует взгляды, но не смотреть в ответ ему дается тяжелее. Потому что от омеги пахнет вкусно, привлекательно, сразу появляется ощущение голода. Желания насытиться спелыми апельсинами. И может только потому, что ему нравится этот фрукт, он всё же смотрит в ответ. Или потому что глаза юноши слишком прекрасны. Или потому что он чувствует, что будет жалеть всю свою жизнь, если не встретит этот взгляд. А может и все вместе. И только поэтому он откровенно пялится на красивого юношу. Но не сожалеет, потому что тот делает практически тоже самое. — А кого? — торговец с отцом говорят о своем, совсем не обращая внимания на нечто прекрасное, зарождающееся прямо за их спинами. Слишком заняты отбором бойцов на вечер. — Посимпатичнее. Вот этого, например, — отец кивает в сторону Чона, на что Тэхен ежится и сжимается обратно в комочек, когда, благодаря Чонгуку, всего секунду назад готов был заполнить собой едва ли не всю арену. — Он дорого стоить будет, — замечая некую заинтересованность обоих в пареньке, торговец не упускает возможности набить ему цену, как какому-то породистому скакуну. — Мне ничего не жалко для праздника моего сына, да, Тэхен-а? — на что Чонгук удивленно смотрит на юношу. Имя Тэхен ему очень подходит. — Отец, — нежный баритон снова ласкает уши, и Чонгук может поклясться, что такой же голос ему чудится во снах. — Это всего лишь мой день рождения, зачем нам разводить пир на весь мир? — омега пытается спасти ситуацию, но отец непреклонен. — Все решено, сынок. Тебе остается только выбрать. — Господин, — кланяется торговец, ухмыляясь. Тэхен хмурится и подчиняется. Ему очевидно придет по душе такая затея отца в недалеком будущем, но пока он считает все это варварством и неуверенно направляет веер на Чонгука. Он даже не задумывается о последствиях, когда озвучивает свой вердикт: — Хочу его. Он правда хочет. Может быть, спасти? От гибели. Такой близкой. Неминуемой. Хотя бы на ночь, или день, или даже на пять секунд. Но спасти. Спасти незнакомого, но уже такого желанного, человека. — Хороший выбор! - радуется торговец, как будто еще несколько минут назад не был против того, чтобы Чонгука покупали. Он хлопает в ладоши и отдает приказ стражникам отвести Чона и еще парочку выбранных гладиаторов уже отцом Тэхена в камеры, где их тщательно подготовят для сегодняшнего вечера. Тэхен больше не смотрит на Чонгука, ощущая тяжелый взгляд и чувство вины где-то глубоко внутри себя. Он смотрит на свои пальцы, скрывает их за бледно-розовой накидкой и следует за отцом, так и забыв вернуть веер торговца. Но тот не упускает возможности вычесть за него определенную сумму, которую обязательно предоставит вместе со своим товаром. Чонгук смотрит вслед настолько долго, насколько ему позволяют стражники. Они пинают и толкают его в одни из трех ворот и заводят в катакомбы, где внизу на несколько этажей расположены их камеры. Чувство никчемности этого мира и своей собственной жизни пульсирует сильной головной болью прямо в висках. Он хочет на пару часов сомкнуть глаз, чтобы иметь силы пережить еще один унизительный день в своей жизни. И ему это удается. Он засыпает беспокойно вплоть до того момента, пока не ощущает легкое прикосновение нежных пальцев к своему изувеченному и испачканному от грязи и пыли лицу. Все движения прекращаются, и прекрасная нимфа, так аккуратно насыщающая апельсиновым ароматом, едко вживляется в его, черствое от нескончаемых боев, сердце. Чонгуку хочется еще раз ощутить этот аромат и эти пальцы на себе. Но уже не во сне, а наяву.

***

Вулкан закипал. Огромная подземная полость его медленно наполнялась. Жидкий огонь достигал практически верха кратера. Лава бурлила, предвкушая скорейшее высвобождение и уничтожение всего живого на своем пути. А вдали виднелось тускловатое море огней Помпей, и едва уловимые голоса, и тоненький шлейф мелодии лиры. Виналия или празднество в честь бога вина Диониса предполагало недельное разгулье и беспробудное пьянство. Поэтому хаос, творившийся на улицах, нельзя было назвать примером цивилизованности. Бесовские и анафемские оргии, происходящие едва ли не на главных площадях Помпей, могли бы привести Тэхена в настоящий ужас. Но, благо, омега находился на своей вилле, где, к слову, оргии предстояло произойти чуть позже, только уже за закрытыми дверями. Не для глаз нежных и романтичных омег. Отец Тэхена заглушает смешок очередным глотком фруктовой жидкости и расправляет руки подобно крыльям навстречу идущему сыну. Омега идет ровно, словно порхает и не касается ногами пола, настолько легко и грациозно он пересекает большой колонный зал и падает в объятья любимого отца. С тех пор как папа Тэхена отдал жизнь за жизнь своего сына, отец стал единственным родным человеком для омеги. Он заменил ему и папу. С самого детства Тэхен не был обделен вниманием и воспитание он получил достойное. Он прекрасно осознавал свою значимость и роль в этом мире. И прекрасно понимал в чем отличался от других аристократов и рабов, но ничего не мог сделать со своей тонкой и добродушной натурой. Отец отшучивался тем, что Тэхен в этом пошел в папу. Он тоже по молодости был слишком добр ко всем и всегда помогал любому нуждающемуся. Тэхен хочет быть таким же, потому что чувствует себя заложником в этом золотом царстве. — Отец, — Тэхен расслабленно выдыхает ему в грудь. Впервые за вечер он чувствует себя спокойно. — Сынок, ты не устал? Если так, то ступай отдыхать, — отцовская рука нежно водит по затылку. — Я не могу оставить гостей…— Тэхен не успевает ответить, как отец поспешно перебивает его. — Это твой праздник. Не думаю, что гости обидятся или почтут это за плохой тон. — Сегодня же и виналия, поэтому никто не заметит. — улыбка тонет в отцовских объятиях. - Надеюсь ты не будешь слишком сильно скучать. — Хорошо, ступай, сын мой, — мягкий и влажный поцелуй оставляет на лбу ощущение отцовских губ и легкую прохладу. Омега улыбается и разворачивается к откровенно скучающему другу возле стола, который из-за скуки едва ли не начинает считать виноградинки на золотом подносе. — Чимини! — тонкие руки касаются плеч парня. Он легко вздрагивает, поворачиваясь к омеге. — Напугал. — Чем занят? — Тэхен оглядывается на стол и облизывается. Вроде не голоден, а вроде и хочется чего-то, не понятно чего. Он обходит Чимина и приближается столу. — Ну вот, как видишь…— досадно и совсем тускло замечает Чимин, — ерундой маюсь. — Максимально веселое занятие на моем дне рождения. — хохочет Тэхен, прикусывая нижнюю губу. — И на официальном пьянстве, — закатывает глаза Чимин. — Отец отпустил. Сказал, я могу уйти к себе, — невзначай говорит Тэхен, закидывая виноградинки себе в рот. — Везет же, а мне придется отдуваться тут одному. Вряд ли господин позволит и мне уйти. — расстроенно и с долей зависти шепчет Чимин, несколько раз моргая, прежде чем потянуть за широкий рукав Тэхена и указать в сторону огромных колон. — Ничего себе, я думал твой отец передумал покупать рабов на твой праздник. Тэхен оборачивается туда куда указывает его друг и застывает на месте. — Я так надеялся, что отец все-таки откажется, увидев сумму за гладиаторов. Торговец попросил огромные деньги и тратить их на рабов было бы глупо. — голос тэхенов дрожит, а от ужасной картинки перед глазами руки сами начали треморно искать за что бы ухватиться и на спасение пришли руки Чимина. В его понимании увидеть людей, как товар на ночь уже являлось ничем иным, как проявлением чрезвычайной безжалостности нынешнего общества. А увидеть в свой день рождения — каким-то издевательством над его чувствами. Он пытается успокоить треморность, путаясь пальцами в складках своего бордового платья и замечает того самого гладиатора, чьи черные глаза на той арене сумели магическим образом приковать юношу к себе. Тэхен несколько раз оборачивается и пытается найти взглядом отца, а когда замечает его возле каких-то почтенных вельмож, то отпускает руки Чимина и мягкой лисьей поступью направляется к Чонгуку, стоящему на небольших возвышениях, рекламируя невольно "свои услуги на ночь". — Что ты делаешь именно тут? — совсем тихо и с чувством страха шепчет омега. Альфа заметил его с первых минут, как появился в зале. Запах апельсин не отпускал его с их первой встречи, и сегодня он был необычайно силен в ощущениях. Чонгук опускает темные глаза на омегу и молчит. Он не игнорирует, он просто слушает. Его сладкий, пронизывающий до низа живота, голос вызывает трепетные чувства где-то внизу. — Отец сказал, что возьмет тебя как охрану. Но взял как товар. Самый отвратительный подарок, который только и мог предложить этот мир, — Тэ озирается по сторонам и резко хватает парня за руку, стаскивая с небольшого пьедестала. — Пошли, — он шепчет, словно его могли услышать все находящиеся гости в зале, и, чуть пригнувшись скрывается в дверях. На улице хорошо. На улице прохлада, пение цикад и ночное небо с рассыпанными бриллиантами. На улице свобода, которую он не ощущал в стенах виллы. На улице Чонгук, не обремененный мечом и щитом. Тэхен вдыхает свежий воздух и оборачивается к нему, застыв. Чонгук смотрит пронизывающе глубоко. Словно странствует по душе и заглядывает в самые потаенные комнаты. Где глубоко-глубоко в душе — самые страшные и самые сильные страхи омеги. Чернота глаз Чонгука и янтарь Тэхена сливаются в один танец, поджигая их сбитое дыхание и дикое желание. — Как тебя зовут? — сладкая нега растекается по венам, соединяясь с кровью. Чон дышит почти громко, наперебой цикадам, и медленно приоткрывает губы. — Чонгук. Чонгук. Красиво. Воинственно. И Тэхен в первый раз боится, что его мысли могут услышать. Запах альфы чувствуется ярче, насыщеннее. Мята? Дикая мята. Такая же дикая, как и Чонгук? Как и его взгляд на Тэхене? Они не говорят почти ни слова, но, кажется, уже обо всем поговорили взглядами, блеском в глазах. Им не было нужды говорить, чтобы узнать друг друга. Им почему-то казалось, что сейчас это не важно. Сейчас важно присутствие. Потому что мир создал две звезды. Одну звали Тэхен. А вторую Чонгук. И они, задолго до их рождения и уж тем более встречи, полюбили друг друга. Потому что и на небесах, и на земле — они друг для друга истинные. Тэхен представляется сразу же, одаривая Чонгука прямоугольной улыбкой. Чонгук улыбается следом. Впервые за столько лет. А затем их словно прорывает. Они говорят, говорят, говорят и снова молчат. Наслаждаются друг другом, а потом внезапно целуются. Так страстно и так резко, что будь они деревьями, то сразу бы вспыхнули. Унесли бы своим пожаром не просто Помпеи — весь мир к чертям сожгли бы. Чонгук ощущает талию Тэхена в своих руках как самое хрупкое сокровище. Омега покрывается пунцовым оттенком на лице и прячет свой носик в крепкой шее, придерживаясь руками за нее, когда Чонгук с легкостью поднимает омегу и несет в сторону макового поля. Они добираются почти до середины, и Чонгук стягивая с себя верхнюю черную тунику, стелит прямо на землю, после чего приглашает омегу лечь рядом. Тэхен смотрит с легким удивлением, следует любому движению альфы и нечаянно спотыкается за свои же полы одеяния, падая прямо на колени перед черноволосым. У обоих загорается необычайно азартный огонек в глазах. Оба молчат, не в силах разорвать устоявшуюся тишину между ними. Тэхен внимательно рассматривает звездное небо, рассыпанное по темному полотну. А Чонгук Тэхена. Их губы все еще горят от поцелуев, а ночь только вошла в свои владения и предвкушала долгие звездные часы. Чонгук на мгновение застывает, замечая легкую ухмылку Тэхена. Заметил, что тот бессовестно пялился и продолжал плохо делать вид, что его это совсем не волнует. Чонгуку бы немного смелости в этом деле. Немного быть напористее, как на арене. Но тут ты борешься не за право жизни, а за право любви. И ему кажется в эту секунду, что оно превышает все остальные законы человеческой природы. Он тянется длинными пальцами к подбородку юноши и ощущает до безумия нежную кожу. Настолько нежную, что сами пальцы Чонгука кажутся ему настолько огрубевшими, что он хочет отдернуть ее. Но ему уже не позволяют руки Тэхена, которые крепко ухватились за пальцы Чонгука, поднося их к губам. Он одаривает каждый палец нежным поцелуем, словно пытается излечить от всех царапин и ранений. Чонгук замирает во второй раз, когда Тэхен задерживает указательный палец на своих губах, слегка его обхватывая. Он не делает ничего преступного, просто забавляется такой необычной реакцией гладиатора и улыбается, поворачиваясь лицом к лицу Чонгука. — На арене ты выглядел смелее. Неужели обыкновенная омега сумела тебя сломить? — совсем не звучит издевательски, наоборот, Тэхену льстит такая реакция Чонгука. Гладиатор оголяет свои зубы в веселой усмешке. — Но мы не на арене. — хриплый голос заставляет пустить стаю мурашек по позвоночнику Тэхена. — Но я готов признаться, что сокрушен. — он говорит еще тише, аккуратно подхватывая руку Тэххена и уже преподнося к своим губам, оставляет влажный поцелуй. И все это не сводя с Тэхеновых антрацитовых глаз свои. И тут уже очередь Тэхена замереть, удивляясь этой стороне Чонгука. Он может быть нежным и слегка романтичным? Тот гладиатор, который беспощадно рубил головы и конечности своих противников, так нежно сейчас прикасается к своей вселенной. Этот контраст вызывает в Тэхене огромную бурю эмоций, которые он ощущает внизу своего живота. Вся омежья сущность так и просится в руки этого мужчины. Быть и оказаться в его пленительной власти. У Чонгука нечто подобное. Он готов бороться на арене каждый день, лишь бы заставать полный влюбленности и восхищения взгляд Тэхена. В этом они чувствует настоящее единство — никогда не сводить друг с друга взгляда. Чонгук делает свой первый шаг и подтягивает омегу к себе ближе, а тот не теряя ни минуты просто забирается на мощные бедра альфы и впивается сочным, страстным поцелуем. Они сплетаются языками, ощущают ароматы друг друга и еще сильнее сходят с ума. Их языки разгоряченнее любой лавы, они чувствуют как оба начинают подкипать. А если не остановятся сейчас — то не смогут никогда. — Я... — Чонгук пытается что-то сказать сквозь страстный и влажный поцелуй, но Тэхен прерывает его лепет одним единственным, — Я твой. И у Чонгука срывают все тормоза. Он может казаться безжалостным и непобедимым на арене среди целой топлы разъяренных гладиаторов, но рядом с этим омегой он чувствует себя настоящим заложником в этом прекрасном плену. Он не собирается мириться с тем, что он раб. Но то, что он раб Тэхена - он принял это тогда, когда их глаза впервые пересеклись. Альфа водит пальцами по тонкой талии, раздражаясь от слишком огромного количества одежды. На аккуратность уже не обращает внимания, он стягивает полупрозрачную длинную тунику омеги и ощущает откровенно бесстыдный прилив тяжести в своем члене. Тэхен прекрасен и, словно высеченное из самого дорогого мрамора, тело тому подтверждение. Медлить получается слишком мучительным делом, а потому Чонгук привстает и покрывает песочную кожу влажными и беспорядочными поцелуями. Тэхен заметно дрожит, но не от страха, а от накрывающего его сильного возбуждения. Вся сущность омеги так и стремится просто раздвинуть ноги и впустить этого могучего альфу в себя. Тэхен не уступает Чонгуку, он покрывается мурашками, дрожит, специально ерзает на сильно выпирающем стояке Чонгука и стягивает с него грубую черную тунику, оголяя крепкие и накаченные плечи. Тело альфы вызвало у Тэхена отдышку. Он с упоением водит пальцами по крепким плечам, мускулистой груди и выточенному торсу, мечтая наконец-то ощутить всю мощь этого мужчины в себе. Он позволяет себе выгибаться, стонать в голос и требовать еще. Потому что чересчур ненасытный, а Чонгук слишком сексуальный, чтобы не упустить возможность и не потребовать большего. Чонгук покрывает поцелуями тонкие и острые ключицы омеги, переходит на аккуратные ореолы сосков и нежно посасывает их, сжимая в огромных ладонях аппетитные пышные бедра омеги. Тэхен начинает хныкать, как ребенок, которому не хватает внимания. Он требовательно просит еще и еще, уже откровенно настойчиво потираясь своей промежностью о каменный стояк альфы. Чонгук откровенно хорошо понимает Тэхена, он не может более терпеть, он переворачивает омегу и нависает сверху, закидывая его стройные, длинные ножки прямо себе на талию. А сам же в это время стягивает через голову неудобно вертящуюся тунику, которую не смог до конца снять омега. Сквозь пелену сильнейшего возбуждения оба сливаются в горячем и влажном поцелуе, где Тэхен начинает едва ли не вылизывать рот Чонгука. Оба на грани, и это чувствуется за несколько десятков метров от их укромного местечка. Чон продолжает водить руками по талии Тэхена, останавливается на нежной груди и сжимает ее, языком проделывая влажную дорожку к пупку. Тэхен начинает тяжело дышать, когда чувствует на своем члене чужое дыхание. А когда горячие и влажные губы, опухшие от долгих поцелуев, касаются его раскрасневшейся головки, то хмыкает так жалостливо, что вызывает у Чонгука смешок. Тот проводит языком по аккуратному члену и вбирает в рот, медленными движениями насаживая его до основания. Тэхен дрожит, облепляет пышными бедрами голову Чонгука и выгибается подобно кошке. Ему слишком хорошо, чтобы чувствовать в такой момент стыд. — О Боги, как же я хочу тебя. — хрипло и томно взывает к небесам и Чонгуку Тэхен. А тот лишь довольно усмехается, пуская по члену вибрации, вырывает из Тэхена еще один стон. — Любой твой каприз для меня приказ. — улыбается Чонгук опускаясь ниже и подхватывая Тэхена за бедра, приподнимает, заставляя того уложить ножки на плечи, пока Чонгук добирается до его промежности языком. Он переворачивает омегу и раздвигает пальцами сочные половинки, тут же подхватывая языком сочащийся сок из омежьей промежности и его откровенно сильно ведет. Ничто так не заставляло Чонгука пьянеть, как этот омега. Такой доступный и такой красивый. Только для него и только его. Чонгук водит размашисто языком по покрасневшей дырочке и с легким нажимом входит в нее языком, ощущая девственную узость и стыдливые тихие стоны Тэхена. — Ты…, — Чонгук слегка опешил, но омега прячет глаза в черной тунике, так сильно пропахшей Чонгуком, что он продолжает как-то на автомате. - никогда ни с кем. — Никогда. — почему-то Тэхен чувствует желание ответить, не оставляя за собой тишину. — Я хочу, чтобы моим первым и единственным был именно ты. — Тэхен. — Чонгук дышит отрывисто, не позволяет себе свести взгляда с покрасневших щек и помутненных омежьих глаз. Оба понимают, что пропадут если не отдадутся именно друг другу. — Я... — Чонгук. — Тэхен. — гладиатор отрывается от глаз омеги и наклоняется к копчику, оставляя на нем влажный и нежный поцелуй, благодаря богов за то, что именно этот омега стал настоящим сокровищем в его безутешной жизни. Он вкладывает в поцелуй всю свою страсть и все зарождающиеся крепкие чувства, оставляет еще один на пульсирующей дырочке и сплевывает на пальцы, аккуратно порываясь воспользоваться пока что только одним. Это мучительно долго, но Тэхен терпеливо выжидает. Он стоически выдерживает один палец, затем второй. Чонгук делает все осторожно, нежно и заботливо. Первый раз болезненный, и в силах альфы сделать его минимально таковым. Спустя какое-то время, Чонгук свободно вводит три пальца, но до сих пор понимает, что этого мало. Тэхен на обрыве своих эмоций, его терпению приходит окончательный конец, когда он отдергивает пальцы альфы и укладывает его на лопатки, седлая. — Мне надоело ждать. — хмыкает омега, прикусывая губу и усаживаясь на колом стоящий член. Он трется растянутой дырочкой, из которой обильно сочится смазка, и водит коготками по горячему торсу альфы. Тот усмехается, не теряет минуты и впивается пальцами в сочные и пышные бедра омеги, сжимая их и оставляя красные полосы от своих пальцев. Он определенно знает, что завтра омега проснется с синяками и засосами по всему своему телу и ничуть этому не огорчится. Омега не оставляет Чона без внимания тоже: на его спине полосами красные отметины, яркие синие пятна по всей шее и груди. Он агрессивно выцеловывает свое право на этого альфу и действительно его заслужил, как самый искусный и бесстрашный боец. Чонгук загордится, если еще раз напомнит себе что ему достался самый прекрасный омега с воинствующим характером. Ждать было уже невыносимо по шкале десять из десяти. Тэхен выгибается как кошечка, сползает вниз и облизывается, обхватывая своими маленькими ладошками огромный член альфы. У Чонгука глаза темнеют за мгновение. Он мог представить красивого юношу, так резво седлавшего его, но чтобы губы этой нимфы оказались на его члене — бесстыдство, которое он запрещал себе даже воспроизводить в голове. И теперь оно стало настоящей действительностью, от которой ведет не по-детски. Тэхен аккуратно устраивается между крепких бедер альфы, дует на головку и пробует на вкус смазку, сочащуюся из маленькой дырочки. Ловит языком, пробует на вкус и начинает мурлыкать. Чонгук такой же на вкус, как мятное угощение, не иначе. Он обхватывает полными губками огромную головку и начинает сосать, совсем не понимая, как ему действовать дальше, но он смело полагается на свои инстинкты и помощь Чонгука. Тот же замечая сквозь возбужденную пелену замешательство омеги, аккуратно накрывает ладонью щеку парня и подсказывает ему. — Душа моя, возьми немного глубже. Не спеши и не переусердствуй. — помогает тому Чонгук, чувствуя, как его член медленно входит в горячий и влажный ротик омеги. От этого ведет нереально. Он ощущает как головка упирается в глотку и чувствует, как краснеет Тэхен. Но тот усердно продолжает сосать и неловко водить языком по венистому основанию. Он старается, и Чонгук ценит это. Он готов весь мир положить перед ногами этого омеги. Прямо в этот момент. Ким продолжает неумело посасывать и, конечно, не прекращает причмокивать, что кажется от этого Чонгук и кончит. Чонгук слегка дергается в такт движениям омеги и чувствует, как тот прекращает насаживать член на свой рот и позволяет альфе самому это сделать. Чонгук входит наполовину, чувствует как Тэхен слегка задыхается и выходит, сразу же подтягивая омегу к себе и целуя. Целуя бесконечно долго и вязко, не позволяя ни единой слюне или остатку спермы вытечь по нежному подбородку омеги. В этот момент Тэхен больше не намерен ждать, он обхватывает член альфы и все также неумело, но уверенно, подводит к своей дырочке, ощущая как стеночки обволакивают крупную головку и впускают внутрь. Чонгук чувствует узость и жар. Ему хочется большего, но он поддерживает Тэхена за бедра и не двигается, позволяя тому самостоятельно вводить свой член в себя. Тэхен прерывисто дышит, смотрит в черные бездны Чонгука и ощущает самую настоящую поддержку. Тот не вмешивается, поглаживает аккуратно по позвоночнику и покрывает поцелуями подбородок. Секунды спустя Тэхен едва ли может ощущать облегчение. Он не чувствует такую острую боль, но все еще находится в дискомфорте и просит Чонгука начать действовать, потому что возбуждение уже подводит к крайности, а сам он непонятно зачем медлит. Чонгук впивается диким поцелуем в губы Тэхена, аккуратно переворачивает его и накрывает собой, устраивая локти по обе стороны от головы Кима. Тот закидывает ножки на спину Чонгука и аккуратно скрещивает их, изгибаясь во всю мощь. Чонгук входит медленно, не давая Тэхену ощущать острую боль, массирует губами омежьи губы и шепчет успокаивающие вещи. — Тэхен-а, я не знаю, за что боги так расщедрились и подарили мне тебя. Я не знаю, за какие заслуги я получил в подарок такое сокровище, как ты. Но с этой минуты и до последнего моего вдоха, я буду рядом с тобой. И не важно как. Как раб, как любимый мужчина или как муж. Но, я посмертно только твой. Тэхен поднимает взгляд на глаза Чонгука и чувствует себя самым счастливым человеком на планете. Как будто все его переживания и вся его жизненная боль потеряла краску. И теперь только Чонгук существует в этой вселенной. Он обхватывает руками лицо Чона, не позволяя тому сдвинуться с места и шепчет в ответ, — И в этой жизни, и в следующей только мой. Чонгук входит до конца. Он задерживается на пару секунд, дает омеге привыкнуть к не маленьким размерам и начинает плавно двигаться. Тот обхватывает альфу руками, впивается когтями и стонет от удовольствия, когда наконец боль отходит на второй план. Чонгуку слишком хорошо, чтобы ощущать легкие толчки по земле и продолжает двигаться в горячем лоне. Он не позволяет Тэхену сдвигаться с места, целует его лицо, не оставляя ни одного живого от поцелуев места, и набирает темп, ощущая как омега покрывается мелкими испаринами и дрожью. А когда кончает прямо на свой живот и размякает в руках, Чонгук чувствует, что вскоре и сам последует за Тэхеном, только вот покидать горячее тело нет желания. Оно все еще такое манящее и необходимое. Все еще такое желанное, что Чонгук забывается и кончает в Тэхена, ощущая как внутри их набухает узел. Тэхен не здесь. Он парит где-то в облаках и полностью отдается своему альфе. С ним ему комфортно, безопасно и с ним он готов сотни раз вот так вот сгорать и возрождаться, как феникс. Чонгук опускается к опухшим губам Тэхена и целует. Поцелуй дарит невесомость, где они с Чонгуком парят над землей, и Тэхену кажется, что сейчас происходит что-то невероятное, что бывает только во снах. Но резкий толчок выводит его из равновесия, заставляя оказаться в более крепкой хватке своего альфы. Он ловит его молниеносно, словно Тэ легкая бабочка, и держит крепко, как если бы эта бабочка собиралась выпорхнуть к небу. Внезапное рычание со стороны вулкана привлекает внимание юношей, и почему-то руки Чонгука сжимают тэхенову талию сильнее. Они чувствуют, как земля начинает не просто трястись — она раскалывается. Счет идет на минуты и Чонгук аккуратно выходит из Тэхена, поднимает тунику омеги и накрывает ею его, помогая ему подняться на еле стоящих ногах и придерживает. Они ощущают еще один толчок, но уже более сильный настолько, что Тэхен снова падает в объятия Чонгука. Он не боится упасть, потому руки Чона всегда крепко держат его. Пара немедля мчится в сторону конюшен, но Тэхен резко обрывает намерения Чонгука, схватить первую попавшуюся лошадь, словами "а отец? а Чимин?", на что Чонгук лаконично отвечает: — Если не уйдем сейчас, то умрем, Тэхен-а. Я не позволю тебе умереть и твоя жизнь для меня превыше всех остальных. Даже своей. Тэхен качает головой и, преодолев просто невероятно огромное желание умчаться с Чонгуком, разрывает союз, расцепляя руки. Он не поедет. Тэхен уверен в своем решении. — Хорошо. Мы пойдем вместе, — Чонгук сдается. Он негласно поклялся не оставлять его и выполнит свое обещание. — Заберем отца и Чимина. И как можно скорее умчимся отсюда. Они с трудом пробираются внутрь из-за сильной тряски. Вилла начала крошиться как пряничный домик, рассыпаясь на мелкие кусочки. Повсюду люди — в крови, с бешенным взглядом. Страх и безысходность выходят в эпицентр действия, в предвкушении устроить самое незабываемое представление. Виналия в мгновение окрашивает улицы и дорогие особняки в красный цвет. Но не виноградным соком, а человеческой кровью. Секунда. И Тэхен видит все как в замедленной съемке. Следующая секунда. Тэхен не видит ничего. Рука Чонгука мягко накрывает его глаза и прижимает к своей груди. — Не смотри, — говорит его голос откуда-то сверху, защищая, оберегая от напасти мирской. Чонгук цепляется взглядом за пару под большой центральной колонной, которая приберегла для них особую мучительную смерть и друга-омегу Тэхена, с которым тот весь вечер пробыл, не отцепляясь. Омега лежал возле фонтана, едва дышащий, но уже бесстрашно ожидающий свой последний вздох. Хаос. Так бы описал Плиний ужас, творящийся здесь, и, вероятно, если бы Чонгук дожил до того момента, он бы горестно усмехнулся. Он, недолго думая, подхватывает Тэхена и выбегает из разрушающегося особняка, ощущая плечом рыдания омеги. Чонгук доселе считал, что больнее острия меча по коже или раскаленной гальки ничего не существует. Но слезы его омеги резали в сотню раз больнее. Вулкан завывал. Дымился. Смаковал. Почва мгновенно нагревалась, поджаривая поверхность до черноты. Черноты, которая затянула ночное небо. Содом и Гоморра помпейские погружались в земной ад, проклятый богами за грехи человеческие. А двое, только нашедшие друг друга, пытались всеми силами выкарабкаться из него в цветущий рай. — Несправедливо! — кричит Тэхен, пряча свои слезы в плече Чонгука, который изо всех сил подгонял лошадь мчаться быстрее. — Почему боги так поступили? — Потому что люди разуверились в них. Поэтому они преподнесли нам всем урок, — отвечает Чонгук, пытаясь говорить ровно, но сквозь пронзительные вопли и крики жителей ему это удавалось с большим трудом. Тэ поджимает губы, старается запомнить каждую черточку его лица. Но обзор затмевает увеличивающаяся гарь. — Мы не успеем. — шепот его кажется Чонгуку слишком громким, даже громче самых пронзительных криков окружающих. И он оборачивается назад, замечая, как лава распустила свои огненные лапы на зеленые луга и стремительно приближается к городу. А впереди другая стихия — вода. Вода, так предательски перекрывшая путь к спасению. Чонгук выдыхает, сжимая поводья до побелевших костяшек, и резко меняет направление, на юг. Они выбираются из города, несясь по новому маршруту, но внезапно падают, потому что лошадь стаптывает копыта едва ли не в кровь, а Чонгук ругается, прижимая Тэхена к себе, умоляя его седлать лошадь одному — так у них будет больше шансов. У Тэхена будет больше шансов. Но, Тэ останавливает его, обхватывая лицо ладонями, и тихо-тихо шепчет, — Впредь я не потеряю ни минуты. С этой самой и до конца всех своих жизней я хочу смотреть в твои глаза. Я не хочу умирать в бегах. Я хочу умереть рядом с тобой. Чонгук смотрит внимательно. Вычитывает подтверждение в его взгляде и наклоняется, шепча в покусанные губы, — В следующей я обязательно найду тебя намного раньше. Чонгук закрепляет клятву чувственным и самым страстным поцелуем, не давая Тэхену отвести от себя взор на подкрадывающуюся смерть, которая в следующую минуту увековечивает их в пепельные статуи.

***

Чонгук ощущает, как к нему подкрадывается чье-то дыхание и морщится. Он смахивает это что-то непонятное от себя бурчанием и легким движением руки. Но рядом раздается чужой смех и Чон резко приоткрывает глаза. — Милый, я думал ты так весь урок проспишь. — омега смеется, наклоняясь к сонному лицу Чонгука и оставляет едва ощутимый поцелуй на кончике носа. — Тэ, который час? — хрипло шепчет Чон, оглядывая полусонный класс таких же любителей поучиться и возвращает свой взгляд на Тэхена. — Пол десятого утра. Урок истории. У нас сегодня Древняя Греция. — бодро отвечает омега, чиркая что-то в своем мега крутом блокноте, который ему подарил Чонгук на день святого валентина и поднимает взгляд на доску, у которой стоит учитель и рассказывает о теме урока. — В 79 году вулкан Визувий уничтожил один из самых красивых городов Римской Империи… — учитель прерывается, отвлеченный вопросом ученика на первой парте и отвечает на него. Тэхен же устало выдыхает и бурчит под нос что-то типа "Помпеи не были владением Римской Империи, они были независимой автономией",, вызывая у Чонгука настоящую искреннюю улыбку. Он знал, как сильно Тэхен любил историю и как с ума сходил по Древней Греции, поэтому уверено решил, что именно туда они и отправятся на свое свадебное путешествие. Тэхен и Чонгук с самого детства вместе. И оба едва ли дышать друг без друга могут. Для них существует только их вселенная, скомканная до размеров их комнат и небольшой квартирки, которую они планируют снимать, когда поступят в Сеул: Чонгук на полицейского, а Тэхен на историка. Учитель сменяет одну картинку за другой, а затем останавливается на довольно необычном фото, которое привлекло внимание откровенно скучающего Чонгука. Он внимательно рассматривает фотографию двух пепельных статуй молодых людей на обрыве, к которой власти Италии не позволяют приближаться близко и усмехается, переводя взгляд на такого же заинтересованного фотографией Тэхена. Наклоняется к нему, оставляя сладкий поцелуй на скуле и вводит в легкое замешательство внезапно брошенной фразой, — Я же обещал тебе, душа моя.