Башня Иезавели

Их город – плетение паутины, сеть огней, наброшенная на огромный кратер. Десятки миллионов живых искр, уровни и ярусы уходят вниз, вгрызаются в напитанную железом красноватую землю. И даже внизу воздух неспокоен, стонет и визжит, тонко завывает, ранясь об выступы и шпили, кабели, протянутые над улицами, короба коммуникаций, стены жилищ. Воздух белый, но это не туман, это пыль. Молочная дымка стоит над городом, не рассеиваясь. Ветер все еще напитан огнем, вкус и запах пепла пугает и волнует, и не той желанной опасностью, за которой охотятся смельчаки и авантюристы. Выматывающее чувство тупой обреченности, это страх, который выпивает силы и волю. Дикая, первобытная потребность бежать, стремление укрыться в доме, за стенами, под крышей не приносило облегчения. Все изменилось, когда источником всех мыслимых и немыслимых страхов стали хищные силуэты, отчетливо видные на фоне огромного сияющего диска Япета, занимающего половину неба. Боевая баржа лорда Керегона, флот Черного легиона – запретные и страшные слова, которые суеверно не произносили вслух, словно кто-то мог подслушать, словно некая неведомая сила могла обратить на неосторожного свирепые глаза в обрамлении священных восьмистрельных звезд. Все они знали, что прогневили богов. Самых страшных богов войны, которых могли себе представить. И их демоны явились с небес, чтобы исправить мир, сделать его таким, каким он должен был оставаться веками. …Он стоял в узком переулке, у коммуникационной шахты, где переплетенные кабели выходили из-под земли куда-то наверх. Темно-красные вышитые туфли мокли в мутной луже, золоченый наконечник трости облепила грязь. Ему здесь не место. Этому пришельцу из роскошных апартаментов, сверкающих и залитых светом, здесь не место. Ему холодно и неуютно в его нелепых одежках, рослому старику с прямой спиной, не привыкшей сгибаться в поклонах. Но все же он стоял в грязном переулке, воняющем мочой и дешевой едой, и он склонился, когда явились чудовища. Со всех сторон, окружая, подобно стае диких зверей, они дали о себе знать – шорохом металла об металл, странными голосами, свистом и прищелкиванием, едва ли похожим даже на подобие нормального языка, осторожными шагами, выдавшими, тем не менее, присутствие тяжелых и крупных тварей. Звук передернутого затвора болтера – удар глыбы стали об глыбу стали; единожды услышав, ни с чем не перепутать. В кромешном мраке глаза различили глаза – тусклые красные искры без зрачков. Чудовищам не было нужды скрываться, но они медлили, повинуясь своему капризу или чьему-то приказу. Тот, кто сумел остановить их всех жестом поднятой руки, сам был монстром, встретить которого старик хотел бы только на страницах книг. Массивный силуэт с вывернутым назад лишним суставом в ногах, со спиной, горбатой от ранца, обводы которого выступали вверх как сложенные крылья. Он прошел мимо припаркованных под стеной спидеров, и выпуклые крыши не доставали ему и до пояса, прошел мимо склонившихся телохранителей, поспешно опустивших свое смешное оружие – едва ли их пули смогли бы даже оцарапать тусклую темную броню, покрытую сложной резьбой, разукрашенную эмалью и серебром. Далеко не утилитарное изделие промышленного механизма, но произведение искусства, вторая кожа воина, для которого и его ремесло было искусством. Он встал в полосе света, позволив рассмотреть себя целиком, и в блуждающем воздухе разлился, липкий и позорный, страх вооруженных мужчин, торопливо отводящих взгляды. Старик медленно шагнул вперед, приблизился и ему пришлось задрать голову, чтобы встретиться глазами с зубастой маской, уродливой фальшивой личиной, даже не пытающейся изображать лицо. Долгое мгновение беспомощного, брезгливого смятения – с этим можно говорить? Это существо может понять нормальную речь? Поняв это промедление по-своему, воин поднял руку и нажав себе куда-то под челюстью, снял шлем, небрежно примагнитил на пояс, посмотрел с высоты своего роста, равнодушно и терпеливо. В этом было нечто настолько открытое, понятное, что старик почти перестал бояться. Они пришли помогать… нет, служить. – Лорей Ирвинг? У него очень странный голос… для чудовища. То, что должно было быть невнятным рычанием, или скрежетом зубов, оказалось полушепотом, вкрадчивым и мягким. Старик запоздало перевел взгляд, убеждаясь, что ему не показалось, металлическая пасть, по-прежнему заменяющая воину нижнюю половину лица, не шевельнулась. Синтезатор голоса. Проклятье, всего-навсего синтезатор голоса. – Да, это я… как мне к вам обращаться? У воина светлые глаза с необъяснимым изъяном. Он зло сощурился раньше, чем собеседник успел рассмотреть его нелюдские змеиные зрачки. Смертного, который забудет добавить «господин», обращаясь к астартес, могут наказать быстро и жестоко, но этот… просто невежда. Недостойный. – Торчер, – все тем же полушепотом он как угрозу выплюнул свое нелепое имя-прозвище, – Мне нужны ваши командиры. Не дожидаясь ответа и будто не нуждаясь в нем, он двинулся вперед, словно собирался снести смертного как хлипкую преграду, но вместо этого отшагнул в сторону, не нарушив плавности своего движения, не прикоснувшись. Только воздух встревоженно всколыхнулся, обдав странным и резким запахом грязи и зверя, нечистой пасти хищника, смердящего своей последней трапезой. Старик обернулся вслед и долго смотрел, как это существо спускается по переходу между двумя зданиями, непропорциональному, крохотному в сравнении с ним, безошибочно нацелившись на временный штаб. То, что он не пожелал продолжить разговор, что это было? Недоверие? Намеренное оскорбление? Или отстраненность ото всего происходящего, ведь они не собирались здесь задерживаться. Изуродованные своим ремеслом, освященные варпом, они скоро вернутся к своему лорду и все забудется – кем они были, какими... Просто твари. Он медленно поднял трость, слыша, как с едва слышным шорохом приближаются телохранители. Что-то отступило, откатилось как волна. * * * Темнота за стеклом неполная, пепельная. Япет парит над головой, млечная сияющая чаша. Бездна за стеклом щерится иглами звезд. Две недели как к ним прибавились фальшивые, неправдоподобно яркие точки. Их присутствие давит, принуждает опускать голову, прятать глаза в страхе. Флот Легиона – то, что всю ее недолгую жизнь было сказочным, далеким явлением, стало явным, зримым, угрожающим. Она знала, что все они виновны. Мятежники, рискнувшие восстать, рискнувшие сказать хоть что-то наперекор капризной идиотке, по чистой случайности оказавшейся ставленницей Легиона. Как это получилось, зачем, почему – все уже не важно. Ни одна из причин не имеет никакого значения, страшная слепая мощь пришла карать, а не разбираться. Много раз повторенный в новостях кадр – огненная капля, лениво вытянувшаяся над облаками, мгновенно разросшаяся и вот вспышка засвечивает камеру, заполняет весь прямоугольник белизной. Потом только темнота. И чернота опущенных век. В кабинете с неправдоподобно высоким потолком выключен свет. Огни города, едва добирающиеся снизу, ложатся оранжевым маревом на потолок, громада письменного стола плавает в электрическом сумраке, и полки, где за стеклами тянутся драгоценные старинные книги, кресло, дальше только темнота. Она стояла перед бронированным стеклом, и ладони ощущали его льдистый холод. Мятеж окончен. Их мятеж теперь уж наверняка окончен. Долгий, долгий вздох, чтобы собраться с силами. Для этого точно нужны все силы… Холодные пальцы задели мочку уха, нашаривая кнопку. Шелест помех. – Мама?.. Шелест и тишина. Кому-то тоже нужно несколько секунд, перед тем, как ответить. – Тэм? Судорожный вздох. Не расплакаться… – Тэм, где ты сейчас? Как будто и не было ничего, и это мальчишеское «Тэм» звучит по-прежнему домашне. – В Башне Хэйли, на работе… – Ты свихнулась? Вас же будут штурмовать! Там войска, ты новости видела? Тамия делает неосторожный вздох и слезы льются крупными горячими каплями. – Мне страшно, мама, мне так страшно... Когда все закончится, ты же меня вытащишь? – Боги милостивые, Тэм, я все для тебя сделаю, только не натвори глупостей! Просто сдайтесь, слышишь? Тамия закрывает глаза и срывает гарнитуру с уха. – Да, мама. Я сдаюсь. Как слепая, она долго водила ладонью по стене, отыскивая пластину замка, будто это и не ее кабинет, будто угодила в какой-то невозможный параллельный мир, как героиня нелепого фильма. Наконец, дверь, мягко клацнув, отъехала в сторону; сбоку, за стеклянной перегородкой тускло мерцал экран. Ее отдел весь собрался в зале для совещаний, вывели на проектор новости и замерли, загипнотизированные. Теперь в Башне Хэйли в фаворе правительственные каналы, надо же. Ей противно от их трусости и горько – от собственной. Конечно, все гораздо проще, когда за спиной стоит мать, оставшаяся по ту сторону расколотой пополам семьи. Как выяснилось, на единственной правильной стороне. – Госпожа Тамия, что нам делать? Шепот, глухой от ужаса. – Ничего. Вас все равно отпустят… все будет хорошо. Она поняла, что ошиблась, когда титаническая Башня вздрогнула в первый раз. Что-то взорвалось, и паника в первый раз влажно мазнула холодом, напомнила о себе. Совсем недавно они видели, как падает шпиль, они видели, какая груда руин осталась на месте Башни Независимости и как обожгло две соседние, превратив комплекс в гротескное подобие оплавленных черных свечей. Символ свободной Гродевы, северная доминанта пейзажа города-улья превратился в знак гнева возвратившегося лорда. Пылающее клеймо, оставленное единственным выстрелом с орбиты – памятник, снести который им еще не скоро хватит отваги. Да, они видели, как он падает. Как столб пыли в несколько сотен метров выстреливает вверх мутными клубами и измученная земля содрогается, освобождаясь от тяжести. И до обморока они боялись стать следующими. До полного оставления человеческого облика. До бессмысленного многоголосого воя загнанных зверей. Их не будут ловить и распихивать по машинам, не будут швырять на пол и ходить взад-вперед, рассуждая про патриотизм и верность, про то, какие они мрази и предатели. Не будет никаких мелодраматических сцен, которые Тамия могла себе представить. В тот момент, когда ее люди, которых она знала и с которыми работала, превратились в обезумевшее стадо, она осознала, что не представляет, что с ними случится. С ними со всеми. Не поддаваться. Не поддаваться, даже когда пол снова дрогнул и Башня ощутимо качнулась. Не поддаваться, даже если все бегут – нельзя, нельзя, нельзя, пусть все инстинкты вопят, что надо. Тамия отшатнулась, прижалась внаружи к двери своего кабинета, закрыла глаза. Паника убивает, она читала об этом, когда-то давно. Паника, давка, глупость и неудержимость толпы… женщина закрыла лицо ладонями и осталась на месте. Только дернулась, когда в переговорной перевернулось кресло, а стеклянная перегородка лопнула от навалившихся на нее тел. Она стояла на месте, а сердце глухо колотилось так, что темнело в глазах, или просто в здании гас свет. Ей не преодолеть сотни этажей до земли по лестницам, поэтому некуда спешить, пока не восстановят электроснабжение, пока не запустят лифты. Стараясь рассуждать логично и хладнокровно, Тамия вытирала ладони об синий шелк своего платья, повторяя движение на автоматизме, снова и снова. Пол вздрогнул. Сухие щелчки издалека, словно кто-то ломал пластиковую палку. Скуля от ужаса, она опустилась на корточки, схватилась ладонями за занывшие виски – прямо посреди своего разоренного царства, некогда бывшего аналитическим отделом. Теперь это месиво раскиданных предметов и перевернутой мебели, безлюдное и темное. Воды, нужно просто вымыть руки и попить воды. Успокоиться, пока каждая клетка тела вопит о том, что не хочет умирать. Не хочет делаться простреленным мясом. Прошло полчаса, или несколько часов, прежде, чем она сумела выйти в коридор, ведущий к центральному холлу этажа. Страх все же просочился, проник исподволь и вывернулся наизнанку, подменив желание бежать куда угодно желанием забиться в кабинет и сидеть там, пока Башню и в самом деле не подорвут. Логично, что подорвут. Хэйли не позволят владеть шпилями. Никому не позволят, это не просто бессмысленная офисная громада, это зримый символ власти. В те часы, или в те полчаса Тамия успела распрощаться с неуемной гордостью, которую носила несколько лет до этого. Горько и стыдно за идиотские слова о том, что она скорее умрет, чем предаст их цель. Не склонится перед безмозглой ведьмой, приглянувшейся Легиону. Нет, нет… вчерашняя Тамия не представляла себе, что такое умереть. Тамия сегодняшняя знает это всей кожей, мокрой от холодного пота. Первую смерть она увидела еще в коридоре, среди полированного мрамора и драгоценных деревянных панелей. На Гродеве нет деревьев, древесину привозят из других систем, а семья Хэйли облицовывает ею стены в своем шпиле. И вот там, посреди затененной роскоши, лежал мужчина. Просто лежал ничком, словно заснул в самом неподходящем для этого месте. Тамия старательно обошла его так, чтобы видеть только стриженный затылок. Свет едва проникал через открытые двери и далекие окна, но она боялась увидеть что-то лишнее и испугаться еще сильней. Когда пол впереди, светлый бежевый пол оказался перекрыт чем-то темным, она поняла, что не испугаться не получится. Что-то на полу, похожее на кучи тряпья. И кто-то глухо стонет, сразу несколько голосов, осипших от боли. С неожиданной ясностью Тамия поняла, что не сможет. Не сможет туда дойти. Не будет проверять, работают лифты или нет. Не будет там ждать. Не приблизится. Очнулась она, только когда под туфлей что-то глухо хрустнуло. Вздрогнула. Посмотрела вниз. Инфопланшет рядом с безвольной кистью, в темной луже. Тускло блестит завитками – много раз повторенные стрелки и стилизованная протянутая ладонь. Такие дарили на пятидесятилетие корпорации… Тамия осторожно переступила, словно не хотела еще сильнее потревожить покой мертвеца. Вдруг оживет и потянется, как еще живая женщина, затоптанная у самого выхода. Немного не добежавшая, чтобы вырваться из давки в коридоре. И ей ничем не помочь. Она уже мертва, пусть пока еще и не понимает этого, и плачет от боли, воет, разнося эхо. А вот Тамия все еще может спастись. Уже почти спаслась, когда не побежала с остальными. Все правильно, правильно… и у лифтов чисто. Что-то валяется на полу, вещи, которые были дороги своим хозяевам, стали просто мусором, но тел нет. Табло темные, мертвые, придется идти дальше и проверять все лифты на этаже – ведь и штурмующие не сумеют пробежать пешком четыреста пятьдесят уровней шпиля. Женщина нервно улыбнулась-оскалилась своей логике и преодолела последние несколько шагов. Недоверчиво поводила пальцами по панели, безответной и темной. Неожиданный глухой удар заставил ее отдернуться. Это не сверху и не снизу, это из-за плотно сомкнутых створок отполированного металла, близко, совсем рядом. Глаза привыкли к полумраку и она различила, как дернулись блики, обозначая еще один удар, как металл вспучился в четырех местах и начал рваться, как рвется мокрая бумага. Так не бывает. Так просто не могло быть. Застыв на месте, она смотрела, как чудовищная сила вырывает створку, сминает ее вбок, открывая неровный прямоугольник кромешной черноты. И оттуда, из этой черноты, на Тамию что-то посмотрело пурпурно-розовыми глазами без зрачков, какая-то вытянутая морда. Изнутри, из груди что-то поднялось, сдавив на мгновение горло натужным всхлипом. Ее страх, которого было больше, чем способен вынести человек, ее звериный ужас, отложенный до поры, прорвался. Она начала кричать, истошно, громко. И чудовище вздрогнуло, словно испуганное этим криком, а потом ответило само – распахивая широкую пасть с адамантиевыми зубами и влажным живым нутром. Рычащий визг сорвался в трель; она прошла весь слышимый диапазон, ввинтилась в кости пронзительной нотой и рухнула в инфразвук, подражая щебету райских созданий варпа, приманивая их на пир. Красный туман остался на том месте, где стояла Тамия. Она умерла мгновенно. Кто-то еще подхватил безумный охотничий клич, без слов радуясь свободе и охоте, два этажа ниже, этаж выше… Пусть голоса охотников не имели ничего общего с человеческой речью, в отличие от первого, они не содрогали границу между реальностью и варпом. Это был просто вой хищников, злобный и радостный; так звери во мраке доисторического леса окликали друг друга, преследуя добычу. С каждым этажом становилось больше дыма и вони. Больше криков. Хищная ночь прорвалась внутрь и приняла обличье чудовищ в силовой броне; война, которая бушевала в неведомых звездных системах далеко отсюда, вдруг заявилась на порог, расхохоталась болтерными очередями и взрывами гранат, дохнула пламенем. Многие ненавидели рапторов, почти все союзники их не любили за высокомерие, но эта закрытость, отчужденность, неодолимые различия пролегали глубже. Словно истосковавшиеся по крови животные, они желали ее, охота была их жизненной потребностью и после долгого путешествия в замкнутых коридорах корабля под запретами и надзором вожака они брали свое. Сотни людей, оказавшиеся в башне с сумасшедшими тварями; крики сливались в вой и вой этот сводил с ума: обряд омовения когтей. Вызов в воксе, мигает на краю поля зрения. – Продолжаем, – Торчер не стал дожидаться вопроса и просто выкинул наглеца из личного канала. Ничего не случилось. В таком месте ничего не может случиться. Просто он не сдержался, когда какая-то смертная идиотка завизжала прямо перед ним. Устал. Мучительное восхождение снизу вверх, и это словно наказание, которому его незаслуженно подверг хозяин. Для него это не охота, это работа, нудный безрадостный труд. Нет достойных врагов, нет вообще никого, кто сумел бы оказать хоть какое-то сопротивление, только гражданские, только их мягкое мясо, их сводящие с ума вопли, бьющие по разогнанной до предела нервной системе. Он слышал, как они умирают – на много этажей вверх и вниз, чуял их запах, даже вкус – металлически-сладкий, дразнящий аппетит вкус здоровой человечьей самки, которым он едва не захлебнулся, неосторожно вдохнув. Все слилось в мучительную какофонию. Без смысла и без цели; все, что у него было – только план операции, из противников – только он сам себе и враг. С шумом засипев через фильтры, Торчер избавился от запахов, но никуда не деться было от воплей, невыносимо отчетливых для его сверхъестественного слуха. Они отдавались в голове – уже не дрожью предвкушения, а просто болью. Нельзя. Ни забыться, ни отвлечься, потому что хозяину нужны не просто головы мятежников, а их планы, они сами. Ему, в отличие от рапторов, мало просто убить. Выбравшись из лифтовой шахты, Торчер застыл на середине движения, послушал. Даже расширенные спектры зрения бесполезны в таких местах, но от слуха ничего не скрывается. Слух почти заменял ему зрение, и замена была достойной – тончайшие отголоски дорисовывали линии коридоров и стен, сочащиеся звуками знаки присутствия живых, смутные глухие пятна мертвецов. Все то же самое, что на много этажей вниз. Он искал и все не мог уловить ни намека на особенные звуки ожидания, шорохи металла, едва слышные голоса оружия и брони – их хозяевам вечно кажется, что они бесшумны, но это заблуждение. Подавив желание отойти к стене на позицию, вычисленную до автоматизма, Торчер остановился посреди холла, присел на сложенные протезы, подождал, пока к нему не присоединятся его второй и третий. Дазен был астартес в нормальном значении этого слова, его массивная фигура в силовой броне выглядела заурядно в сравнении с явившимся последним Тихим Хале. Подлинное чудовище, мутировавшее в четвероногое подобие горбатого зверя, в броне, сращенной с телом. Оправдывая прозвище, в неестественной тишине он ступал своими широкими голыми лапами с полуфутовыми когтями, гротескная пародия на homo astartes и идеальный охотник, порожденный хаосом. Хале приблизился, осторожно ступая по загаженному полу, повел уродливой мордой – тоже послушал и нашел место безопасным для себя. Скучным. Сел. – Пойдем наверх, – наконец, сказал Торчер, не оборачиваясь и даже не шевельнувшись. У его второго и третьего нет права решать, куда им идти, но он и не советовался с ними, всего лишь поставил в известность. Они минуют оставшиеся этажи и будут искать нору, в которую забились хозяева шпиля. Хале склонил голову, показывая, что понял – движение было слышно длинным шорохом, кабели проскользили по горжету брони. Пользуясь паузой, Дазен перекладывал запасные обоймы по подсумкам; его возня раздражала. Не дожидаясь, пока он закончит, Торчер встал, сорвался с места, словно не было никакого промедления. Здесь никому не нужно отдыхать даже после такого подъема. Механические ноги вожака, непропорциональное подобие, даже не пытающееся выглядеть сколько-нибудь естественно, едва слышно наступали на полированный мрамор. Им нравится быть тихими. Нравится походить на хищников вроде древних львов, вымерших тысячи лет назад, когда цивилизация была еще совсем молода. Собой восполняя пробел, рапторы превратились в образец диких и опасных тварей, о которых неосознанно тосковал человек, покинувший свои пещеры и выстроивший города, что теперь раскинулись на целые континенты. Чтобы чувствовать свою человечность, нужно чего-то бояться. В свою очередь, Торчер и подобные ему не были людьми. И происходящее – нудная игра, обязанность перед хозяином. На лестнице ему пришлось поджать когти и теперь шаги стали слышны металлическими глухими ударами, колотились эхом между стен. Кто-то наверху побежал, услышав их – к потолку инстинктивно вскинулись две пары демонических глаз, пылающих визоров шлемов. Остались на месте. Нет, ничего. Продолжаем. Сколько-то пролетов наверх – он не считал, только ставил отметки на плане, перекрывающем поле зрения. С каждым обновлением схема чуть мигала, будто вздрагивала и отметок добавлялось – не он один занят обновлением маршрутов. Уже весь шпиль был усеян точками, через которые прошли его звенья; обитатели порваны в клочья, либо захвачены войсками, что штурмовали полуторакилометровое сооружение куда медленнее астартес. Темной и неизвестной оставалась только вершина; она все ближе. Торчер спешил наверх, ревниво учуивая впереди нечто, похожее на награду. Быть может, противостояние, сопротивление, которое смогло бы его развлечь. Смутное предчувствие, но разум, одуревший от первой операции за месяцы бездействия, сделался разумом животного в большей мере, чем ему хотелось бы. Уже не холодный расчет, просто жадность и злоба, колотящаяся в висках. Противоестественная для нормального живого существа страсть к опасности, к сражению. И неожиданный звук, неосторожный, но отчетливый, заставил прислушаться. Там действительно что-то есть. Они ждут. Он показал свою догадку – жестом левой руки в непропорционально массивной силовой перчатке; опустился ниже, оперся тыльной стороной ладони об пол, изменяя способ передвижения так же естественно, как человек переходит с бега на шаг. Хале посторонился, пропуская второго следом за вожаком – теперь они пошли не в порядке иерархии, а порядке, нужном для боя. Второй должен иметь возможность стрелять поверх головы ведущего. Но через два этажа, через несколько клаустрофобически узких коридора, в холле, отличающемся роскошью даже от того, что было внизу, они оказались перед намертво замурованными бронированными воротами. Мифические звери, быки и единороги, отлитые в бронзе, тускло поблескивали в нескончаемом беге по гладким створкам. Скрежет и свист, хриплый кашляющий рык – так смеются рапторы, когда встречают нечто забавное; Хале рассмотрел эту абсурдную преграду и снова отвернулся, следить за путем отхода. Не то, чтобы они всерьез ждали опасности, просто привычка. И на долю мгновения показалось, что оправданная; эхо и шаги заставили его лапу, имеющую лишь схематичное сходство с человеческой рукой, проделать половину пути к рукояти болтера – такого же уродливого, переделанного под эту измененную варпом конечность. Все же нет. Свои. Еще одно звено из трех охотников явилось к бронированным воротам, так же осмотрело их и нашло ситуацию забавной. Привлекая внимание, Торчер щелкнул когтями и без слов показал, чего хочет – набор сложных жестов, почти что подобие языка. Хале отвернул морду от коридора и встретился взглядом со своим собратом – раптор, в мелочах почти ничем не похожий на него, но, несомненно, тварь одной с ним породы, словно неведомая сила, занимавшаяся их преображением, имела перед собой один и тот же план. Горбатая спина, непропорциональные лапы вместо рук и ног, сабельные когти, не жалкое подобие, поделка техноадептов, но истинный дар хаоса, плоть хаоса. Мгновение нужно двум тварям, один долгий взгляд, чтобы сговориться и решить, как они пойдут. Потом – ничего. Вспышка, мгновенная рябь – оба пропали, растворились, словно их никогда и не было. Те, кто строил свой шпиль, кто увенчал его настоящей крепостью, способной выдержать практически любой штурм, думал только о людях и не представлял себе иного противника. Изнеженный мир, пребывавший в мире излишне долго, дразнящий себя редкими вспышками мелких конфликтов, жалкого недовольства в сравнении с тем, что постигло его сейчас. Мятежная и безумная в своем решении не сдаваться семья Хэйли пока еще пребывала в неведении относительно того, кто придет за ними. Словно в кошмарном сне, они явились прямо из воздуха, и проснуться можно было одним лишь способом – умереть. И все умерли. Сначала – стрельба в две стороны, потому что защитники укрывались за декоративными выступами стен, ожидая атаки со стороны ворот. То, что кому-то казалось очередью, было одиночными – рапторы стреляли прицельно и ни один разрывной снаряд не прошел мимо. В ответ тоже стреляли; ощутимые щелчки по бронированной шкуре заставили одно из чудовищ пригнуться, заслониться массивным наплечником, но это только обозлило его. Злобный низкий рык, и в нем ничего разумного. Новый рывок – в этот раз было видно, как он исчезает и появляется, как рябь пространства размывает силуэт огромной твари, как грязная пурпурно-розовая утроба варпа поглощает его и выплевывает у стены зала. Над человеком. Раптор не видел его лица за зеркальным щитком шлема, увидел только собственное искаженное отражение – на долю секунды перед тем, как расколоть напополам. – Почистили. В соседнем помещении, за выступами стены, глухо ухнуло. Пол дрогнул. В шпиле нет несущих стен, только центральные стержни, на которые нанизаны перекрытия этажей. Любая стена может быть снесена без потерь для устойчивости здания. – Вверх, – голос вожака едва слышен после стрельбы и взрыва; даже им нужно время, чтобы восстановить слух. Хале уходит первым, переступая через тела; целых немного. Варповые когти неаккуратны. Бункер хозяев нашелся именно там, где ему и следовало быть – между осями, в бронированных стенах, которым страшен только такой взрыв, что снесет половину шпиля и похоронит всех – и защитников, и нападающих. Массивные створы с облицовкой из сероватого камня. За ними что-то есть. Предчувствие. Торчер подошел ближе, повернулся на глазок камеры, таращащейся из угла между потолком и стеной – смотрите? Они смотрели. Он чуял их ответный взгляд. Через все стены чуял, как им страшно. И все же… Шорох падающего тела, теперь Торчер отчетливо распознал звук в какофонии криков и грохота, доносящихся снизу. Те, кто так не хотел быть пойманными, предпочли сами покончить с собой. В бешенстве раптор всадил по закрытой двери силовыми когтями, выломал четыре глубоких полосы камня – под ним адамантий, который можно царапать несколько часов кряду. Обдумав ситуацию, он отпрянул назад. – Уйди нахуй! – раптор рыкнул на Дазена, подвернувшегося под ноги, отошел еще, набирая расстояние. Снял с бедра свой странный бластер, разукрашенный золотом и выложенный пурпурной эмалью. Неведомый мастер словно чрезмерно увлекся, всеми этими виноградными гроздьями и сладострастно сплетенными фигурами поющих демонов превратив боевое оружие в театральную бутафорию. И все же это был инструмент с единственным предназначением. Одетые в броню пальцы вслепую, по памяти переключали незаметные рычаги у основания излучателя. Время утекало и утекло все. Глубинный, страшно низкий рык выбил град осколков, облако пыли, тон поднялся выше, еще удар – незримая сила играючи ободрала облицовочный камень, рябь содрогнула воздух. И вся створа выкрошилась и провалилась внутрь. Там, впереди, был еще один зал, ряд окон, белесых оттого, что бронированные стекла подернулись мутными сетками трещин. Кто-то подошел с той стороны и угодил под удар; теперь из-под него медленно выкатывалась волна крови – звук разорвал все сосуды в неестественно обмякшем теле. Не отводя глаз от трупа, Торчер пошел к пролому, но почему-то снова остановился, у самого края. Там что-то было. Что-то еще, что он не мог увидеть или услышать, но чуял как угрозу и все не мог распознать, какую именно. Неопределенное движение, прерванное на середине, выдало замешательство. Словно передумав, он опустился ниже, оперся левой рукой в перчатке об пол и поднял бластер. Еще одно промедление, после чего раптор быстро шагнул внутрь, поворачиваясь влево. Его реакции, взвинченной стимуляторами, могли бы позавидовать даже твари Слаанеш. Торчер и впрямь успел выстрелить первым, разнести вскинутый ствол, грубо примотанный строительной лентой к колонне, корпус и управляющий блок, но еще он успел понять, что попался, установки две и Дазен, идущий на полшага позади, не успевает перекрыть правый сектор. Тот, кто рассчитывал выжить, поставил бы части своей наспех сделанной ловушки справа и слева, держа под прицелом дверь и, скорее всего, даже один астартес успел бы отработать по обеим. Но тот, кто хотел лишь размена, приспособил тяжелые орудия и системы автоспуска в противоположные углы, на линии огня друг друга и почти на одной линии со входом. За последние отпущенные ему мгновения Торчер успел обдумать все это, он не успевал только повернуться. Страшным ударом его швырнуло вбок, на мозаичный пол. Над головой уже раздавался рык болтерной очереди, стук падающих осколков, но глухо, отдаленно. Сстало неодолимо тяжело, как будто что-то придавливало к полу, покрытому брызгами крови, застывающей на глазах. – Дазен, мелкий тупорылый ублюдок, – негромкий шепот вожака, слышный только их звену, звучал все так же четко и зло; со щелчком переключился канал. – Торчер – Лексу. Прими командование. – Лекс, принял, – тот отозвался спустя несколько секунд, будто хотел спросить о чем-то или ждал продолжения: – К вам подняться? – У нас все. Иди наверх. Собравшись с силами, Торчер повернул голову, словно пытался посмотреть, что же его подстрелило, проскреб подбородком и замер, ткнувшись головой в пол. В воксе еще переговаривались; Лекс, прерываясь, отдавал новые распоряжения, с верхних этажей слышался какой-то шум, но он становился уже неважным.