Башня Иезавели

Проснулась она опять от тихих возражений Сины и холодного, резкого мужского голоса. Аканта разлепила глаза и раздражённо стукнула кулаком в стену. – Сина! Я спать пытаюсь! – О, Аканта? Ты что, уже полсуток спишь? – только когда голос Делиана приобрёл свою обычную мурлычущую интонацию, она смогла его узнать. Так вот как он, оказывается, разговаривает с теми, кто ниже его. – Доброе утро. Уже не сплю, спасибо большое, – огрызнулась, садясь в постели, не вставая, приоткрыла дверь и выглянула из спальни. Утреннее открытие сделало ассистента на порядок менее привлекательным. – Чего тебе, Делиан? В мятой рубашке, с наполовину высохшим гнездом на голове и следами от подушки на щеке, Аканта выглядела плачевно. И тем не менее, незваный гость улыбнулся ей обворожительно, как дебютантке весеннего бала. – Прости, просто зашёл посоветоваться. Начало было интригующим, но Аканта, прекрасно зная его замашки, не проглотила наживку. Нашарив в полке расческу, она занялась волосами, продолжая хмуро смотреть в лицо, пусть для этого и приходилось чуть задирать голову. Наконец, проиграв игру в гляделки, ассистент продолжил: – Знаешь, я тут кое-кого нашёл… – он не без удовольствия посмотрел, как его вечно придирчивая начальница поменялась в лице и добавил: – И нам нужна отдельная спальня. – Поздравляю. Мне-то что? – ощерилась Аканта. Вот же скотина… прекрасно знал, что некоторые поблажки были невольным проявлением ее симпатии и на самом деле таких, как он, заменяемых единиц, в ее распоряжении с добрый десяток. Так с чего ж он настолько осмелел? – Я хотел спросить: как ты смотришь на то, чтобы поменяться жильём? С доплатой, конечно. Могу и Сину забрать, судя по тому, как здесь чисто и пахнет едой, нам она пригодится. Тебе ведь всё равно скоро не понадобится комната… а вот деньги ещё могут. – В смысле – не понадобится комната? – опешила Аканта, мгновенно забыв и о симпатии, и о новой пассии Делиана. – О, ты не знаешь? – притворно-сдержанно удивился он. – Птичка на хвосте принесла, что часть медицинского состава готовят на продажу и то, что ты в списках. Мы зашли на орбиту какого-то мира, так что есть пара дней, чтобы продать и обменять своё имущество. Много я не дам, сама понимаешь… но ведь иначе все отнимут просто так. – Уходи, – терпение, наконец, закончилось; понимая, как это звучит, она добавила: – Я подумаю. Делиан ушёл, а Аканта так и продолжила пялиться на закрывшуюся дверь с позабытой расческой в руке. Грёбаный шантажист! Он думает, что она поверит… что побоится идти к Лигеаррану с этим вопросом! Да чтоб его… чтоб его демоны Слаанеш!.. – Госпожа..? Она перевела взгляд на дрожащую Сину. Ох, бедная… для неё ведь враньё Делиана значило гораздо больше. Конец привычной жизни, а возможно, и жизни вообще. Рабыня-прислуга может вообще оказаться вышвырнутой из апотекариона, если не сумеет найти себе нового хозяина, который захочет и сможет ее содержать. В тесном закрытом мирке апотекариона положение рабов без специализации более чем зыбко. – Сина… Сина, бедняжка, не плачь, ну что ты... Он врёт как последний негодяй. Давай-ка, сделай нам чаю и достань моё платье. Да, платье с красными цветами. А я… я сейчас кое-что сделаю, что тебя успокоит. Когда ещё шмыгающая носом рабыня поставила на шаткий столик две чашки с чаем, а платье было тщательно расправлено, Аканта уже прижимала палец к сенсору инфопланшета, ставя роспись на дарственной. Этим документом рабыня Сина передавалась в безраздельное пользование Джемме Сатви, операционной медицинской сестре третьей бригады. – Вот так. Вот и не плачь, если я… если вдруг что-то случится, пойдёшь к Джемме. Официально ты с ней сейчас, а мне она тебя одолжила, хорошо? Аканта улыбнулась, несмело погладив Сину по плечу – так сложно утешать, когда собственная жизнь грозит сделать кульбит и еще непонятно, в каком направлении. – А пока достань-ка из шкафчика кое-что. Я буду разбираться с болтовнёй этого мерзавца в полной боевой готовности. …Многим в апотекарионе казалось, что Лигеарран вообще не нуждался в отдыхе. Он мог провести десять операций кряду, если это было нужно, не теряя чёткости движений, да ещё и подгоняя ассистентов. Его холодные замечания в такие моменты действовали лучше, чем любые угрозы. Апотекария было сложно вывести из себя, но когда кому-то это удавалось, Лигеарран всего парой фраз мог вынуть из виновного душу, с той же чёткостью, с которой работал скальпелем. Аканте никогда так не доставалось, но если она всё-таки решится сейчас нарушить его покой из-за того, что ей что-то там кажется, это вполне может измениться… Она шла по узкому коридору, вдоль которого располагались комнаты медперсонала. Ей приходилось щуриться: в отличие от рабочих помещений, на освещение жилого блока никто особо не тратился. Каблуки изящных туфелек цокали по исцарапанному металлу, отдаваясь эхом, пока Аканта не додумалась встать на цыпочки. Каблуков было на полпальца, но стук от них казался просто оглушительным. Это платье с туфлями было последним, что она уже долгие годы хранила в память о доме. Сама не могла объяснить, зачем, ведь на него можно было бы выменять что-нибудь полезное, да и медику подобные вещи было просто некуда надевать. Но сегодня повод наконец представился. Первый, единственный, и возможно, последний. «Помада» из вазелина и растворимого псевдо-ягодного напитка пощипывала губы, делая их ещё полнее и ярче, зеленые глаза были подведены размоченным карандашом. Что она использовала вместо пудры, хирург бы не рассказала и под страхом смерти, но сейчас её круглое лицо выглядело на свои двадцать пять, а не на очень уставшие тридцать. Даже веснушек на чуть вздёрнутом носу было почти не видно. Кто-то вроде Делиана мог бы сказать, что Аканта выглядит как проститутка («Шлюха», – услужливо подсказал внутренний голос. – «Он бы сказал шлюха. И был бы прав.»), но, по крайней мере, она была похожа на дорогую проститутку: оттенок самодельной помады ей действительно шёл, а грива рыже-каштановых волос позволяла простить даже неумелый макияж. Она вышла в главный коридор. Здесь лампы работали уже не через одну, заливая все холодным белым светом, и Аканта, в своём легкомысленном платье, с летящей юбкой до колен, почувствовала себя бабочкой, пришпиленной под стекло витрины. Слишком нелепо и неуместно она выглядела посреди металла и пластали. И еще страшно – в конце, перед высокой даже для роста астартес, дверью в кабинет апотекария. Аканта знала его расписание лучше своего: сейчас Лиго как раз должен был разбирать суточные отчёты. Это было самое свободное время, в которое его можно было поймать вне спальни. Женщина сделала несколько глубоких вдохов, чтобы замедлить бешеный пульс и вернуть себе способность ко внятной речи. Нажала на панель связи. – Лигеарран? Это Аканта. Простите, что без предупреждения. Я могу с вами поговорить? – Я тебя не вызывал, – сварливо пробурчал динамик, но дверь все же отъехала в сторону. Апотекарий не повернулся к ней, на несколько секунд отвлекся от планшета с документами и покосился на мутное изображение коридора на мониторе, откуда с запозданием исчезла смутная низкорослая тень. – В чем дело? Аканта коротко вдохнула ещё раз. Как бы ей не хотелось, сейчас говорить нужно было коротко и чётко. Все эмоции, которые должны были бы сопровождать этот разговор, она и так уже уместила в свой внешний вид. – До меня дошел слух, что вы хотите продать меня на планету. Как рабыню... это же неправда? Всё-таки голос у неё дрогнул. Даже если Лигеарран сейчас наорет на неё, чего с ним не случалось никогда, если скажет, что все полная чушь и велит убираться, это будет легче ожидания ответа. Но секунда молчания тянулась бесконечно. Аканта успела рассмотреть рабочий стол, на котором даже ворох папок был упорядочен и прижат каким-то фолиантом в ладонь толщиной, перевести взгляд на стену за его спиной Лиго – половину вещей на открытых полках она даже не узнала: раскрошенные черепа каких-то полурептилий, бережно собранные на проволоку, болтер на подставке – удивительно простой на первый взгляд и поражающий тонкостью гравировки – на второй, какие-то банки, где плавало... Раздавшийся ответ, наконец, вывел ее из ступора. – Ты и так моя рабыня. А насчёт продажи я ещё не решил. – Что..? - Прошептала Аканта, не сумев произнести больше ни слова. Горло перехватило, защипало в глазах. Как ни глупо, но она не заплакала только потому, что боялась, что потечёт самодельная тушь. Он сказал это просто, буднично, даже не посмотрев на неё, и не оторвавшись от своего инфопланшета. Врет. Конечно, решил... давно решил, и списки действительно составлены. Просто он не хочет, чтобы его лучший инструмент потерял свою остроту от плохих новостей... – Я... не знаю, чем я провинилась, но... я хотела бы остаться здесь, Лиго. С вами. Если можно. Аканта не хотела этого говорить, но в вырвавшемся «с вами» было всё, что она так тщательно скрывала. Это читалось и в нелепой самодельной помаде, и во впервые распущенных волосах, и в отчаянном взгляде. Любой профессор, у которого были юные протеже, чьё восхищение переходило за принятые обществом рамки, узнал бы эти признаки, как бы тщательно они не были спрятаны. Но вряд ли апотекарий вообще был способен такое распознать. По крайней мере, Аканте оставалось надеяться только на это. – И ты решила, что это наказание? В ровном голосе Лиго послышался ледок, подчеркнуто безразличный тон, за которым обычно не следовало ничего хорошего. Испытывать его терпение не следовало, особенно разговорами на подобные темы, и все то человеческое, нормальное, что выстраивалось несколько лет, в единочасье померкло. Она по-прежнему его рабыня. Живая вещь, от которой он не потерпит посягательства на право распоряжаться ею. Астартес, наконец, поднял глаза, даже повернулся к стоящей перед дверью женщине, чтобы, наконец, разъяснить ей ее место, но запнулся. Ощутимая пауза понадобилась ему, чтобы рассмотреть ее с ног до головы, как будто он пытался понять фразу на смутно знакомом или почти забытом языке. Конечно, не понимал. Пытался, но не понимал. Впрочем, и не обязан был. – Если бы каждый из нас оказывался там, где он хотел, мы здесь никогда не встретились, – наконец, нравоучительно произнес он, отложил инфопланшет и оскалился: – Мне отвратительна одна только мысль о том, что ты вырядилась и разукрасилась, всерьез думая, что меня это впечатлит. Будем считать это идиотской шуткой, ладно? Возражений нет, хорошо. Теперь насчет остального. Как вам жить, когда умирать и кому быть проданными, решает Легион. Здесь Легион это я и мое решение не будет поставлено под вопрос из-за того, что тебе чего-то хочется или не хочется. Вспомни, наконец, где твое место… и пошла вон. Ты мешаешь мне работать. Я не... – Возражать ему она не посмела бы и в лучшее время. Аканта развернулась на каблуках и вылетела за дверь так, как будто на неё был направлен не ледяной взгляд Лигеаррана, а его оружие. И только за дверью кабинета она бросилась бежать, уже не заботясь ни о стуке каблуков, ни о чем. Ближайшим пока что пустующим местом была раздевалка. Здесь никого не должно было быть ещё как минимум полчаса, и здесь, в провонявшей дезинфекцией темноте, она позволила себе стечь по стене и беззвучно зарыдать. После того разговора прошло уже шесть или восемь дней. Аканта впервые со своего появления на барже потеряла счёт времени. Оно её просто не интересовало. Были какие-то часы, проведённые на коленях у Сины, пока слёзы не закончились, а глаза не заплыли. Потом она спала. Потом вышла на работу, там был какой-то тривиальный случай. Делиан улыбался, а у неё не было даже сил его одёрнуть. Через три смены стало хуже. Кто-то проболтался о том, куда и в каком виде ходила Аканта… сплетня обросла самыми мерзкими подробностями и передавалась из уст в уста. Хихиканье за спиной, одежда, уроненная в лужу, натёкшую в душевой, несколько разбитых ампул в сменных больничных туфлях, «случайно” засунутый куда-то инфопланшет – всё это стало будничной жизнью. Ей стоило бы взять себя в руки и разобраться, но сил на это не было. Лиго… то есть, теперь, конечно, Лигеарран, который сам разрешил ей называть себя так когда-то, который обучил её всему, который сам провёл операцию, когда тогда ещё медицинская сестра свалилась с аппендицитом – беспокоясь, чтобы новенькую не прирезали ревнивые коллеги. Тонкий шрам на животе был единственным воспоминанием о том, что он к ней прикасался… но теперь весь апотекарион думал иначе. Аканту, которая и целовалась-то пару раз в жизни, считали шлюхой-неудачницей все, кроме разве что Джеммы и Сины. Потом стало легче. Точнее, боль стала привычной и потеряла свою остроту. Если бы не Сина, хирург бы, наверное, забывала поесть или расчесаться. Рабыня заботилась об Аканте как мать, Джемма заходила проведывать раз в пару дней, но они ничего не могли сделать с синяками под глазами женщины, с серым цветом кожи и стремительно истекающим временем. Сегодня день был несложным. Один вывих, один сложный перелом… хотя назвать его сложным хирург уровня Аканты уже не мог. Выписать из интенсивной терапии раптора… как же его… Маркуса Торчера. Потом можно будет снова закрыться в комнате, подальше от подколок и ядовитых взглядов. И уж точно не бояться встретить в коридоре Лигеаррана. – Здравствуйте, Маркус, – она не знала, утро это, вечер, или вообще ночь, потому ограничилась общим приветстсвием. Вряд ли он вообще узнал в заморенной женщине ту, кого увидел после первого пробуждения. Аканта и сама себя уже в зеркале не узнавала. – Поздравляю. Вас можно переводить в обычную палату, вы быстро поправляетесь. Женщина сделала пометку на мониторе и подошла отсоединить катетеры, облепившие раптора. Теперь, когда он был в сознании, смотреть на него, и уже тем более рассматривать не хотелось. Опустив глаза, она натягивала перчатки. – Я хотела извиниться за первую встречу. За то, что я сказала тогда про мутации, мне не стоило… Он так и не разговаривал с ней больше, игнорировал, как и всех медиков, да Аканта и сама не стремилась, внимание этого существа пугало. А сейчас... наверное, было время раздавать долги. Сина, Джемма, малышка Аэта. Дошёл черёд и до Торчера. Хотя её долг перед ним был совсем небольшим. – Если вы меня помните, – уточнила она и вдруг посмотрела в змеиные глаза раптора, как будто очнувшись. – Вы вообще запоминаете людей? Такие как вы... Вы способны чувствовать, испытывать привязанности, понимать эмоции? – с неожиданной жадностью спросила она, уставясь ему в лицо. Она хотела знать: способен ли был Лиго вообще понять хоть что-нибудь, или он всё понимал, и считал её вещью осознанно и хладнокровно? Но нескольких мгновений взгляда глаза в глаза оказалось слишком много, неправильно, просто неприлично – человеку не дозволено так смотреть и расплата пришла быстро. Она не успела понять, что случилось, когда низко склонилась от боли в заломленной руке, а потом крупные сильные пальцы сомкнулись на шее. Аканта рухнула на колени, в глазах потемнело, но Торчер чуть-чуть ослабил хватку, не пережимая артерии и строго дозируя воздух, который ей удавалось протолкнуть в сдавленное горло. Теперь он смотрел на нее сверху вниз и во взгляде ничего не изменилось, так же ничего нельзя было прочесть на изуродованном лице. – Такие как мы, очень хорошо помним смертных, – его бесстрастный голос в тот момент ужасно напоминал ровный тон Лиго. – Особенно тех, кто любит поиздеваться, пользуясь моментом. Пошевелившись, раптор постарался устроиться удобнее; с выключенными протезами он все еще был прикован к постели, почти обездвижен и все равно, как оказалось, опасен. – Ну что, Аканта Грейдон, что мне с тобой сделать? – приоткрыв пасть, он притянул ее ближе, окатил теплым дыханием, воняющим дезинфекцией. – Переломать твои драгоценные руки? Обглодать тебе лицо? Может, забрать твои глаза? Не думай, что меня хоть что-то остановит. Мне сходили с рук и вещи куда более паскудные. – Не... надо... – прохрипела Аканта, беспомощно хватаясь за его пальцы – все равно что пытаться разогнуть стальные прутья. Она никогда не думала, что умрёт так. Так нелепо и... мозг невовремя подбросил картинку того, что происходит с телом после смерти от асфиксии, это заставило женщину дернуться. – Пожалуйста... прошу... «Неверно. Эти существа глухи к просьбам. Он сам тебе показал.» Пока Аканта корчилась на полу, пытаясь вдохнуть обжигающий воздух, какая-то её часть продолжала бороться за жизнь, холодно и бесстрастно, как будто это у неё, а не у Маркуса в голове был вшит когитатор. – Я... дорого стою... Лиго будет зол... Она не смогла бы сейчас выговорить «Лигеарран», едва ли не впервые назвав апотекария так, как он когда-то позволил. – Насрать на твоего Лиго, – Торчер чуть наклонил голову, словно намереваясь впиться в нее повернее, оскалился шире, достаточно, чтобы ее череп мог хрустнуть в его челюстях, Осознание того, что сейчас для неё все закончится, стало полным и ясным. Как врач, она помнила, как работает биохимия запредельного стресса, что сейчас её кровь наполнена веществами, призванными облегчить боль и унять смертный страх, но это было неважно. У неё было несколько секунд. Целых несколько секунд. И в них нужно вместить всю свою жизнь… но он разжал руку. – Ты смогла бы назвать хоть одну причину, почему тебе стоит жить дальше? Ты вообще понимаешь, зачем ты здесь? Ты существуешь просто по инерции, как бездумная скотина. Я сделал бы одолжение, убив тебя. Аканта, барахтающаяся на полу в попытках встать, замерла. Торчер задал ей вопрос, который она задавала себе теперь каждый день, каждое утро, вместо того, чтобы воспользоваться допуском к шкафчику препаратов красного списка и положить конец своим страхам. И пока её рациональная часть пыталась придумать адекватный ответ, он вдруг услышала свой голос: чужой, надтреснутый, немногим громче шепота после хватки на горле. – Я хочу чувствовать. Хочу учиться. Любить. Хочу увидеть эту гребаную планету, куда продаст меня Лиго. Он отобрал у меня полжизни. Я хочу прожить вторую. «Нам крышка.» – холодно резюмировал когитатор. – А когда твое любопытство, и твоя страсть, и все твои желания будут пресыщены, что останется? В этом вопросе… было куда больше, чем он произнес. Сейчас, в этот момент она поняла это неожиданно ясно, и так некстати. Готовность организма бороться за себя, до самого конца, придала совершенно ненужную сейчас смелость. Аканта медленно подняла голову и снова посмотрела в глаза Торчеру. – Так что осталось? – улыбнулась, и улыбка была похожа на оскал кусающего зверя. Но тот, кто был зверем гораздо больше нее, первым отвел глаза; он не знал ответа. Он запутался, так же, как и она и только покачал седой головой, осторожно опускаясь на постель. – Я думал, ты знаешь. – Нет... я... не знаю. Но если узнаю, я найду тебя и скажу. Это было бессмысленное обещание. Она, рабыня, не могла даже распорядиться своим завтрашним днем, но она все ещё оставалась там, где жизнь измерялась секундами, где у неё с этим существом внезапно оказалось что-то общее, пусть это и был всего один вопрос без ответа. Потом ясность поблекла, ей на смену пришли озноб, боль и звон в ушах. – Сейчас тебя переведут. Я пойду. Ты меня едва не убил, и мне сейчас будет очень плохо. Это корявое объяснение было лучшим, на что Аканта была сейчас способна. Она была даже не уверена, что встанет на ноги, но ей удалось и это, и даже доплестись до раздевалки, где её, наконец, догнал шок.