Башня Иезавели

...Длинный ангар тянулся на десятки метров в длину и в высоту – когда-то две палубы соединили, срезав перекрытия и оставив только балки, сходящиеся в трех человеческих ростах над полом. Потолок терялся во тьме и там слышалось какое-то шевеление, звуки присутствия, шепот на языке, который не могла произнести человеческая глотка – щелчки и свист на грани слуха. Внизу, однако, не было ни кромешной темноты, ни настоящей тишины, пусть здесь никогда не зажигался свет и не принято было говорить громко из-за нечеловеческой чуткости хозяев. Кое-где стены тускло поблескивали, нитями, росчерками серебра, глубокими царапинами на закаленной стали, изуродованной следами когтей. Это не жилище, где мрачные твари скрываются от света, это место ожидания. Место заточения. Блики, тусклые огоньки разбивали темноту на части, но не рассеивали ее. Самым ярким местом, упрятанным под галерею, протянувшуюся вдоль стены, был огромный экран. Верно, в иное время он использовался для боевого брифинга, но сейчас на нем в беззвучии сменяли друг друга иные сцены. Это можно было бы счесть за порнографический фильм, только вот люди на экране не занимались сексом. Они пытали друг друга. Ободранные куски кожи, вытащенные кишки, изрезанные руки – оператор тщательно запечатлевал крупные планы, не пропуская ни единой детали. В смутном мерцающем свете не было видно, кто смотрел на это и смотрели ли вообще, но неподалеку, в старом пилотском кресле сидел астартес. Без брони, полуголый, Азго Десять Черепов наблюдал за происходящим на экране. Между его раздвинутых ног возилась девчонка с короткими светлыми волосами; зарыв в них пальцы, Азго почти ласково поглаживал ее, несильными толчками насаживая горлом на свой член. Ворох странных амулетов, белых и резных, перекатывался по груди. Под стеной, где был прикручен опущенный книзу тусклый светильник, среди набросанных на пол покрывал, размотанного рулона утеплителя и вышитых подушек, стояла оранжевая крышка от грузового контейнера. На ней, как на столе, была разложена старинная игра, отдаленно смахивающая на регицид. Доска из настоящего дерева, инкрустированная мрамором и горным хрусталем, уместно бы смотрелась среди покоев какого-нибудь планетарного губернатора. Перед доской развалился астартес занятного вида; даже в тусклом желтом свете его кожа была намного темнее, чем у обитателей корабля, его длинные и темные волосы были необычно прямыми, а глаза – узкими. Астартес называл себя Кельманри, все прочие называли его Келом, подражая вожаку, который когда-то посрезал все их имена до одного-двух слогов. Напротив него на перевернутом ящике сидело существо, которое по незнанию можно было бы принять за воплощенного демона. Чудовище. Сморщенная морда с острыми ушами и натуральной пилой мелких острых зубов в вытянутой пасти, лапы, вооруженные полуфутовыми когтями, непропорциональное тело – уже и близко не человеческое, скорее, принадлежащее четвероногому зверю. Тем не менее, на существе красовалась первичная силовая броня, словно составлявшая единое целое со шкурой. Его звали Эшин Лекс и он принадлежал к касте варповых когтей, созданиям таинственным и высокомерным, о которых слухов ходило больше, чем правды, но здесь и сейчас его присутствие казалось наскучившей обыденностью. Ловко подгибая свои жуткие когти, Лекс без труда ухватил крохотную резную фишку и водрузил на доску. – В шестнадцатом ангаре вскрыли потолок, меняют проводку, – проговорил он, возобновляя неспешный разговор, прерванный четыре хода назад. – Вообще я предполагал, хозяин пойдет в нормальный док, в иксы или на Дисааг. Его противник приподнялся, осмотрел доску и задумался, крутя в пальцах отполированный кусочек обсидиана. – У него все еще дела здесь, внизу, – проговорил Кел, делая ход. Варповый коготь непонимающе вскинулся, впервые за несколько часов посмотрев на собеседника напрямую. За долгие месяцы странствий в варпе «низом» жители кораблей-городов привыкают называть только свои нижние палубы. Но астартес чуть качнул головой, поясняя: – На Гродеве. Оба помолчали. Можно было только догадываться, что за дела могут быть после того, как их всех спустили на врагов хозяина, рискнувших бросить вызов его ставленнице. Спустя еще два неспешных хода к ним подошел третий их собрат, принес с собой пластиковую упаковку и все трое достали себе по банке какой-то шипучей дряни с яркой этикеткой. Третий уселся прямо на пол и задумчиво рассмотрел доску; это оказался Найс, свет едва касался лица раптора, чудовищно изуродованного ожогами. – Блядские дела, – он вдруг кивнул, с энтузиазмом и совершенно непрошенно присоединившись к разговору, который услышал, пока шел. Игроки покосились и оба промолчали. Обсуждать поступки хозяина, три недели не возвращающегося на баржу, они не собирались. Лекс положил свою фишку на доску, а Кел – свою, лишившись на следующем ходу сразу двух других, которые были аккуратно сняты с доски и возвращены владельцу. Неожиданно варповый коготь отвернул подвижное ухо назад и вскинулся. Едва слышный, издали доносился странный неровный стук, кто-то неуверенно ковылял по коридору. Кел, по привычке было замерший на месте, увидев, что раптор слушает, расслабился и усмехнулся: – Всего лишь какой-то хромой урод. Может, бардак приберут, который Хисс тут устроил. Речь шла о растерзанном теле раба, который чем-то не угодил одному из них и был разорван на куски. Вытаскивать труп никто не стал, рабы выходить в главный зал не рисковали и в лучшие времена. Тело прикрыли куском пленки, но запах крови и вывернутых потрохов все равно просачивался и раздражал всех. – Шепелявый бы и прибрал за собой. Сказать только ему некому, – буркнул Найс, явно намекая на то, что Лекс мог бы приказывать любому из них, и ему бы повиновались. Но второй после вожака не приказывал им, порой даже демонстративно. Торчер несколько раз устраивал ему более чем незаслуженные трепки, и снова раздражать старого ублюдка даже таким намеком на конкуренцию Лекс не собирался. Неожиданно у входа в коридор, откуда раздавались шаги, раздался грохот и звуки ударов, голос Дазена, на присутствие которого никто не обратил внимания. Вышел встречать. Встретил. – О, это же Торчер вернулся, – Найс ляпнул очередную глупость и на это снова проигнорировали. У него было удивительное умение высказывать то, что не нужно, в самый неподходящий момент. Многие считали, что подобное не злонамеренное хамство, а признак того, что у Найса не все в порядке с головой, потому презрительно промолчать с некоторых пор было хорошим тоном. Лекс сделал вид, что его внимание поглощено игрой; его противник взял вторую банку, сидел, улыбался и ждал хода, потом аккуратно пристроил серебристо поблескивающий камешек на доску. Сзади глухой удар заставил гудеть всю стену. – Он его не убьет? – Кел всмотрелся в темноту, сощурив и без того узкие глаза. – Захотел бы – убил сразу, – заметил варповый коготь, обернулся, задержал взгляд. – Да ладно, он скоро устанет. Вместо очередного удара раздался какой-то влажный звук. Астартес озабоченно сел, потер голую грудь, выразительно посмотрел на соперника, в отличие от него одетого в броню, но тот сделал небрежный жест: – Я из-за этого сопляка к нему не полезу. – А мелкий-то от тебя в восторге. – Мне насрать... Эй, ну кто так ходит? – Я хожу. – А тогда получи здесь и здесь. Черная когтистая лапа, покрытая редкими пучками жесткого волоса, ловко подобрала сначала одну, потом две фишки, ссыпала на стол. Кел хмуро рассматривал доску, прикидывая, как отыграться и можно ли еще, но отвлекся, когда его соперник зашевелился и слез с ящика. Найс выбрался из-за импровизированного стола, точно огромное и несуразное, но быстрое животное. Кел спохватился и, явно спеша, тоже встал с места, опустил взгляд. Их окатило запахом свежей крови и смутным, противным привкусом дезинфекции и лекарств. Нельзя сказать, что лечение как-то повлияло на Торчера, по прежнему дерганный и бледный, он стоял, чуть покачиваясь на лапах, словно не мог решить, в каком направлении ему сейчас стремительно подшагнуть для очередного удара. Но он и впрямь устал и тяжело и быстро дышал, приоткрыв пасть. Постояв так несколько секунд, их вожак убрался, оставив Лекса размышлять о сделанном предупреждении. Вовремя. Ему было тошно от собственной торопливости, от этого раболепия, тошно и даже в какой-то мере стыдно, привычное застарелое чувство. Незаслуженная и странная обида отыскивалась в том, что какая-то чужая им тварь, не варповый коготь ведет его сородичей. Лекс угрюмо молчал в неестественной неподвижности. Думал. Думал о том, что, возможно, сейчас мог бы убить ублюдка, пока у него не все в порядке с ногами, и это было бы бесчестно, но справедливо. Думал о правилах, которые только и держали их, о негласных законах, которые берегли их друг от друга, утверждая нечто куда более важное, чем личные амбиции одиночки: вожаком должен быть сильнейший и его власть абсолютна. Еще он думал о том, что никогда не поступит так. Взглядом хищника, остро подмечающего чужие слабости, будет выверять сбой алгоритма ходьбы, будет пялиться в темноту, которая для них никогда не была темнотой, угадывая каждое неправильное, непривычно неловкое движение Торчера, но не посмеет бросить вызов правилам… В их братстве, верность которому выше даже верности хозяину, есть только одна истинная ценность, и ему не позволят на нее посягнуть. Даже если он наберется безумия попробовать, ему не позволят. И каждый будет жить со стыдом и затаенной обидой. И никто не посмеет. Иногда ему казалось, что ублюдок специально послан им судьбой, чтобы высмеять их правила, показать несостоятельность и глупость законов братства. Это злило еще сильней. Тихий Хале, абсолютно равнодушный к любым играм, появился рядом. Подошел, пока Лекс смотрел в спину вожаку, одним своим появлением согнал с места Найса и сел на выщербленный рокрит пола. Посмотрел. Было ли это еще одним предупреждением, или сородич явился, чтобы показать свою поддержку, так и осталось очередной тайной. Хале любил свои тайны, иначе не объяснить то, что он мог молчать месяцами, не нуждаясь ни в общении, ни в чьем-либо обществе. Наверное, правильно. Здесь ни у кого не было друзей. Спустя несколько секунд в стороне, куда ушел Торчер, раздался хруст пленки. Найс выразительно покосился и весело оскалился, из-за чего рубцы на щеках пошли мелкими морщинками – мол, сейчас учует, чей запах на трупе и еще Хиссу достанется. Но раздался хряск расчленяемой плоти – отрывая куски, Торчер жрал, проглатывал целиком, давился, отрыгивал и снова жадно глотал. – Давай, еще партию. – Кельманри ссыпал камешки с доски. Лекс вскинул голову, отодвинувшись. – Здесь воняет. Он ушел, растворившись в темноте, и только звуки, шорохи отметили, как он пересек зал, грузно запрыгнул на стену, подмагнитив лапы и пробежался наверх, туда, где был открыт один из выходов. Воздух всколыхнулся клубами осязаемого смрада. В зале действительно воняло. Астартес равнодушно крутил в руке фишку, потом потянулся за ухо, переключая гарнитуру. – Вэл. – Да, господин? Не назвал по имени. Не смог узнать, смертная тварь. Ленивая, почти равнодушная злоба. – Зайдешь ко мне. Я сейчас приду. – Слушаюсь, господин. Вот теперь узнал. В этом странном месте Кельманри был одним из тех немногих, кто мог сказать «у меня», кто имел собственный угол в логове тварей, которые стаей охотились, стаей жили и казались более полузверями, чем полулюдьми. Рано или поздно дары слепой силы, хаоса, который они в той или иной форме почитали, брали свое. Требовали оплаты. Лишали человечности, которой у существ их рода и так недоставало, потому уходило последнее. Дар речи: на смену голосу, нормальному готику приходил свист, общение на их странном языке, ущербном, неполном, в котором существовали десятки обозначений направления и места, но не было нужных, обычных, казалось бы, слов. Уходило гибкое человеческое любопытство, сменяясь угрюмой готовностью. В какой-то момент исчезали даже амбиции, оставляя после себя только смутную, скрытую борьбу за место в иерархии стаи. Ему было здесь не место, он знал это, знал по своему неприятию их порядков, по их неприятию и отторжению. Но он был нужен их вожаку, и потому вся стая покорно терпела. У них, кажется, в крови смиряться и терпеть. Пряча усмешку, Кельманри бесшумно приблизился к человеку, стоящему в узком темном коридоре – тот не посмел включать свет, а астартес он был не нужен. – Вэлери. Тот вздрогнул, втянул голову в плечи, поспешно поклонившись, отступил к стене. Порядок, заученный ими до автоматизма – не путаться у хозяев под ногами, не сметь поднимать глаза, не раскрывать рта без разрешения. Здесь даже у пилотов, высшей касты среди их рабов, слетала спесь, от такого тона. Вот подтянулся даже расхлябанный и нестриженный светловолосый Вэл, который казалось, вечно под кайфом, пока не сидит за штурвалом. – Зайди, – выждав несколько мгновений, Кел отодвинулся, ткнув в панель замка, пропустил гостя мимо себя, в едва освещенную мониторами клеть. На одном, вечно темном, упрятанным почти под самый потолок, выводилось изображение из коридора. Дверь закрывалась плотно и это было единственным местом, где даже чуткие твари способны что-либо услышать – он всегда знал, кто его подслушивает. Сейчас никого. – Где сейчас твое звено? – Аль и Винс здесь, Пуля с утра была в шестнадцатом, найти ее? – Не нужно. Шера я недавно видел, Эндж? – Пока живет со своей семьей, в блоке у силовиков… э-э, персонала электроснабжения. – Сам он пока еще по шахтам не ползает? – мягко поинтересовался астартес, перемещаясь в темноте – шагов не слышно, только голос донесся уже с другой стороны. Отвернулся, чем-то зашуршал, пока человек напряженно ждал еще вопросов. – Собери всех в расположение. А если Энджу тяжело расстаться со своими… привязанностями, я ему их вырежу. В тишине стало слышно, как где-то упала капля конденсата. Долгая пауза, после которой прилично будет осмелиться и уточнить смысл сказанного, но Кельманри опередил, небрежно добавил: – Я пошутил. – Да, господин. Разрешите идти? Вместо ответа открылась дверь. Эта странная угроза должна отвлечь смертного от ненужных мыслей о том, зачем ему понадобилось собрать принадлежащих им пилотов и лично проверить и вернуть в расположение некоторых других ценных рабов. Им предстоит вернуться на Гродеву, но сеять поводы для сплетен преждевременно… к тому же Кельманри тоже нравились тайны.

* * *

Сколько-то суток прошло перед тем, как пришел вызов от хозяина и Торчер, изрядно настороженный, отправился наверх, пугая смертных по пути. Хромал он уже меньше, чем раньше, но, не стоило сомневаться, все его проблемы будут замечены и в подробностях обсуждены. В стратегиуме, в котором он появлялся крайне редко, было людно и оживленно. Нарочно замедлив шаги, раптор медленно повел головой, тщательно рассмотрев, чем занимался персонал... конечно, готовились к отлету, пробные запуски плазменных двигателей он почувствовал еще сутки назад. Хозяин ждал его на своем месте, около гололита, где толпилась его свита, колдуны и приближенные, закованные в терминаторскую броню, смертные в нарядных одежках и долговязые механикумы. Приближаясь, Торчер тактично осел на лапах, незаметно сделавшись меньше ростом – неудобно смотреть на офицеров сверху вниз. Остановившись у возвышения, раптор коснулся пальцами правой руки священного знака на своей груди и склонил голову. – Торчер, как хорошо, что ты пришел. Уродливое лицо Керегона Сучьего Языка собралось в подобии улыбки, обнажив набор нечеловеческих заостренных зубов, и раптор опустил взгляд, ничего не ответив. Ему еще никто не позволял говорить. – Я оставлю тебя на Гродеве вместе с твоим птичником. Ненадолго, месяцев на десять, если меня ничего не задержит в доках Дисаага. – Как скажешь, хозяин. – Если пребывание на Гродеве покажется вам скучным и если тебе лично хватит остатков мозгов, можете попробовать разобраться с местными проблемами, вроде, у них там гражданская война. Но я бы посоветовал не высовываться, просто охраняй мою ставленницу до моего возвращения. – Я понял, хозяин. – Храни тебя бездна, Торчер, если ты попробуешь еще кого-то, кроме нее и меня назвать хозяином в этом поганом улье. У нее там нет друзей, и у тебя тоже не будет. Вместо ответа раптор просто опустил голову, показав, что все услышал. – У тебя осталось пятьдесят два часа на то, чтобы убраться с корабля. Вопросы? Торчер помолчал несколько секунд, не меняя своей униженной и смиренной позы. – Я могу взять тандерберд? – Да, забирай. И решай эту ерунду со своим капитаном. Дейнаг! Присмотри, чтобы им выдали все, что они захотят. Массивная фигура, стоящая позади, за краем помоста, склонила изрытую шрамами башку. Бросив быстрый взгляд в сторону, Торчер на мгновение глянул хозяину в лицо – слух не обманул его, судя по всему, тот и впрямь был чем-то недоволен. – Я могу идти? – на всякий случай уточнил раптор, но был остановлен небрежным взмахом руки. – Нет, мы не закончили. Торчер, расскажи-ка, кому ты служишь. – Своему богу и тебе, хозяин. – Да, именно в таком порядке. Хорошо. Но я бы хотел видеть цвета своего Легиона, а не эту хрень на тебе. И на твоих выродках, кстати, тоже. Постарайся им это доходчиво объяснить. – Но отсутствие геральдики всегда было нашей… особенностью. Торчер на ходу перестроил фразу, чтобы не вырвалось «привилегией». Штурмовому отряду, внезапно атакующему избранные и самые сложные цели, действительно, ни к чему были единые цвета; часто они и вовсе атаковали в пестром камуфляже, прекрасно узнавая друг друга и так. Приказ хозяина казался незаслуженным наказанием. – Закрой пасть и не смей мне возражать. До вашего отлета я хочу видеть на вас всех свои цвета. И эти смертные крысы внизу тоже их должны хорошо видеть, понял? – Да, хозяин. – Пошел вон.