Этот день выдался странным с самого начала. Даже обычно спокойное у Анны утро началось совсем неспокойно.
За завтраком Мария Тимофеевна вдруг решила поговорить с дочерью “совершенно серьезно”, как она выразилась. И речь шла о том, что от нее, разумеется, не утаился тот факт, что Анна каждый вечер где-то пропадает.
- Анна, ты ведешь себя крайне неосмотрительно. Это все Штольман придумал, да? - несколько возмущенно обратилась она к дочери.
- Мама, ну с чего ты взяла? - Анна не растерялась и постаралась найти правдоподобное объяснение своим вечерним променадам. - К твоему сведению, прогулки перед сном очень полезны. Это я тебе как врач ответственно заявляю. Повышается качество сна, улучшается цвет лица и даже тело становится стройнее, - Анна стала назидательно, со знанием дела, загибать пальцы при перечислении всех ЗА.
- И что же, ты теперь решила каждый вечер совершать эти полезные прогулки? Одна? И тебе не скучно? - с недоверием продолжила Мария Тимофеевна.
- А почему бы и нет? - уверенно заявила Анна. - Так еще и голова отдыхает после работы. А в моей нелегкой профессии это очень важно. Знаешь скольких приходится лечить и спасать каждый день? - Анна сделала значительное лицо.
- Да, занятие ты, конечно, выбрала себе не из легких, - покачала головой Мария Тимофеевна, вздыхая. - Не о такой жизни для тебя я мечтала, не о такой, - трагическим голосом продолжила она и глубоко задумалась о своей не менее тяжелой материнской доле.
Анна на это театрально закатила глаза, поспешила закончить завтрак и отправиться в больницу.
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - громко бросила Мария Тимофеевна вслед уже уходящей Анне и та, не оборачиваясь, только усмехнулась проницательности своей матери, понимая что фокус все же не удался.
- И помни, что твой отец против Штольмана, - добавила она.
На это Анна все же обернулась и удивленно спросила:
- А тебя это волнует, мама?
- Нисколько, - гордо подняв голову, уверенно заявила Мария Тимофеевна. Однако сразу спросила в ответ: - А тебя?
Анна не выдержала ее острого пытливого взгляда и опустила глаза, чувствуя себя странно. Конечно, мнение отца ее волновало, но не в случае со Штольманом. И это, разумеется, огорчало Анну. Однако, она все же имела хоть и слабую, но надежду на примирение двух самых близких для нее мужчин. Поэтому, посмотрев на Марию Тимофеевну, ожидавшую ответа, Анна сказала то, что было у нее на душе:
- Рано или поздно он обязательно изменит свое мнение на этот счет.
- Сомневаюсь. Штольману придется очень постараться, чтобы переубедить его, - скептически покачала головой Мария Тимофеевна. А потом вдруг резко сменила настрой:
- А впрочем, стоит ли тратить время на пустяки? Лучше передай Якову Платоновичу, что я жду его завтра к нам на ужин. Так что, завтра ты сможешь обойтись без своей вечерней прогулки, - Мария Тимофеевна бросила многозначительный взгляд на дочь, и снова посерьезнев, спросила:
- Кстати, ты общаешься с ним?
- С кем? - не поняла Анна.
- С отцом, конечно, - пояснила Мария Тимофеевна.
- Да, мы встречались один раз в парке для разговора. И дома, когда он приходил защищать дядю, - честно ответила Анна.
- Ну что ж, в конце концов он твой отец, ты имеешь на это полное право, - спокойно ответила Мария Тимофеевна и как ни в чем ни бывало продолжила свой завтрак.
На этом воспитательная беседа была закончена. А Анна, тяжело вздыхая, поспешила в больницу. В последнее время она чувствовала, что все меньше и меньше понимает своих близких. Сердце ныло в тоске и за мать, и за отца, но и тут она не изменяла своему оптимизму, надеясь, что папа в конце концов одумается, а мама сможет простить и принять его обратно в семью.
Ближе к вечеру из полицейского управления пришло известие, что в дальнем селе произошла большая драка и есть пострадавшие. Хоть и не тяжелые, но тем не менее нужно было срочно ехать туда, оказать помощь раненым. Решено было, что поедет Анна, как молодой специалист, которому доктор Милц полностью доверяет. Коробейников и Штольман заехали за ней ровно через четверть часа. В одной пролетке поместились они втроём, а во второй - двое городовых.
- Анна Викторовна, вот почему натура человеческая такая воинственная? - начал было рассуждать Коробейников, коротая их неблизкий путь, пока Анна и Штольман, сидя рядом, пытались не выдать себя, оба страстно желая смотреть не на философствующего Коробейникова, а друг на друга.
- Ну что могло заставить этих… остолопов идти брат на брата? - не унимался тот. - Ведь как говорил Суворов, вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови.
- Сейчас как раз и выясним это, Антон Андреевич, - прервал его рассуждения Штольман, громко постукивая пальцами по рукоятке своей трости.
Анна не выдержала и на мгновение положила руку на его запястье, останавливая стук, а потом тут же убрала. Взволнованный Штольман повернулся и, подняв бровь, вопросительно посмотрел на нее, одновременно успев незаметно подмигнуть ей. Счастливая Анна старательно скрыла улыбку. А несчастный Коробейников сделал вид, что ничего не заметил, но хотя бы философствовать перестал, переключившись на “не менее интересную тему”, без умолку рассказывая теперь про книжные новинки, появившиеся в лавке у Полины. Анна со Штольманом вежливо поддакивали и улыбались, каждый при этом думая о своем.
Через час все трое благополучно добрались до нужного села. В нем было всего три больших двора на три больших семьи. Возле двух дворов трава была аккуратно скошена, третий же выделялся тем, что вдоль забора широкой полосой уже колосились приличные заросли высокого бурьяна. По центру всего этого безобразия бурьян был сильно примят, видимо дракой, и там, прямо на земле, сидели несколько здоровых, крепких мужиков, очень похожих друг на друга, которые держались за свои “боевые” ранения. Кто за руку, кто за ногу, кто за живот, а кто и за разбитую голову. Незамысловатая их одежда была покрыта прилипшими репейниками, обильно растущими в этом бурьяне.
Рядом дружно завывали в один голос, видимо, их перепуганные жены, поддерживаемые громким лаянием собак. А вокруг шумной стайкой бегали вперемешку босые ребятишки разных возрастов и разноцветные кудахтающие куры. На одном из заборов сидел очень красивый огромный петух и быстро вертел головой, строго следя за своими расшалившимися курочками. Завершала картину не менее шумная группа стоящих поодаль односельчан, горячо обсуждающих что-то между собой.
От этого, резко обрушившегося на всех приехавших, гомона все трое сразу нахмурились, но взяв себя в руки, приступили к своим обязанностям. Анна принялась за устройство полевого госпиталя, а Штольман с Коробейниковым пошли в народ выяснять почему произошла драка, кто виноват и что теперь со всем этим делать.
Оказалось, что все дравшиеся действительно являются… родными братьями. И не поделили они земельные наделы, которые отец решил выдать им при жизни. Братьев было шестеро. Жили они не тужили, пока все не обзавелись своими семьями. Жены их между собой не поладили, стали ссориться, и отец, не выдержав, решил разделить хозяйство на всех поровну. Поровну то поровну, да только дотошным женам опять показалось, что не поровну, ну и стали братья опять ругаться, да и доругались до драки.
- Ну что, всех забираем за нарушение порядка, - решил напугать драчунов и их жен, Штольман.
Жены сразу завыли вдвое громче. Братья начали виновато переглядываться. И тут из двора, заросшего бурьяном, вышел их отец. Все еще крепкий, но уже совсем старенький мужичок, на лицо один в один со всеми своими непутевыми сыновьями. Подтянув пояс, подпоясывающий его серую холщовую рубаху, он мрачно оглядел поле боя и всех присутствующих, которые вдруг сразу притихли.
- Не нужно, голубчик, - спокойно обратился он к Штольману, поднимая ладонь, чтобы остановить его. - Я их сам накажу, - и резко повысив голос, продолжил: - Ишь ты, совесть совсем потеряли. Хоть бы ребятишек своих постыдились! Ведь какой пример подаете, изверги окаянные? - и он погрозил братьям своим огромным и все еще очень крепким кулаком.
- Почто баб своих несносных… распустили? А? Я вас спрашиваю! - тут он очень сурово посмотрел и на своих снох.
Те, замерев, уставились было на свекра, внимательно слушая его, но, услышав про себя, опять дружно завыли, утирая уголками передников горючие слезы.
- Все, баста. Теперь на моей земле работать будете. А кто не захочет, тот нехай кусочками побираться идет или с голоду помирает. Покуда не научитесь жить дружно, ничего делить не стану, - решительно закончил он свою речь и для пущего устрашения грозно рявкнул: - Ясно? - и не дожидаясь ответа, пошел было обратно, но остановился и также громко добавил:
- Чего расселись, охломоны? Бурьян скосить немедля! Перед людЯми стыдно. Знамо дело, сам не скосится, - и продолжая тихо ругаться себе под нос, ушел назад во двор.
- Да… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - Коробейников стянул с себя кепку и в замешательстве почесал затылок. - И не стыдно вам, олухи царя небесного? - обратился он к братьям.
Те, подлеченные за это время заботливой рукой Анны Викторовны, повесили головы и сидели как в воду опущенные, лишь изредка бросая суровые взгляды на своих теперь уже дружно всхлипывающих жен.
- Ну что ж, Антон Андреевич, Вы с городовыми тогда здесь порядок наведите, - сказал Штольман, указывая подбородком на пристыженных драчунов и усмехаясь про себя, что поехать в управление было бы для них, вероятно, меньшим наказанием. - Имена у всех запишите, показания возьмите. А мы с Анной Викторовной поедем, а то поздно уже.
- Конечно, конечно, Яков Платонович, как Вам будет угодно, - явно съязвив, ответил недовольный Коробейников. Но Штольман его уже не слушал, интересуясь у Анны, всех ли она вылечила.
Поискав и не найдя ни одного из двух извозчиков, Штольман покачал головой, понимая, что те вероятно принимают на грудь в одном из дворов, будучи приглашенными гостеприимными хозяевами. Тем более, что из одного двора уже начали доноситься протяжные застольные крестьянские песни, подтверждая его догадку. Ждать Яков не хотел и сам взялся за вожжи одной из пролеток, усадив Анну рядом с собой. Медленно отъезжая от села, они слышали, как постепенно стихают громкие звуки, как остается вдалеке это неповторимо-прекрасное песнопение:
Ч т о с т о и ш ь, к а ч а я с ь,
Т о н к а я р я б и н а,
Г о л о в о й с к л о н я я с ь
Д о с а м о г о т ы н а.
И, наконец, они стали слышать только разбивающее звенящую тишину стрекотание сверчков и редкое поухивание сов. Стало немного холодать. Сизый туман опускался на поля вместе с сумерками.
Оба совершенно уставшие, Анна со Штольманом были молчаливы. Она думала о своей семье, также оказавшейся на грани пропасти. Он вспоминал свою, в которой тоже, как и во всех семьях, бывало разное.
- Знаете, Яков Платонович, у меня ведь нет родных братьев и сестер. И я совершенно не знаю, каково это… жить в большой семье, - задумчиво сказала Анна.
- Ничего, все еще впереди, - успокоил он ее, загадочно улыбнувшись.
Анна тут же засмущалась и не нашла ничего лучше, чем обнять его за руку и положить голову ему на плечо. А потом попросила:
- А расскажите мне еще что-нибудь о Вашей семье, Яков Платонович?
Штольман подумал, что ему уже стало нравиться рассказывать Анне про себя. А особенно ему понравилось ощущение духовного сближения, которое вызывали эти их разговоры. Поэтому он с удовольствием приступил к очередному рассказу:
- Представляете, Анна Викторовна, наши родители назвали нас с братом Иван и Яков в честь апостолов Иоанна и Иакова. А знаете как Иисус называл их? - он вопросительно посмотрел на нее, а она отрицательно замотала головой. - Он звал их Сыны грома. За порывистый, решительный нрав, за пламенность натуры.
- Сыны грома…, - завороженно повторила Анна. - Как красиво…
- Да… Вот и наши родители так нас прозвали. Потому что мы с Иваном были как раз такими. Но между собой мы никогда не ссорились. И никогда ничего не делили. И это благодаря ему. Мой брат был очень добрым и великодушным человеком. Мне просто очень повезло, но если у меня… у нас (поправил он сам себя) когда-нибудь будут дети, я знаю кого ставить им в пример для подражания, - гордо, но c горечью в голосе закончил Штольман.
Анна замерла. Она вдруг почувствовала, что у нее как-будто бы остановилось сердце. Хорошо, что было уже довольно темно и он не мог видеть ее лица. Окончательно смутившись, она все-таки уткнулась носом в его плечо. А он взял ее руку и, поднеся к своим губам, нежно поцеловал.
Анне тут же захотелось утонуть в его крепких объятиях, и он словно почувствовав это, остановил пролетку, пересадил Анну к себе на колени и, обняв ее обеими руками, уткнулся носом ей в грудь. Получилось весьма пикантно, но он об этом сейчас не думал. День выдался слишком тяжелым и морально, и физически, особенно для Анны, поэтому ему хотелось, чтобы они просто поделились друг с другом теплом, заботой и поддержкой. Анна в ответ тут же обхватила Штольмана за шею и, скинув с него котелок, прижалась щекой к его кудрявому затылку.
Он ощущал, как спокойно приподнимается ее грудь от каждого вдоха.
Вспоминая, что на протяжении долгих лет единственным звуком, сопровождавшим его каждый божий день было лишь его собственное дыхание, Штольман почувствовал, как его нервно передернуло. Анна на это обхватила его еще крепче и, поцеловав в затылок, начала гладить по плечу.
- Все будет хорошо, - сама не зная почему, прошептала она ему в утешение.
А он сосредоточенно слушал в этой пронзительной тишине, нарушаемой лишь стрекотанием сверчков, два мерных вдоха и два выдоха, почти в унисон, почти одновременно, и этот звук казался ему самым прекрасным, что он слышал за последние много-много лет. Теперь он, наконец, перестал… чувствовать… себя… одиноко…
Уже не понимая, где заканчивается ее дыхание, и начинается его, он буквально кожей ощущал, будто они стали единым целым. Сын грома был напрочь повержен богиней красоты, любви, добра и человеколюбия в одном лице. И он настолько был счастлив, что и эта ночь, и эта богиня, и то тепло, что она дарила ему сейчас, все казалось ему просто сказкой. Единственное, что все-таки беспокоило его в этот момент, это чтобы у сказки оказался счастливый конец.
В какой-то момент их дружное мерное дыхание, уютные теплые объятия любимой, а также ночная прохлада, стрекотание сверчков и совершенно одурманивающий луговой запах заставили Штольмана забыться. А потом он вдруг услышал:
- Яков Платонович, давайте уже поедем? - устало произнесла, наконец, Анна, потягиваясь и расправляя затекшие плечи от долгого крепкого объятия.
Штольман немного потерялся, не понимая, сколько прошло времени, но он как-будто бы только что очнулся ото сна. И как ни странно почувствовал себя таким отдохнувшим и посвежевшим, каким не чувствовал уже очень и очень давно.
- Конечно, Анна Викторовна, - согласился он, улыбаясь ей. А сам, вздыхая, подумал, как хорошо, что до Затонска ехать еще добрых полпути.
Он с тревогой начинал ощущать, что с каждым разом ему становится все труднее и труднее расставаться с Анной. Лишь усилием воли он отрывал себя от нее и очень боялся, что однажды не сможет заставить себя это сделать, и она вдруг увидит, каким слабым и чувствительным стал ее Штольман. Впрочем, он очень надеялся, что совсем скоро им уже не придется расставаться, больше никогда.
А Анна, устроившись поудобнее рядом с Яковом, положила голову ему на плечо и продолжила дремать, по обыкновению уносясь в свою собственную совершенно прекрасную сказку о любви и о большой, обязательно дружной семье, которая неизменно всегда имеет самый-самый счастливый конец.
