Есть другие дороги

В сотый раз перевернувшись с одного бока на другой, Локи сердито спихивает ногами одеяло и садится в постели, обхватывая колени. Не идёт сон, и всё тут. Он бросает взгляд на кровать у стены напротив. Брат крепко спит. Локи порой завидует ему: стоит голове Тора коснуться подушки, как царство сновидений раскрывает ему свои двери. И сны у брата — даже если судить по обрывкам, которые Тор успевает рассказать за завтраком, прежде чем умчаться к друзьям, — увлекательнее иных саг. Яркие, разноцветные, полные приключений. Не чета его собственным снам: в них лишь туманы да вечные льды, а приключения если и случаются, то такие, что лучше б их и не было. Матушка говорит, кошмаров не нужно бояться. Говорит: когда спишь, старайся помнить, что они твои, а не ты — их. Несколько раз ему даже удавалось вспомнить. Локи подтягивает колени к себе, укладывает на них подбородок и глядит в окно. Ночь ясная, звёзды и галактики видны так отчётливо, будто сошли с карт из небесного атласа Девяти миров, который подарил ему отец. Из окна спальни видно западное крыло, где расположен зал пиршеств, и свет в его высоких окнах тускнеет. Должно быть, близится полночь. Локи мечтает: когда он станет взрослым, то спать будет днём, а бодрствовать — по ночам, когда дворец тих и малолюден и в садах так светло от перламутрового звёздного сияния, что читать можно без свечей. А если станет царём Асгарда, то попросту объявит день ночью, и наоборот. Локи тихо прыскает в кулак: вот же чудные мысли порой приходят в голову. Из коридора долетают негромкие голоса. Он прислушивается: отец и Хеймдалль. Отец о чём-то спрашивает, Хеймдалль отвечает. Ещё недавно Локи тоже беседовал с Хеймдаллем вот так, попросту. Хоть тот и старше их с Тором на добрые три сотни лет, он охотно проводил с ними время, и Локи расспрашивал его о науках, что тот постигал в странствиях по всей Вселенной. Но как только Хеймдалль стал стражем Радужного моста, он будто в статую превратился. Всё видит, всё слышит, всеми дорогами ведает, но ничего не рассказывает. Голоса удаляются. Скоро и матушка проследует в родительские покои, если не засидится допоздна. Локи спрыгивает с кровати, зажигает ночник на столике, босиком бежит к двери. Приоткрывает — совсем чуть-чуть, и быстро возвращается в постель, забираясь под одеяло. Если матушка увидит полоску света, то непременно заглянет. Пожурит, возможно, но вернее всего — присядет на край его кровати и расскажет одну из множества своих историй, о которых никогда не понятно: то ли сказка, то ли быль. Матушка сказывает и про асов, и про ванов, и про ледяных великанов, и про тёмных эльфов — страсть какие жуткие, но их Локи слушает затаив дыхание. А от иных баек об ушлых мидгардцах Локи смеётся во весь голос. Матушка рассказывает их с совершенно бесстрастным лицом, но рано или поздно принимается хохотать вместе с ним. Тор всё равно не проснётся: его разбудит разве что крик разъярённого чибиса под самым ухом. Это Локи выяснил экспериментально. — Ну и кому же из моих сыновей не спится? Он вскидывает голову: матушка стоит в дверях со скрещенными на груди руками и смотрит прямо на него, подняв бровь. Локи делает виноватое лицо, матушка с улыбкой закатывает глаза и заходит в комнату. Пока она идёт к постели Тора, чтобы поправить ему одеяло и пригладить волосы, Локи замечает, что на её плечах не расшитая золотыми нитями вечерняя шаль, а неприметный походный плащ. Это необычно. Как и то, что матушка, подойдя к его собственной постели, останавливается у изножья, но явно не собирается садиться. Локи приподнимается на локтях. — Ты куда-то уходишь? Матушка наклоняет голову набок, глядит на него, будто в раскрытую книгу. И затем спрашивает сама: — А скажи-ка мне, готов ли ты не спать до утра? Локи думает. Бывают же у матушки такие вопросы: не поймёшь, к чему они ведут, отчего-то знаешь, что ответить надобно верно, но как оно будет верно — ни за что не угадаешь. Он думает, глядит на светлую ночь за окном, на звёзды, мерцающие в спиральных рукавах галактик, словно фонари путников на дорогах, и в конце концов отвечает как есть: — Готов. — Тогда одевайся и идём со мной. Локи торопливо встаёт и бежит к своему гардеробу, и только переодевшись из сорочки в костюм и зашнуровав один ботинок, спохватывается и спрашивает: — Куда, матушка? — В Ванахейм, — доносится из-за ширмы, и Локи едва не подпрыгивает на месте от радости. — У ванов завтра день середины лета. Юный Огун, верно, рассказывал вам: накануне вечером они зажигают костры, провожают ночь и встречают рассвет под открытым небом. Есть поверье, что тот, кто увидел зарю самого долгого дня, весь год не будет знать печали. За весь год я бы, конечно, не поручилась, но славная летняя ночь с добрыми друзьями уже дорогого стоит. Локи всегда нравилось в Ванахейме, да и Огуна он предпочёл бы всем прочим друзьям Тора, но радость предвкушения, что теснится в его груди, — не от мыслей о празднестве. По пути застёгивая кафтан, он выбегает вслед за матушкой в коридор и, как только за ними закрывается дверь, восклицает: — Мы пройдём по Радужному мосту! Но матушка качает головой: — Нет, не будем беспокоить Хеймдалля по пустякам. — Но как же мы тогда попадём в Ванахейм? — непонимающе хмурится Локи. — Между мирами есть и другие дороги, — говорит матушка, загадочно улыбнувшись. — Обещаешь ли хранить это знание в секрете? Она протягивает ему руку, увлекая в противоположную сторону от главного выхода из дворца — к садам, и у Локи сладко замирает сердце: лучше, чем предвкушение путешествия, может быть лишь предвкушение тайны. — Обещаю.