его личный проигрыш.

"дай мне проиграть с честью." слова эхом, громкими раскатами грома бьют по слуху, с шумом отталкиваясь от мрачных стен. есть ли на самом деле тут злосчастное эхо, или же в голове сплошная, пугающая пустота — непонятно, да и никто не стремится понять. кубик нервно вертится в руке, подергиваемый трясущимися пальцами, которые словно режутся о его острые грани; режутся о слова, которые болью вспыхивают у самого сердца; о чувства, которые, казалось, были давным давно зарыты. маска с треском разлетелась на маленькие кусочки, на атомы распадаясь, оголяя беззащитное лицо, по которому слезинки одна за другой одиноко бегут. животный страх захватил контроль над эмоциями, кусок несчастной пластмассы плавится под вспотевшими руками, что настойчиво его пихают в чужой карман, в чужие пальцы отчего-то теплые, мозолистые; немой крик ноющего сердца до чужих мозгов, видимо, отключившихся, донести пытается. что еще за рыдания, кейске баджи? очнись. очнись. очнись, очнись, очнись! "не строй из себя героя, просто кинь еще раз." а на чужом лице улыбка мелькает, и кажется, что это то самое поражение: не человека, что так бессовестно стоит напротив и даже не сопротивляется сильным рукам, а собственное. личный проигрыш кейске. даже если впереди еще две игры, пока под высоким потолком будут деньги падать и кружиться, завораживая, рассудок туманя, баджи мертв уже сейчас. в этот самый момент, когда два хрустальных, прозрачных шарика лежат так грустно и далеко друг от друга, а чужие глаза блестят, губы пухлые дрожат: сдерживается, чтобы не плакать. умирать все же страшно, в их ситуации — эгоистично. как можно оставлять человека с кровоточащей раной, сыпать на нее соль своими омутами зеленых глаз, глядящих так доверчиво, так, черт возьми, глупо? баджи — эгоист до мозга костей, но даже он готов склонить колени и одолжить свой титул парнишке спереди. таймер тикает, должно быть, слишком громко, на нем ядовито отражаются совсем маленькие цифры: хочется рыдать. дайте в руки автомат, и парень тут же разнесет все, всех, лишь бы утекающее время остановить, возвратить его, хватая руками песок. тело цепенеет, мелко дрожит все. к черту эти шарики, этих людей, что показушно доброжелательными были лишь день назад, а сегодня готовы перегрызть друг другу глотки, как дикие животные. к черту чифую, который за жалкие полчаса сумел зацепить, душу израненную наизнанку вывернуть, улыбкой своей сотрясение мозга спровоцировать, камни тяжелые на голову сбрасывая. кейске и сам жалок до безумия, раз сейчас даже не в силах повернуться, в последний раз увидеть мягкие губы и блеск изумрудных глаз, что будут преданно смотреть до самого конца. до конца их обоих, ведь когда прозвучит оглушающий выстрел, баджи скончается вместе с ним, за руку уводя в мир загробный. "баджи кейске, спасибо, что сыграл со мной!" в голосе, ни капли не дрогнувшем, улыбка вновь слышится. а за ней вслед — выстрел. слишком громкий, слишком резкий, слишком жестокий, тут везде все слишком. мышцы неприятно сводит, отросшие ногти в кожу впиваются, чтобы из реальности не выпадать, колени дрожащие не сводить заставляя, чтобы ноги ватные несли вперед, отсюда подальше, и не оборачиваться ни в коем случае. не смотреть на бездыханное тело, на лужу багровой крови рядом, что волосы осветленные окрасит в мерзкий красный оттенок. горло сжимается, скребется до боли, кричать хочется безумно: орать на весь зал, а после в слезах захлебнуться наконец, переставая их проглатывать вместе с остатками своей грязной совести. баджи кейске весь грязный. ужасный, отвратительный, его руки запачканы в крови, ему не принадлежащей. но тоже способный чувствовать, и эту способность проклинать хочется. чувства закопать нужно, желательно вместе с телом, с душой, чтобы от боли сбежать наконец, и лежать, мутным взглядом прожигая крышку гроба. "игрок номер 240 выбыл." кейске идет вперед, к выходу, к заветным бумажным миллиардам, прокручивая в голове яркую улыбку, попутно выжигая чужое имя на груди горючим клеймом.