Алый (1639)

      Ненависть была густая, сильная. Она пробивалась через тяжело вздымавшуюся грудную клетку, до побеления сжатые кулаки и вздувшиеся на сильной шее вены. Горела огнем.       Мурад снова рассмеялся, пока Кёсем тщетно пыталась прийти в себя. Но ужас не уплывал так быстро. Двери на султанскую террасу, которые могли его выпустить, были по-прежнему закрыты на засов. Померкли краски, в покоях стало так холодно, будто сквозь полупрозрачные занавески, прямо как в тот вечер, несся лютый ветер с Босфора… А затем, стоило Кёсем вновь глянуть на Мурада, ее бросило в адское пекло.       Он был перед ней.       До сих пор не сдавшийся хвори, упорно хватавшийся за жизнь, ни перед чем не склонявшийся, он дышал злобой. Сильный даже в своей слабости.       От прежнего умиротворения не осталось и следа. Ужас пробирался в голову Кёсем, она с трудом сдерживала себя, чтобы не закрыть уши руками. Ей вновь хотелось бежать отсюда, не останавливаясь. Но на этот раз не позволило лишь то непоколебимое, навсегда пустое… Единственное, что в ней осталось. Гордость.       В оглушительной тишине раздался хриплый, низкий голос:       — Почему?       Кёсем слышала этот голос впервые за два месяца. Столько вечеров подряд она отстраненно слушала лишь тихое дыхание Мурада, что даже его голос отныне казался ей чужим, неузнаваемым. Хриплым, низким, больше подобным на рык. Он сочился опасностью и ядом.       Мурад на мгновение зажмурился, будто преодолевая жуткую боль, и снова поднял веки, выпуская из груди увесистый выдох. Он не смотрел на Кёсем, словно она была этого недостойна.       Значит, в тот вечер он заметил ее присутствие. Однако мог ли он узнать о ее намерениях? Мог ли догадаться? Или… почувствовать? Неприятный холод пробежал по спине Кёсем от одной лишь мысли.       — Почему ты сюда приходишь? — наконец, договорил Мурад. — Не нарадуешься увиденному?       Словно в доказательство, из его горла вырвался чудовищный кашель.       — Признай… Ты ведь наслаждаешься, глядя на то, что от меня осталось.       Она смотрела на его раскрасневшееся лицо, на напряженную шею, на по-прежнему сжатые кулаки. Смотрела долго, не позволяя себе отворачиваться. Прямо как два месяца назад. В глубине опустелой души мелькнула надежда, что страх уйдет, если она осознает, что бояться нечего. Что вот он — тот, кто взмахом руки натравил палачей, кто молча глядел на нее, пока она проклинала его и силилась вырваться. Тот, кто покинул ее так же стремительно, как и явился, и оставил наедине с тенями палачей и предсмертными хрипами Ибрагима. Отныне он сам корчился в муках на смертном одре. Его одолевал жар, сбить который могли только лекари.       Но даже видя Мурада больным, не способным встать с ложа, Кёсем не могла успокоиться. Что-то было в нем — что-то, мешавшее поверить в его слабость. Внутрь головы Мурада точно был вживлен штырь, который не позволял ему ее склонить.       — Не старайся попусту, — спустя долгие секунды молчания обманчиво бесцветно произнесла Кёсем. — Ты не сможешь ранить меня словами.       — Ты лжешь даже сейчас, — хохотнул он.       И — внезапно шевельнулся. Внутри у Кёсем ухнуло. Она лишь чудом не сдвинулась с места и не попятилась назад… Но Мурад всего лишь развернул к ней голову. Глаза, полные колючей ярости, уставились прямо на Кёсем. Она притихла, придя в замешательство.       — Ты обречена доживать свой век в Старом дворце, — криво усмехнулся он. — Ты так грезила о могуществе… И где оно теперь?       Его взгляд был совершенно безумным, нездоровым и поблескивал в полутьме бледно-зеленым. Кёсем ощущала, что ее вот-вот замутит, что пространство вокруг сожмется и потемнеет… Больше всего на свете она желала удостовериться в наличии двери за спиной. Из последних сил сдерживаясь, выдавила из себя:       — Твое положение ничем не лучше моего. Ты сам сотворил эту тьму.       Мурад резко откинул голову. Его лицо вновь исказила улыбка, подобная оскалу зверя.       — Не обманывайся, — насмешливо произнес он. — Я покину этот мир как воин, завоеватель Ревана и Багдада. А ты… Я смог иссушить твои корни, испить до дна твою силу. — Он опять закашлялся. — Неужели… Неужели ты поэтому стала подобна собственной тени?       Кёсем замерла. Любое напоминание о тенях отныне было связано с силуэтами Касыма и Ибрагима. Разумеется, Мурад не мог о них знать, однако неясное смятение шевельнулось в душе Кёсем, заставляя ее измениться в лице.       Она не понимала, к чему вел Мурад. Опасливо нахмурившись, отстраненно, как ей казалось, спросила:       — И что же во мне подобно тени?       Он снова перевел на нее замутненный взор. Смотрел долго, изучающе. Усмехнулся чему-то своему… Полоснул тишину уже позже:       — Кончились наследники, от имени которых ты могла править и чьи жизни могла разрушить. Ушли все предатели, которые к тебе примкнули. Так далеко от трона и власти ты не была еще никогда. Говорят, ты месяцами не выходила из своих покоев… — На мгновение он будто о чем-то задумался. А затем выдохнул: — Так кто, валиде?.. Кто из нас больше мертв?       Внешне Кёсем сумела сохранить самообладание, однако внутри у нее все натянулось подобно струне.       Перед ее глазами за одно мгновение пронеслись все бесконечные вечера, проведенные ею в оглушительном одиночестве, то в покоях, то на балконе. Промелькнули обвиняющие голоса Касыма и Ибрагима, не дававшие покоя изо дня в день. И мертвый осенний сад — он раскинулся до самых ворот, безразмерный и уродливый.       Сердце Кёсем забилось как сумасшедшее.       Жестокие слова стали подобны искре. Они ранили ее, хотя она думала, что отныне была неуязвима. Вскрывали давние шрамы. И им неожиданно… захотелось противостоять. Захотелось возразить, ударить в ответ — раздражение ответно вспыхнуло в груди, на месте пепелища.       Это раздражение было настоящим, ибо настоящим был Мурад. Тот, кто все разрушил, кто обрек Кёсем на бесславный конец.       Отрицать было глупо. Она боялась Мурада. Боялась животной силы, которая заключалась даже в ослабшем теле, боялась неприязненного, ненавидящего взгляда. Но еще больше она боялась силы и высоты обжигающего пламени, которое приходило на смену выстроенному ею безразличию, стоило ей лишь подумать о Мураде. Подумать о его черных, точно у палача, одеяниях, о его жгучей злобе и поразительной неспособности сдаться.       О том, во что он ее превратил.       Она все потеряла, склонилась перед его волей. Он по-прежнему сражался — в то время как она обратилась в тень прежней себя.       За два месяца, проведенные вдали от Мурада, Кёсем смогла смириться с серостью и пустотой. Однако он вновь сломал привычный уклад вещей. Сначала разжег страх, а теперь — это жестокое, яростное пламя. От безразличия Кёсем не осталось и следа.       И, стоило ей ухватиться за эту мысль, как Мурад внезапно… ухмыльнулся. Его безумные глаза таращились на нее, пожирая.       Она вдруг подумала, что капкан захлопнулся в самый первый вечер. Неведомые силы заманили ее ветром с Босфора, мрачным, отяжелевшим небом… После зажглись свечи, подарив обманчивое спокойствие. Но и они были миражом.       Кёсем отшатнулась. Ухмылка Мурада, его сумасшествие, приправленное жутким жаром, его яд — даже не удосужившись напоследок взглянуть на него, Кёсем резко развернулась и направилась прочь из покоев. Потянула руки к дверям, остервенело рванула их на себя… Только окунувшись в прохладную дворцовую тьму, она ощутила себя в безопасности. Ага у дверей, а следом бостанджи за поворотом поклонились ей, опустив взгляды.       Кёсем уносила ноги, пока яркие огни вспыхивали на пепелище.       Уже почти зайдя за поворот, правда, остановилась и развернулась обратно. Задумчиво наблюдала за тем, как полоса тусклого света, лившегося из султанских покоев, становилась уже, пока ага закрывал за Кёсем двери, и как следом дворец привычно утонул в ночной серости и тяжести сводов.       В дальнем углу, где таинственно поблескивал очередной коридор, одиноко темнел витраж.       Вдруг там, в коридоре, Кёсем заметила чей-то силуэт. Он прометнулся и тут же исчез — но сердце Кёсем забилось сильнее прежнего. Ей показалось, будто следом она услышала эхо чьего-то недовольного шепота.       — …не могу помешать!..       — Если бы ты пытался!       Бостанджи стояли, по-прежнему опустив головы, будто ничего примечательного не произошло. Кёсем даже подумалось, что они и вовсе ничего не расслышали. Но не могло же ей почудиться?.. Вокруг было так пустынно, что эхо разносилось даже от обычной поступи. Кто мог там скрываться?       Сначала Кёсем подумала на лекарей: коридор вел в том числе и к их домикам. Но затем мысль показалась ей глупой. Лекари уже навещали главные покои, а раз их никто не звал, то им было незачем здесь расхаживать. Тогда кто мог скрываться там посреди ночи?..       Поддерживая подол платья, она бесшумно ступала по мраморному полу.       За углом никого не было. Витраж нависал за ней, зияя чернотой, а впереди таинственно удлинялась разинутая пасть казавшегося бесконечным коридора. Оттуда веяло незнакомым холодом — Кёсем даже не заметила, как обняла себя руками, чтобы хоть немного согреться.       Сама не ведая, зачем и что она творит, она снова шагнула вперед. Коридор казался ей странным, доселе неизведанным, но отчего-то притягивал взгляд.       Поворот за поворотом, развилка, еще одна… Кёсем не могла точно сообразить, куда вел какой из путей. Шла, руководствуясь размытыми подсказками памяти, но вскоре та отказала ей. Голова Кёсем вдруг стала непомерно тяжелой, и она вынужденно замерла у очередного распутья, раздвоенного, будто язык змеи. Вокруг было так темно, что она едва могла разглядеть собственные ладони.       Она опомнилась слишком поздно. Оглянувшись, осознала, что… не знала, как здесь оказалась. И впереди, и позади были одинаковые своды, стены. Словно кто-то невидимый игрался с ней, вел по ложному следу. Ужас вновь подкрался к груди, но на этот раз Кёсем улавливала разницу.       Теперь он был холодным, ледяным. Замедлял ход мыслей.       Он оплетал ее плечи, стан, погружал все во тьму. Черные тюльпаны факелов на стенах впереди не горели, и Кёсем беспомощно вглядывалась в них. Она была не властна над этим местом, ощущала себя слабой, немощной.       Она знала каждый угол дворца, каждый витиеватый путь, свод. Она не верила, что все это было взаправду. Развернувшись в сторону, откуда, как ей казалось, она пришла, она зашагала обратно.       Но коридоры все не кончались. Такие же мрачные, такие же одинаковые, они словно злорадствовали над ее беспомощностью. Стены будто сужались, грозясь раздавить ее.       Здесь не было никого, кто мог бы помочь ей. Кто мог бы протянуть руку и спасти ее. Отчего-то ей подумалось, что ее крик мог бы быть услышанным в главных покоях… Она ведь не могла отойти так далеко. Но что с того? Захотел бы услышать ее Мурад? Отдал бы приказ идти на поиски? Попробовал бы разрубить эту тьму или же оставил бы Кёсем в ней навечно?       Она мотнула головой, отгоняя безумные мысли.       — Госпожа?..       Кёсем распахнула глаза. Отблески тусклого света лились откуда-то позади. Она развернулась — и увидела Хаджи с масляной лампой в руке.       Тот обеспокоенно разглядывал Кёсем, стоя посреди коридора. За его спиной виднелся один-единственный поворот, который вел к домику главного лекаря. В свободной от лампы руке Хаджи держал какой-то мешочек.       — Госпожа моя, что вы здесь делаете в такой час?       Кёсем растерянно покачала головой. Лишь собравшись с мыслями, она привычно вздернула голову и глянула на него свысока.       — Мне не спалось… Я решила, что в домике лекаря мне помогут.       Брови Хаджи напряженно сдвинулись. Впрочем, он не стал докучать расспросами. Вместо этого он показал ей мешочек, который держал в руке.       — Я как раз взял немного трав у Ясефа-эфенди. Они помогают уснуть.       — Хаджи.       Он сосредоточенно на нее глядел.       — Почему здесь не горят факелы? Я едва ли не заблудилась.       — Отныне они много где не горят, госпожа, — понимающе вздохнул он. — Почти не осталось аг, которые следили за порядком. Должно быть, не углядели. Госпожа…       Кёсем вопросительно хмыкнула.       — Пойдемте.       Вместе они ступали по снова знакомому Кёсем пути.

      ***

      Нескольким позже она сидела на тахте в своих покоях и пила молоко с медом. На расписных деревянных часах стрелка перешагнула отметку в три часа ночи. В такое время Кёсем обычно ложилась спать, но на этот раз она была слишком взволнованна.       Она вновь позвала Хаджи. Обманчиво спокойно сказала, чтобы тот позвал лекарей в главные покои и сообщил, что у Мурада был жар. Хаджи странно на нее глянул, но приказ исполнять пошел тотчас же.       Кёсем легла ближе к четырем, поднявшись на второй этаж покоев. И, уснув, увидела Касыма. Он стоял в углу, у письменного стола, и молчал.       Осмелев настолько, чтобы посмотреть ему в лицо, Кёсем наткнулась на его взор. Недоверчивый, презрительный и — почему-то — опасливый.