Зеркало для Ланна

      Для мужчины, который так мрачно шутит о собственной внешности, Ланн до странности очарован зеркалами. Повернувшись боком, точно птица, он охотно разглядывает свои отражения в блестящих поверхностях; Дейран даже клянется — с невероятно искренним, а потому очень лживым изумлением — что как-то видел его нагишом перед огромным зеркалом в разрушенном поместье. Ланн то отшучивается, то злится, но Адалинда подозревает, что дело не в самолюбовании. Слишком часто он смотрит на свои отраженные лицо и тело так, словно собирается поймать их на вранье и допросить с пристрастием.       Одно где-то подобранное зеркальце Ланн повсюду таскает с собой. Никогда не достает его при всех, но порой незаметно ускользает с ним на дневных привалах. Если подойти к укрытию незаметно (а в этом деле Адалинда хороша), можно понаблюдать, как Ланн забавляется со своим отражением: надувает щеки, хмурится и улыбается, показывает язык.       — Подходите-подходите, командор, — однажды произносит он, не переставая разглядывать себя то с человеческой, то с ящеричьей стороны. — От вас у меня нет секретов!       Значит, не так уж она и хороша в скрытности. Какой бы то ни было — потому что щеки подозрительно горят, а голос сипнет, когда Адалинда делает шаг вперед.       — Прости, я...       — Ну, я ведь не занят чем-то интимным, например, не ковыряю в носу.       И все же он старается держаться к ней чешуйчатой стороной лица — движение, которое говорит о многом.       — Не извольте беспокоиться, командор! — бодро продолжает Ланн. — Это я тренируюсь. Должно же быть какое-то единообразие у такой образины. Чтоб люди понимали, когда я от всей души предлагаю пойти в Бездну, а когда — пивка выпить. Это ведь с какой стороны посмотреть!       С этим не поспорить. Человеческая половина — живой лукавый взгляд, подвижная бровь, улыбчивые губы. Ящеричья — застывшая маска монстра. Смеется Ланн или готов свернуть шею, по ней не понять никогда.       — А почему бы не посмотреть на обе? — зачем-то спрашивает Адалинда.       — Плохая идея, командор.       И все же он смотрит на Адалинду так, как она просит. Плохая идея, в самом деле. Она думала, что привыкла к обоим половинам его лица — попеременно, но видеть обе сразу все равно жутковато. Они не подходят друг к другу никак, нет даже той извращенной цельности облика, которое придает подобие гармонии безглазым лилиту. Улыбка ломается посередине, волосы исчезают над левым ухом, желтый ящеричий глаз равнодушно смотрит перед собой, в то время как карий насмешливо прищурен.       Ланн ждет. Наверное, даже не крика ужаса (все же командор крестоносцев — не деревенская суеверная девчонка, не так ли?), но очередных прекраснодушных уверений, что он вовсе не так уж плох, а где-то даже хорош, и ничем, ну совсем ничем не отличается от наземников.       — Да, ты прав. Тебя нужно не разглядывать, — рассеянно произносит Адалинда.       Она стремительно шагает вперед и — раньше, чем Ланн успевает что-то ответить, отступить, отвернуться — берет его лицо в свои руки. Мягкая кожа под одной ладонью и шершавые теплые чешуйки под другой — разные, но одинаково приятные ощущения, не вызывающие никакого диссонанса. Как и губы под ее губами — сухие и твердые, изумленно приоткрывающиеся от подобного напора.       — Ну, дела! — вырывается у Ланна, когда они наконец разрывают поцелуй, и оба смеются, смущенно и немного хрипло из-за попыток отдышаться.       — Мудрый совет от моей бабушки: побольше смотри не на свой нос в зеркале, а по сторонам, там куда больше интересного, — Адалинда легко проводит пальцами по чешуйчатой лапе, в которой по-прежнему зажато зеркальце.       — Вдвое больше, в моем случае, — и все же он безотчетно поворачивается к ней человеческой стороной, прижимается улыбающейся половиной губ к уголку ее рта.       Но это уже начало.