alone again

У Олега всегда был тяжелый волчий взгляд — холодное спокойствие, презрение, усталость, каплей крови перекатывающиеся по радужке красивых карих глаз, или, может быть, это в них видел только Вадим. На первой паре в семестре по истории они сели рядом, по зову случая, лениво выводили лекционный материал в тетради и не смотрели друг на друга — проходимцы, случайные одногруппники. Как странно, что хватает искры полупустой зажигалки под кончиком последней из пачки сигареты, чтобы незнакомец по левую руку обрёл имя — Олег Волков, и Вадим долго почему-то перекатывает это имя языком по зубам как замотанную в шарик жвачку. Он же просто Вадим, постоянно грызёт ручку клыками как пёс и пахнет лаком для волос и дешёвым одеколоном, он просто Вадим, но большего и не надо. У Олега мерзкие Давыдов, взгляд исподтишка на вадимов шрам на левой брови и незаконченный рукав, и странная мечта о войне, но большего и не надо, думает Вадим. Они ходят на пары лишь призраками и играют в морской бой на полях тетрадей друг друга, часто курят вместе в банку от тушёнки на парапете у входа в универ, но, почему-то, никогда ни о чём не говорят — получается только вадимов монолог обо всём, что попадается под руку. Но Олег говорит ему однажды, сидя на скрипучей койке в двухметровой комнате:       — Соседи. И так оно и получается — соседи. Осеннее утро холодное и влажное, раскинулось под окном шумом мусоровоза и лаем одной стаи собак на другую, царапает окно снаружи липкими тополиными ветвями. Вадим просыпается рано по старой, вбитой как гвозди отцом привычке, но встречает глазами лишь треснувшую поперёк штукатурку потолка и асинхронное сопение соседей, ужасно хочет курить, хочет порвать эту тишину шумом крика, удара по лицу, свиста ножа у скулы, как привык; тишина же лопается как мыльный пузырь от хриплого голоса:       — Не спишь. Олег почти никогда не задаёт Вадиму вопросы, говорит лишь утверждениями, кратко и ясно как в шеренге; он потирает волосы ладонью, шуршит одеялом между бёдер, и Вадиму почему-то становится плохо от звука чужого движения. Он молча машет головой из стороны в сторону как цветная кивающая игрушка на приборной панели, осматривает комнату бесшумно и почти шепчет:       — Пошли курить. Тот пожимает плечами — почему бы и нет. На пятом этаже есть небольшой балкон со сломанным замком, куда студенты словно пятиклассники пробираются курить под бровью ещё не пробудившегося неба. Шлёпки мерзко скрипят о кафель в коридоре, шаркают о бетон лестничной площадки, молча ловят сигаретный пепел, пропустивший пепельницу, и они курят, как обычно, молча и по две, Олег — красные Давыдов, Вадим — золотые Мальборо. Тот смотрит на пачку, в двух дюймах от обрыва, с презрением, будто завистью — есть же куда деньги девать. Олег откидывает бычок средним пальцем, так, как ставят щелбан, и тот приземляется в желтеющие кусты далеко внизу.       — Дело такое — сложно мне тут. Дубина я, может, не знаю, не справляюсь. У Вадима, почему-то, что-то сжимается внутри, достаточно, чтобы было заметно ему, но не достаточно, чтобы Олегу. Он прикуривает ему от своей зажигалки, но убирает руки по карманам быстрее обычного, курит, как обычно, одними зубами.       — А кто справляется? Всё тип-топ будет, не ссы. Умный ты, просто не туда пошёл. Всё будет заебись. Олег как обычно молчалив, прищуривает глаза от дыма, затягиваясь, и смотрит Вадиму глубоко в душу, прожигает окурком внутри дыру, но видно хочет что-то добавить, потому Вадим молчит, ждёт, куря медленно, пережёвывая дым во рту.       — В армию пойду, если вылечу. Всё равно дерусь лучше, чем учусь. Это было правдой. Спортзал в это время пустой и пыльный, потому что те, кто не прогуливает, болеет чем угодно, лишь бы уважительно, и пол под ногами холодный, скользкий, кажется мокрым. Они часто приходят сюда лишь вдвоём, как школьники на свидание, и дерутся на поражение — почему-то, всегда вадимово. Олег ловок, быстр и практичен, движется ветром, и за мазком его тела различим лишь волчий зуб на цепочке, висящий на шее словно петлёй, но Вадим никогда не пытался жульничать, не прикасался к кулону, и Олег знал, что тот никогда и не прикоснётся. Он подбивает вадимовы ноги в голенях и падает ему коленом на грудь, смотрит сверху вниз повелительно, улыбается уголком губ и даже не планирует поднимать колено. Вадим пытается снять с себя чужое тело, цепляется пальцами за ткань треников на бедрах, но Олег давит лишь сильнее, перекрывая кровоток от шеи к голове, почти что усмехается:       — Сдаёшься. На этом моменте Вадим ещё никогда не сдавался: он оголяет оскал острых белых зубов по-собачьи, двигает ногами беспомощно, но Олег кладёт свою широкую ладонь прямо под вадимов кадык жёстко и плотно, и в этот самый момент негодование внутри лопается, стекает через живот в пах, наливает кровью лицо, и Вадим теряется настолько, что замирает на секунду, жарко выдыхает, убегает от взгляда карих, золотящихся в свете молодого утра глаз. Что-то застало его врасплох, и он стучит ладонью по полу безнадёжно — сдаётся. Олег снимает с его тела вес и протягивает навстречу ладонь, но даже после того, как Вадим поднимается, жаркий призрачный след чужой ладони обжигает кожу под челюстью. С каждым днём это становится всё более и более странно, по крайней мере, для Вадима точно. Они с Олегом день за днём просыпаются раньше всех и курят по две, и день за днём вадимова зажигалка прикуривает олеговой сигарете, и они дерутся в спортзале, пока капли пота не оставляют на полу скользкие разводы: Вадим дерётся с бо́льшим усилием, бьёт с размаху, напрягается спазмом, а Олегу лишь бы что — он утирает лоб подолом чёрной хлопковой футболки, выбивая из себя лёгкий смешок, и Вадим старается всеми силами не мазать взглядом по голому прессу живота, не провожать глазами испарину, стекающую под кройку болотных спортивных штанов, но, конечно же, мозгу хватает миллисекунды, чтобы обглодать Олега как кость. Он в очередной раз падает на лопатки, болезненно ухая, и колено в очередной раз прижимает площадку между ключицами и кадыком болезненно, горько, и Вадим на исходе сил в очередной раз сдаётся. В комнате он мельком пробегается по олеговой голой спине, мокрой и без единого синяка, когда как кровоподтёки в зеркале на рёбрах и шее краснеют гранатовым соком, перетекая в бурого дракона на плече. Они обедают на кухне вдвоём, усаживая колени под расшатанным столом, и Вадим смотрит Олегу в спину, пока тот крутится у плиты, соскрёбывая пюре со стенок крошечной кастрюли. Он плюхает массу на тарелку так, что куски картошки разлетаются по плите, оставляют следы на руках, пачкают стену, и Вадим смеётся:       — Так держать, поварёшкин. Олег в ответ тихо сжато посмеивается, обрызгивая Вадима массой в ответ, и они дурачатся как дети, так, что Вадиму кажется, что никого вокруг кроме них с Олегом нет. Пюре остывает на тарелке и прилипает к стенам шрапнелью, но Вадим ест быстро и голодно, на что Олег улыбается, опустив глаза, прячет улыбку в отросшей щетине, и Вадиму большего и не надо. Постепенно ночь растягивается, опоясывает световой день тёмным кольцом, отчего по утрам огоньки зажжённых сигарет мягко подсвечивают их лица. Вадим тянется долго и глубоко, не даёт себе отчёта в том, как долго смотрит на неровную линию волос на олеговом затылке, потому что получается лишь одолжить электробритву соседа, и они стригут друг друга в маленькой ванной. Олег вдумчиво смотрит в обсыпанное каплями жёсткой воды зеркало, играет пальцами с отросшей на челюсти бородой.       — На террориста похож. Олег не берёт у Вадима бритву, лишь поворачивает лицо и опускает веки, доверяет, и у Вадима перекрывает горло толстой плёнкой из слюны, когда он держит чужое лицо на рёбрах фаланг, старается изо всех сил и оставляет щетину словно утренней, забытой, а Олег молчит, смотрит спокойно и кивает. В тот вечер кто-то в общежитии спаивает весь поток водкой с лимоном, тихо, скрытно, и, по итогу, Вадим находит себя сидящим на стуле, приобнимая рукой его спинку спереди, рассказывает сонному Олегу что-то про блох в шерсти дворняги, что постоянно трётся о ноги студентов на выходе, и его встречает лишь тишина и взгляд полуприкрытых пьяных глаз, а большего и не надо, говорит он себе. Олег падает лбом на его плечо, нагревает под собой кожу так, что кажется, будто с поверхности испаряется кровь, укалывает вадимово предплечье щетиной, и тому хочется умереть прямо на месте, здесь и сейчас, когда Олег затыкает его мазком губ по полузакрытому рту. Кто-то заранее подмешал какого-то пойла с водкой, решает Вадим, отпрянув красный как кровь в его синяках, как солнце, закатившееся за крыши города вдалеке в окне, но Олег молчит, совсем немного меняясь в лице, но Вадим не может дать имя даже пиздецу внутри себя, что уж внутри Олега. Через несколько часов они курят на балконе молча, как обычно, и Олег кивает на его рассказ про поход Чингисхана на Европу, а большего и не надо, привык думать Вадим. Большего хочется, как оказалось, и от фрустрации Вадим трахается с безымянной девушкой с бритым виском в туалете соседнего бара, держит её за бока смертельной хваткой, не спуская глаз с кулона Школы Волка из Ведьмака, что, перевесившись на спину, бьётся о её лопатки на каждом толчке. Это так странно, решает для себя Вадим, замечая, как по экспоненте сокращается расстояние между ним и Олегом на утреннем перекуре следующего утра, и на всех перекурах дальше, пока их плечи не прижимаются друг к другу. Никто из них не говорит про тот поцелуй, никто не собирается говорить про тот поцелуй, отчего Вадиму кажется, что его внутренности завязали морским узлом, но Олег иногда сталкивается с Вадимом костяшками пальцев и тихонько смотрит секундой позже, ищет реакцию, отторжение, но не находит, и никто из них не находит слов — большего и не надо, надеется Вадим, дрожащим горлом вытягивая дым. Это ощущается настоящей пыткой, но он знает, что это лучше экзекуции их отношений в принципе, а потому, продолжает падать на спину, так или иначе сглатывая густую слюну под олеговым коленом, потому пробует очередной заковыристый соус для макарон и не отходит, когда чужое колено на перекуре невзначай проезжается по его подколенной ямке, потому смотрит в расслабленные тёмные глаза и читает в них что-то кроме безразличия, презрения; приходится мириться, приходится понять, что лучше так, чем никак. Они как обычно не говорят друг другу ничего лишнего, словно бы наговорили всё друг другу в детстве, словно Вадим знает его всю свою жизнь, а большего и не надо. Мешки под глазами Олега тёмные, сливаются с полуночными тенями, и по утрам Вадим легонько ударяет того локтем в бок, посмеиваясь:       — Всё у тебя будет отлично. Я во сне видел. И Олег молча улыбается глазами в ответ. Зимнее холодное утро на границе ночи будит Вадима неожиданно — галдежом, топотом, неразберихой за дверью. Его выбрасывает изо сна как из-под толщи воды, и Вадим инстинктивно напрягается, смотрит в другой конец комнаты на согнутую, обернутую чёрной тканью спину, неосознанно считает бусины позвонков, проглядывающие из-под ворота футболки. Пробуждение находит на соседей волной, ударом солёной воды, когда дверь открывается, встречая трёх неизвестных парней, толкающих друг друга по ребрам спортивными сумками, оттягивающими плечи. Они с Олегом идут курить не одни: общежития объединили, потому что у другого факультета от жилых комплексов остались лишь гнилые бумажные стены, и по бетону балконной площадки за двумя парами шлёпанец волочатся ободранные грязные кеды. Три новых соседа и один новый компаньон на перекуре. Олег молча оценивает того глазами, такими же, что легли на Вадима прямо перед первым рукопожатием, жмёт ему ладонь — Сергей. У Сергея небольшой хвостик неаккуратно собранных рыжих волос на затылке, тёмные синие глаза и руки, дрожащие, когда тот затягивается от толстого Бонда. Он выглядит хрупким и дерзким, когда смотрит на Вадима снизу вверх, слегка с паузой пожимает его большую, истёртую мозолями ладонь. Олег курит вдалеке от Вадима, дальше, чем тот привык, и изредка поворачивает взгляд на рыжую макушку, но чаще — на Вадима, а большего, кажется, и не надо. Зима кажется холоднее, чем раньше, но Вадим долго не может понять, почему именно. Он как и раньше просыпается раньше всех, переглядывается с Олегом на соседней теперь кровати, тянется самыми кончиками пальцев и спотыкается о Сергея, сидящего с ноутбуком на коленях на постели лицом к ним, и, очевидно, что тот ещё даже не лег спать. Они идут на перекур вновь втроём, наблюдая за студентами-муравьями у входа, но Сергей курит по одной, Сергей срывает кожу с большого пальца ногтем указательного, Сергей говорит что-то им двоим, но Олег поворачивается в ответ, и, на вадимово удивление, что-то ему отвечает. Сергей уходит первее, потому что, ехать ему намного дольше, чем им когда-либо придется, и остаток сигарет они докуривают вдвоем молча, но Вадиму кажется, что что-то не так. В какой-то момент они перестают драться вдвоем.       — Вадим, меня Серый попросил научить его борьбе. Он с нами заниматься будет. Олег никогда не задает вопросов, лишь утверждения, и сейчас Вадима это почему-то злит. Они дерутся с Олегом, но Вадим почему-то бьёт так, будто хочет сделать тому больно, непоправимо, и, в конце концов, его укладывают на лопатки, прижимая коленом на груди к полу, и синяки начинают ныть так, что хочется завыть. Сергей быстр и ловок, но понятия не имеет, что делает, и наблюдать за ними почти что невыносимо, отчего Вадим начинает грызть спички между клыками, наблюдая за их неуклюжей борьбой, и, в конце концов, уходит в одиночестве, провожая взглядом то, как Олег сцепляет Сергею руки за спиной, впечатывая его лицо в стену. На кухне Вадим крадёт зубочистку, озабоченно грызёт ее, пока Олег жарит картошку в тяжёлой чугунной сковороде. Картошки хватает, конечно же, на троих, но она всё ещё вкусная, и когда Вадим шутит, то Олег улыбается как раньше, и они смеются втроём. Большего и не надо, твердит себе Вадим, вбивая таз в очередную незнакомку в баре вечером, прикрывая глаза, почему-то, представляет олегово спокойное лицо с полуприкрытыми веками, кончая, думает про его плоский с прессом живот. К середине зимы холод становится невыносимым, режет его пополам на перекурах, когда Олег стоит между ним и Сергеем, показывает Вадиму зачастую лишь свой затылок и отвечает молчанием на его фразы, когда как на сергеевские — предложениями. По утрам он просыпается под шепот с сергеевской кровати о программировании, роняет руку на каркас пустой кровати рядом, трахает незнакомых людей в неизвестных местах по вечерам и находит на балконе две фигуры, лаконичные как на шахматной доске, продолжает драться с Олегом в спортзале, заглушая недовольство, побеждает и ухмыляется многозначному взгляду карих глаз, а потом курит по три за раз. У Сергея спина запятнана пурпуром как марганцовкой, исчерчена еле заметными полосами содранной кожи, и ощущения смешанные как дешёвый полугорький коктейль с сахарным сиропом в очередном баре на отшибе города, но Вадим вспоминает чужие карие глаза, вспоминает взгляд сверху вниз из-под ресниц в спортзале, вспоминает улыбку за кухонным столом — большего и не надо, надеется он, молится он. В феврале ночи тихие и морозные, словно застывшие во времени, и сон Вадима спокойный физически, но не морально. Что-то распихивает его разум глубокой ночью, но не настолько, чтобы открыть глаза, и Вадим слушает, принюхивается, анализирует — тихий сонный шёпот сквозь закрытые губы по правую сторону. Олег часто что-то бормотал во сне, и сейчас лепет складывается в имя, сопровождается звуками и нонсенсом, нагими эмоциями, личным, интимным, но Вадим слышит «Серый» и впервые за долгое время почему-то хочет заплакать. Он не спит до утра, медленно смакуя остатки пачки на балконе, стоит там так долго, что кожа кажется твёрдой к прикосновениям, а утром, встречая немыми глазами Олега с Сергеем, ощущая их со спины, решает, что больше ему этого не надо. Он отдает последнюю в пачке Олегу, многозначительно заглядывая тому в глаза, пытается понять, достучаться, прожечь дыру достаточно глубокую, чтобы Олег понял, опешил, но у того как всегда волчий взгляд, спокойный и презренный, а больше Вадиму этого не надо. Олег, как и обещал, отчисляется в конце года, крепчает для войны, как в воду глядел, и перед уходом мягко треплет Вадима по забитому плечу, отзывая покурить вдвоём, будто бы никого кроме них вокруг больше нет. Летнее утро пыльное и яркое, красит их лица уставшим солнцем, что горит в карих красивых глазах кровью, лежащей синяками в его избитой спине. Они стоят близко, касаясь плечами друг друга, с тонкой простыней еще холодного воздуха между; Вадим тянет дым долго и задумчиво, не спуская с Олега глаз, пытается удержать этот последний момент так долго, как вообще можно, а в конце пожимает его широкую ладонь сентиментально долго, и решает — большего ему и не надо.