~~~
— Хён, а научи меня кататься на мотоцикле. Внезапно просит Феликс, чем откровенно обескураживает старшего. Они гуляют по парку, наблюдая, как солнце медленно клонится в зенит. Погода довольно тёплая, однако, Ли всё равно мёрзнет, а Со просто уже не может смотреть на слегка дрожащие плечи блондина, поэтому накидывает поверх них свою куртку, сам оставаясь в майке, совершенно не принимая возражения. — Мелкий ещё. Дразнит Чанбин, за что получает злобный взгляд и несильный толчок в плечо. Это заставляет его засмеяться, чем ещё больше раздражает Ликса. — Ну хёёёёёён, — тянет он, ловя руку старшего, — прекращай дурачиться, я серьёзно. Чанбин утихает, сжимая чужую руку покрепче в своей. Смотрит в светлые глаза напротив, а губы покрывает мягкая улыбка. И за что ему далось это чудо с веснушками и вечным шилом в одном месте? — Ладно-ладно, если ты так хочешь, то я научу, только обещай быть предельно аккуратным. Феликс радостно кивает, в порыве обнимая старшего. Ли смахивает на ребёнка — такой же непоседа с удивительной улыбкой, всегда играющей на губах. Многие бы назвали его просто хорошеньким мальчиком, а сказано бы это было с неким презрением. Современная тенденция принижать каждого, кто не убил своего внутреннего ребёнка довольно жестока. Чанбин не понимает, почему таких людей, зачастую, гнобят. Почему всегда пытаются указать на их слегка ребяческий характер, будто бы это что-то, чего нужно стыдиться. Для Со, наоборот, удивительно, что такие люди до сих пор существуют, ведь их гораздо меньше, чем всех остальных. Сам он тоже в своё время был подвержен влиянию окружающих, своих ровесников, и строгим законам общества — мальчики не плачут; мальчики всегда должны быть мужественными, ведь они будущие главы семьи; всегда должны быть сильными, ведь любви на всех не хватит. Он видит своё убитое детство в горящих глазах напротив и абсолютно точно готов сделать всё, чтобы они горели ещё ярче. Он будет причиной этого блеска. Чанбин отвозит Феликса подальше от города. Там, где машин намного меньше и есть большие поля, по которым вдоволь можно наездиться. — Смотри, вот так заводишь, — демонстрирует Чанбин, прокручивая рукоять, — а вот так останавливаешь. С управлением, думаю, справишься, тут всё элементарно, только нужно слегка наклоняться для поворота, иначе полетишь. Знаешь ведь, мы же с тобой всегда так ездим, только в этот раз за рулём ты. Обьясняет учитель Со, пока Феликс внимательно слушает, фиксируя шлем у себя на голове. — Только аккуратно, у моей малышки очень мощный двигатель — одно неверное движение и она рванёт вперёд, а там удержать контроль будет безумно сложно, понял меня? Спрашивает, заглядывая в глаза напротив. Он волнуется за своего младшего, ведь мотоцикл — вещь довольно опасная, особенно столь мощный. Феликс кивает, а у самого руки чешутся поскорее полностью ощутить кайф адреналина. Он уже потихоньку начал просачиваться в кровь от одной лишь мысли, что сейчас он сможет наконец покататься на настоящем байке, а не на простом скутере. Ли уверенно седлает железного коня, под пристальным, слегка взволнованным взглядом старшего. На лице вырисовывается улыбка. — Не переживай, хён, всё нормально будет. Уверяет Феликс Чанбина, пока тот вгрызается зубами в щёку изнутри, чтобы хоть как-то унять тревожность. Младший закрывает визор и заводит байк. Со отходит на пару шагов назад, чтобы дать ему достаточно места. Не долго думая, Феликс смело прокручивает ручку, и мотоцикл стартует. Рёв двигателя поднимается вверх по рукам, начиная от самых подушечек пальцев, перетекая в предплечья, а затем уже и разливаясь по всему телу, смешиваясь с адреналином. Феликс едет аккуратно, не гонит, ведь пока ещё не чувствует полной уверенности в железной махине под ним. Мотоцикл принадлежит Чанбину. Словно верный зверь, он отзывается только на его команды, а чтобы привыкнуть к новому владельцу им обоим нужно время. Блондин делает один медленный круг по полю, возвращаясь обратно к Со, приостанавливаясь на чуть-чуть. Он встречается с довольной улыбкой не лице напротив. — Неплохо, очень даже неплохо для первого раза. — Хвалит Бин, скрещивая руки на груди. — Попробуй добавить чуть больше скорости. Посмотри, как мотоцикл будет вести себя. Но если вдруг станет некомфортно, или ты почувствуешь что теряешь управление, тут же сбрасывай. Ты мне ещё живым нужен. Голос Чанбина громкий, он пытается перекричать довольно сильный рёв двигателя. Однако Феликс его слышит превосходно даже в шлеме. Кивает, давая понять, что услышал, а затем вновь стартует. Он прокручивает ручку чуть больше в этот раз, чувствуя усиленный порыв ветра. Закат полыхает красным костром. Зрелище поистине завораживающее. Феликс на секунду отводит взгляд, чтобы запечатлеть в памяти этот момент. Однако не замечает, как неосознанно правая рука чуть съезжает, прокручивая ручку больше положенного, разгоняя мотоцикл сильнее. Чанбин слышит усиленный рёв и тут же проклинает себя за то, что вообще дал младшему сесть за байк. Феликс пугается, ведь начинает остро чувствовать, что теряет контроль над железным конём. Тот несётся по полю в подобии приступа бешенства. Поток ветра бьёт в грудь Ликса, отбрасывая того чуть назад. Он не замечает на дороге довольно большую яму и въезжает прямо в неё колесом, теряя какой-либо контроль и свой баланс, падая с сидения мотоцикла прямо в высокую траву. — Феликс! Кричит Чанбин, начиная бежать в сторону случившейся аварии. Неконтролируемая махина несётся дальше, целясь прямо в какое-то старое бетонное сооружение, давно заброшенное, видимо, игравшее роль своего рода курятника в далёкие семидесятые. Слышится противный скрежет металла, а затем удар. Мотоцикл врезается прямо в сооружение. Чанбин тут же подбегает к байку, глуша мотор, чтобы, не дай Бог, не загорелся. Он даже не оценивает повреждения, сразу же подрываясь к упавшему Феликсу. — Феликс! Вновь кричит, а затем замечает белую макушку, выглядывающую из травы. Несётся прямиком к нему, тут же падая на колени рядом, прижимая опешившего парня к себе. — Господи, Ликси, я так испугался! Я же сказал тебе, блять, тормозить, когда понимаешь, что теряешь контроль, почему ты не сделал этого?! Голос Чанбина срывается, а в словах начинает присутствовать нецензурная лексика. Он на взводе, он взволнован, он переживает. Ладони обхватывают чужие щёки, а глаза начинают хаотично искать какие-либо повреждения на теле младшего. Со облегчённо вздыхает, когда понимает, что блондин отделался лишь парой ссадин и испугом. Он вновь притягивает младшего к груди, крепко обнимая. — Твою мать, Феликс.. Выдыхает в макушку блондина, зарываясь носом в выбеленный пряди. Он чувствует, как Феликса слегка потряхивает всем телом. Тонкие пальцы крепко хватаются за майку Чанбина, а с губ слетает тихий всхлип. Он понимает, что наделал. От слуха старшего это не укрывается. Он слегка отстраняет Феликса от себя, пытаясь заглянуть в глаза. — Эй, Ликс, ты что, плачешь? Голос тут же становится мягким, дабы быстрее попытаться успокоить младшего. — Ликси? Вновь зовёт, всё ещё пытаясь поймать чужой взгляд. Феликс закусывает губу, чувствуя острый укол вины. — Хён, — ещё один всхлип, — твой байк. Чанбин моргает пару раз, а затем с губ слетает смешок, который заставляет Феликса поднять непонимающий взгляд слезящихся глаз. — Ты переживаешь, что угробил мой мотоцикл? Чанбина это явно забавляет, ведь в голосе слышны веселящиеся нотки. Он проводит большим пальцем по скуле младшего, нежно поглаживая. В глазах не читается злости или обвинения в адрес Феликса. — Глупый, главное, что ты в порядке. Похуй на байк. Он притягивает Феликса ближе, прижимая к себе. Сердце всё ещё колотится загнанной птицей, ведь оно, как и сам хозяин, безумно боялось потерять того, кто приручил. Того, без кого оно уже совершенно отказывается существовать, даже если сам хозяин пока не хочет с головой погружаться в эти чувства, боясь, что это всё может быть очень недолговечным. Однако, в отличии от своего хозяина, сердце давным давно всё решило, намереваясь никогда не отпускать этого милого паренька, поцелованного солнцем.~~~
Хёнджин и Минхо сидят у младшего дома. Отца в квартире нет, и Хван даже не хочет догадываться, где именно пропадает его родственник. В холодильнике совсем пусто, за исключением нескольких йогуртов и какой-то старой, наверняка уже заплесневевшей колбасы. Хёнджин давно перестал покупать продукты, ведь и так проводит большинство своего времени в квартире старшего, где мягкий диван и шерстяной клетчатый плед, где три кошки и запах сигаретного дыма, где безумно уютно. А дома что? Дома лишь запах вечного алкоголизма, скорби и одиночества. Однако иногда, когда отец уходит из дома, Хёнджин урывает момент, чтобы побыть наедине, не слыша пьяных возгласов, доносящихся с кухни. Иногда он приглашает и Минхо, чтобы тот составил ему компанию в этом замке одиночества. Сейчас они оба сидят на старом диване, попивая дешёвое пиво, купленное в ларьке неподалёку. Из открытого настежь окна в комнату врывается ветерок, разгоняя сигаретный дым по помещению. Минхо валяется на своём излюбленном месте — коленях Хёнджина, пока тот читает вслух подаренную старшим книгу. — Не понимаю, почему мистер Рочестер всё-таки позволил себе влюбиться в Джейн, если дал самому себе клятву не любить? Разве изменять своим принципам и решениям не то же самое, что изменять себе? Спрашивает Хван, останавливаясь и откладывая книгу в сторону. Он встречается с прищуренным взглядом кошачьих глаз. — Джинни, пойми, жизнь хорошенько потрепала его. Всвязи с этим он и потерял веру в любовь, честь и достоинство, хотя по природе своей является безумно гордым человеком. Однако сердце, долгое время закованное в клетку, устало ничего не чувствовать, устало прятаться от этих чувств. Именно поэтому, с приходом Джейн в его жизнь, он начинает меняться. Они сходятся на том, что у обоих тяга к новому. Джейн показывает ему другую сторону вещей, другой взгляд на жизнь, и он открывается ей, влюбляясь. Поясняет Минхо, беря одну из рук Хвана в свою, начиная неосознанно играться с чужими пальцами. — Как сказал один русский поэт Некрасов: «то сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». То есть, если человек вечно живёт с установкой, что любви не существует, он так и не сможет научиться чувствовать её, что весьма логично. Отрекаясь от чувств, человек никогда не сможет по-настоящему научиться любить. Книга полностью противоречит этому. Задумчиво произносит Хёнджин. Минхо загадочно улыбается, поднимаясь с колен младшего, поворачиваясь корпусом к нему. — Но ты же смог. — Говорит с той же хитрой улыбкой на лице, замечая явное смущение и непонимание Хёнджина. — Знаешь, ты напоминаешь мне его, Рочестера. Ты ведь тоже очень долгое время не позволял себе чувствовать что-либо, вечно закрывался, скрывал свои настоящие эмоции, прятался под сотнями масок.. — Однако ты смог пробудить что-то во мне, что-то тёплое и светлое. Добавляет Хёнджин, улыбаясь. Он понимает про что говорит старший. Более того, он соглашается. Некоторое время назад он бы точно завёлся, начал бы опровергать сказанное, начал бы кричать и злиться, ведь, как ему казалось, его никто не понимал. Сейчас, Хван Хёнджин является совершенно другим человеком. Многие могут сказать, что люди не меняются. И в большинстве своём это действительно так. Люди не могут поменяться сами, не могут сами пойти против своих установок и принципов, однако, другие люди могут сделать это за них. Могут подтолкнуть к чему-то, могут доказать и показать, что жить так, как ты вот сейчас живёшь, не нужно; что это только ломает тебя изнутри, что ты подвергаешь самого себя моральному насилию, и что, если так будет продолжаться, долго ты уж точно не протянешь. Минхо тихо смеётся, а Хёнджину кажется, что этот слегка хрипловатый от частого курения смех нежнее и приятнее любой песни. — Не отдавай только мне должное, Джинни. Ты ведь тоже не слабо повлиял на меня. Я хоть и не был таким любовным скептиком, как ты, но всё же не шибко верил, что когда-нибудь смогу найти того, кто сможет принять меня таким, какой я есть. Со всеми моими недостатками и загонами, со всеми тараканами в голове и прочим дерьмом. Говорит Ли, а в глазах читается безмерная благодарность к тому, кто сидит напротив. Хёнджин улыбается и тянется вперёд, целуя Минхо мягко и нежно. Сидеть просто так на диване на сквозняке из открытого окна, читать, обсуждать, курить и целоваться давно стало для них чем-то невероятно особенным. Какой-то идиллией, своим собственным миром, в котором застряли оба, и из которого уж точно не собираются выбираться. Минхо отстраняется, последний раз чмокнув младшего в уголок губ. Звёзды в глазах горят слишком яркой искренностью. Он поднимается с дивана, одаривая Хвана одной из своих фирменных таинственных кошачьих улыбок, пряча руку в карман и доставая оттуда телефон. Он что-то выискивает в нём перед тем, как отбросить на диван. Из динамиков через несколько секунд начинает играть красивая мелодия. Balmorhea — Remembrance — Потанцуем? Спрашивает Ли, протягивая руку младшему. Хёнджин сначала теряется — Минхо всегда до жути непредсказуем — но потом губы покрывает улыбка, и он охотно хватается за ладонь старшего, позволяя поднять себя с дивана и прижать практически вплотную к себе. Мягкая мелодия музыки пробирается парням под кожу, когда они начинают двигаться ей в такт. Ли обвивает талию Хвана, пока руки того ложатся на сильные плечи, пальцами аккуратно повторяя изгибы. Они точно подлавливают ритм музыки: Минхо потому что знает эту песню наизусть, а Хёнджин потому что точно следует ведущему в танце Ли. А ещё потому что оба танцоры. Они предельно тонко чувствуют каждую ноту, разрешая мелодии играть у них в душе, струясь из динамиков телефона. Они льнут ближе друг к другу, а затем вновь отстраняются подстать изменениям в песне. Местами хаотичные движения сменяются более плавными взмахами рук, и наоборот. Изгибы тел, кошачья грация и лисьи повадки. Блеск звёздного неба и сияние луны. Всё сливается воедино. Правду говорят, что музыка соединяет людей и сердца. Изначально, их соединила далеко не музыка, а скорее литература и ненависть к современному обществу, однако, всё это так же считается искусством, а искусство и создано, чтобы притягивать людей к друг другу, чтобы находить общие интересы, чтобы соединять души. Так же говорят, что в танцах проскальзывает душа человека. Каждый танец рассказывает свою собственную историю, даже если сам человек не задумывался об этом. Танец — экспрессия эмоций и чувств. В их танце читается безграничная привязанность друг к другу, страх потери, теплота чувств, ненависть ко всему миру, который когда-либо попытается отнять у них это «мы» и всё, что с ним идёт. Необъятная, местами не чётко выраженная и недосказанная, но всё же самая чистая и правдивая любовь — вот, что читается в танце двух парней в обычной городской квартире, с обшарпанными стенами, посыпавшейся штукатуркой и запахом сигаретного дыма. В такие моменты не хочется говорить, хочется просто молчать. Смотреть друг другу в глаза и молчать, ведь глаза — зеркало души. Они сами за тебя всё прекрасно скажут, и их слова будут красноречивые и понятнее, чем те, что слетели с языка. Иногда нужно уметь всё сказать и выразить тишиной. Именно так формируются союзы, создавшиеся ещё задолго до рождения своих физических оболочек. Однако во вселенной существует такой закон подлости, который гласит, что радостные моменты в жизни не могут длиться вечно. Как назло Минхо и Хёнджин запоздало возвращаются из своего мирка, упускают грохот входной двери, а очухиваются только тогда, когда грубые отцовские руки с неимоверной силой оттаскивают Хёнджина от Минхо. Да так, что сам Джинни теряет равновесие и падает на пол, больно сдирая кожу на руках из-за одной неправильно уложенной половицы, которая всегда выпирала. — Какого хера здесь происходит? Ты что творишь, поганец малолетний? Вздумал осквернить свою семью и лобызаться с каким-то парнем? Педик грёбанный! Голос мистера Хвана суровый и грозный, а перегаром от него разит аж за версту. Минхо порывается подскочить к младшему, чтобы помочь подняться, однако, тот сам прекрасно с этим справляется. В глазах читается злость и раздражение, накопленные долгими месяцами, на отца-пьяницу, который откровенно забил на сына, а сейчас вдруг вспомнил, когда дело коснулось «чести» его семьи. — Осквернить семью? Какая к чёрту семья, отец? Мама умерла год назад, а ты никак не отлипнешь от бутылки! Все родственники от нас отвернулись, потому что разосрались в концы с тобой. Ты даже собственного сына больше не замечаешь! А знаешь, как ты был нужен мне? Больше всех, блять, был нужен мне! Но тебе, видимо, нужна только дешёвая соджу и твои любимые собутыльники. Вот твоя семья. Ты даже не поздравил меня с Днём Рождения, и да, отец, я уже совершеннолетний и не нуждаюсь в твоих поучениях! Голос Хёнджина срывается, а на глаза наворачиваются слёзы, но он не смеет позволить им пролиться. Он не боится отца — это давно в прошлом. Он больше не маленький зашуганный мальчик, который и слова против сказать боялся. Мистер Хван молчит несколько секунд, и Минхо думается, что сорвавшийся ребёнок, наконец, смог достучаться до родителя, однако, все его надежды рушатся в дребезги, когда старший мужчина открывает рот. — Я не потерплю, что мой собственный сын трахается с парнем. Хёнджин вздыхает, прикрывая глаза. Минхо замечает, как он сжимает руки в кулаки и держится, чтобы не сорваться больше. — У тебя больше нет сына, пап. Я ухожу. Хван говорит довольно тихим голосом, больше не кричит и не срывает связки. Лишь проходит мимо разгневанного родителя, хватает Ли за руку и выводит прочь из квартиры, которую он уже порядком года не называет домом. На улице дышится в разы лучше. Весенние вечера пахнут свежестью и свободой. Для Минхо они пахнут самим Хёнджином. Младший поворачивается к нему и тут же порывисто обнимает. Ли чувствует, как намокает майка. Хван даёт волю чувствам, но, не издаёт ни единого звука, предпочитая плакать безмолвно. Минхо всё понимает, как и всегда — лишь обвивает чуть дрожащие плечи руками и притягивает ближе, даруя тепло, заполняя брешь в груди, просверленную непонимающим родителем. Его лунный мальчик настрадался. Хватит с него. — Поехали домой, Джинни.