Далеко. Очень. Возможно, навсегда

Взгляд чуть заплаканных карих глаз столкнулся со спокойными серо-голубыми. — Ты хотел меня убить. — Хотел. Юля вскинула бровь, нахмурилась — эта эмоция ему хорошо знакома: удивление, недоверие, сомнение. — Не думала, что ты так легко признаешься. — Не вижу смысла отрицать очевидное. Да, хотел. Тогда. — А сейчас вдруг решил передумать? Ты же Тёму убил. Врёт и не краснеет. Это он тоже знал. Поразительно полезное умение. — Не убил. Мы бы тогда не общались. — А это тебе ни о чём не говорит? — Юля потянулась через стол и ткнула в браслет наручников. — Просто так их не носят. — Я в курсе, — отстраниться нет никакой возможности, и это больше всего возмущает. — Я хотел тебя убить. Но стрелял не в тебя. Юля вернулась на место, закусила губу, что-то почирикала в блокноте карандашом и вдруг спросила шёпотом: — Ты в курсе, что за нами сейчас следят по камерам? Он кивнул. — Ты точно хотел сказать то… что ты говоришь? Он кивнул ещё раз. Юля от напряжения нажала на карандаш слишком сильно и сломала грифель. Ругнулась про себя, откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. — Слышала я уже такое. Про «не в меня». Знаешь, от кого? Он знал. Он всё знал. Ну ладно, почти всё. С Юлей Лебедевой он заочно был знаком уже не меньше восьми лет. Заочно — потому что большей частью это были редкие рассказы Лебедева. — Я люблю тебя. Юля не ответила. Уставилась, как на зверушку в зоопарке, покачала отрицательно головой. Не поверила. Он так и думал. — У тебя же семья, Вань. — Не моя, — сложно и долго объяснять, что его «жена» — это вдова его лучшего друга. И сын его же. Ваня просто не смог отказать в помощи. Так надо было. Его долг. — Это пройдёт, — уверенности у Юли было ни на грош, и утверждение скорее звучало вопросом. Он покачал головой. — Пять лет как. Не пройдёт. Между долгом и даже в мыслях невозможной любовью он в который раз выбирал долг. Долг — вот он, осязаемый, связывающий тебя по рукам и ногам, надёжный, довлеющий и всеобъемлющий. Перед родиной, перед начальством, перед близкими, за которых в ответе по собственной воле и желанию. Юля, кажется, сдалась. — А папа?.. — Знал. Поэтому и выбрал меня. — И как всегда просчитался. — Да нет, почему же, — он пожал плечами, — в его системе ценностей ты всегда важнее долга. И вновь этот колючий обиженно-недоверчивый взгляд. — А у тебя, значит, долг важнее человека? — Долг важнее тебя, — поправил, чтобы понимала, насколько тут важны уточнения. — Но только в случае, если бы ты и вправду навредила кому-либо. Юля вскочила со стула, нервно зашагала вдоль стены, а после вернулась и подпёрла голову рукой. — Ты косишь под слишком умного для солдата. — Другие возле Валентина Юрьевича не приживаются. — Да что ты говоришь, — фыркнула, рукой неопределённо повертела. — Вокруг него обычно одни идиоты крутятся. Если бы у него были свободны руки, он бы развёл их в стороны, как бы сдаваясь: считай как хочешь, тебе видней. Но запястья крепко держали наручники, и получилось не больше чем звякнуть ими о стол. — И ты такой же, как они, — не унималась Юля: видимо, затронул больную тему. — Считаешь, что без тебя я бы ничего не сделала. Может, и не сделала бы, только никто бы тогда не пострадал. Артём бы не пострадал! — Ты его жалеешь? — вот это было уже что-то новое. Насколько он знал, Артёма после того случая Юля ненавидела. Он, видимо, как-то реабилитировался в её глазах, потому что там, на крыше, она от Артёма не убегала. — Он не заслужил такой смерти! — Он жив. — Да ты-то откуда знаешь?! — Валентин Юрьевич сказал. — Папа?.. — Юля обернулась, оперлась руками о стол (точно так же, как отец) и нахмурилась. — Он с тобой общался? — Приходил зачитывать устав. Не говорить же, что генерал-лейтенант отчитал его как младшеклассника и пропесочил до самых костей. Обстоятельно так, на два с половиной часа монолога, как только голос не посадил. — Ясно, — ничего Юле было не ясно, он знал, но сделать ничего не мог. — Я уезжаю, Вань. — Далеко? — Навсегда. — Он сглотнул и впервые поднял взгляд от стола на неё. — Поедешь со мной? — Что? — Он подавился на вдохе, обернулся, глянул прямо в глазок камеры, а затем — снова на Юлю. — Я спрашиваю, поедешь со мной? Далеко. Очень. Возможно, навсегда. Предложение звучало пессимистично, нереально и утопично одновременно. — Я не могу… — Можешь. Я папе скажу, он твою… эту… ну, семью твою проконтролирует. Тебя бы всё равно посадили бы, наверно. Надолго. — Надолго — это не навсегда. — Кто знает, Вань, кто знает. Юля нервно потеребила браслет на руке. Стало очевидно, что на принятие решения у него всего пару минут. — А твой этот… Ха… Харитон? Юля улыбнулась и покачала головой. — Там сложно. Но он не против. Даже сам предложил. Ты типа «интересен ему как индивид», вот. Короче, Вань, шестьдесят секунд даю, да-да, нет-нет и расходимся. Идёт? На пятьдесят пятой секунде он решился. На пятьдесят девятой сказал «да». Через семьдесят два часа Лебедев Валентин Юрьевич вручил Коробановой Елене свидетельство о смерти Коробанова И.А, посмертную реабилитацию и документ о сохранении за ней всех привилегий как вдовы военнослужащего. Через семь дней в озере на Камчатке из воды был воссоздан исследовательский корабль «Сол». Через месяц пустую могилу Ивана Коробанова посетили девушка с мальчиком лет восьми. За ними наблюдали двое: седовласый мужчина с военной выправкой и молодой парень, который, стоя на коленях, убирал мох с другой могильной плиты. — Ну и н-нахрена это было? Она же реально думает, что он п-погиб героически. — Тебя спросить забыл. — Я п-пулю в лёгкое от него поймал. М-могли бы и спросить на всякий случай. — Надгробья мне не отвечают. — Д-да ладно вам, В-валентин Юрич, — Артём поднял голову, взялся за ладонь Лебедева и с его помощью осторожно поднялся на ноги. — М-мы же живы все. Второй раз помирать не с-собираемся. А кто-то и третий. — Я вам дам, «второй раз»! — генерал-лейтенант недовольно фыркнул, — И «третий», и так далее. Нервов у меня всех вас хоронить не хватит. — А в-всех и не надо, — из рюкзака, свободно висящего на плече Лебедева, Артём вынул небольшой букетик гвоздик, разделил на две части и положил на две другие могилы. Одна из них всё так же была пуста, под второй Лебедев похоронил часть своей жизни ещё пятнадцать лет назад, — Слишком п-поздно умирать молодым. И мне, и вам. И им, — Артём сложил ладонь козырьком и приложил к глазам, закрываясь от солнца. — Им там вдвое больше нашего жить. Особенно с-солдатику этому в-вашему. Если ему Х-харитон мозги на место поставит. — Артём, ты, когда молчишь, умнее кажешься. — А д-другие возле вас не приживаются. Лебедев вздохнул: практика показывала, что возле него не умные, а одарённые особой везучестью приживаются. Которым, чтобы эту самую везучесть открыть, приходится погибать почти у него на руках. — Идём домой, приживала, — Лебедев легко хлопнул Артёма по плечу, — нам ещё в Кушелово ехать на полтора месяца до первого снега. Работы там… невпроворот. А ещё особый канал связи с Солом, что не могло не успокаивать. И даже верилось, что всё будет хорошо — и на Земле, и в космических просторах.