сквернословящий

      Как же богат русский язык, сколь многогранен, искусен, текуч, как мёд или же самая прекрасная на свете песня. Журчащее, рычащее, музыкальное, переливающееся палитрой сочетаний гласных и согласных, уникальное звучание. Объявший всё то безумство чувств, эмоций, мыслей, дающий возможность выражать их вольно, утонченно или же грубо, звеня интонацией. Способный достучаться до самой глубины души, поднять в ней бурю, или же исцелить, успокоить. Уничтожающий, восхваляющий, мотивирующий или сражающий. Уникальный, один такой в своем роде, меняющийся, поглощающий другие языки, подстраивающийся под сменяющиеся века.       Александр Петрович знал много языков, любил французский за его мягкость и легкую картавость, но сердце всегда лежало лишь к одному ему, русскому, родному. В совершенстве владел всеми правилами, исключениями, всем тем многообразием слов, подаренным предками и молодыми, впитывающими иностранные речи и создающими свою, уникальную культуру.       Несмотря на все это великолепие, на все те безграничные возможности, Александр со свойственным ему снобизмом четко проводил черту, старательно ограждая себя от броских междометий. Брань – безусловно, имела право на существование, позволяя обуять восторг и негодование запредельной силы, но выходила за рамки культурности, сдержанности и воспитанности. Способность высказать мысль, не используя столь пошлые и грязные слова – отдельное искусство, а уж в этом он знал толк, как и во всем, касающимся культурного кода горячо любимой Родины. Опускаться до столь простых формулировок – ниже достоинства Петербурга, показатель слабого интеллекта, невразумительности. Саша никогда себе подобного не позволял.       Москва же не стеснялся, будучи излишне импульсивным и раскованным в собственной речи. Частенько не брезговал употребить то или иное ругательство, пускай и маты у Миши всегда были хлесткие, резкие, с небывалом чувством такта встроенные в монолог, полный уничижительных фраз. Саша сперва уши зажимал, выражая одно свое негодование всем своим внешним видом, после вел нравоучительные беседы, указывая Московскому на его возраст, статус и острый ум, позднее смирился, пропуская мимо ушей некоторые заковыристые фразочки. Против Москвы идти – это как с лопатой на танк бросаться, можно, конечно, но эффект будет незначителен. Капитулировать Александр не любил, но воевать с тем, кого так горячо, полностью, совсем, целиком, до дна, под завязку, исчерпывающе, всеохватно, по самое никуда, до чертиков, абсолютно, вконец, подчистую, обстоятельно и безвременно любишь - крайне сложно. Ведь когда так сильно, то готов на все, даже на прощение маленьких недостатков, превращая их в достоинство. Маяковский же тоже не чурался выражений, так отчего же Московскому молчать? - Как ты? – судя по звуку, Михаил вновь глотал кофе литрами, отхлебывая из любимой чашки даже во время телефонного разговора. Эту маленькую невоспитанность Саша тоже был готов ему прощать. - Проснулся в хорошем настроении и пока еще ничто не смогло его испортить, - немного задумчиво подмечает Петербург, удобно располагаясь в любимом мягком кресле, устраивая книгу, которую читал до этого на своих коленях, - сам как? - Хорошо, работы опять завались, - фыркает Михаил, неприятно шуршит листами прямо возле микрофона, заставляя Сашу поморщится, чуть отодвигая телефон от уха. Голос у Москвы усталый, это чувствуется в тонких хриплых нотках и каждом вздохе, или же, они вместе так давно, что Петербург просто слишком хорошо его чувствует. - Планируешь завтра приехать? Я присмотрел один новый ресторан, тебе должен понравиться, - разговоры ни о чем расслабляли, ведь суть не в том, что говоришь, а как это делаешь, наслаждаясь родным голосом, таким близким в подобные моменты. Саша читал практически весь день, мучаясь от дремы, в которую его погружал столь скучный и весьма третьесортный роман. Бросить чтение Александр не мог, ведь с книгами всегда так, ежели начал, то надо довести дело до конца. - Конечно, поэтому сегодня поработаю подольше, - резкий звук бьет по уху, вынуждая вздрогнуть и зажмуриться, как и любимое слово Миши, - блядь! - Ты не мог бы не выражаться хотя бы при нашем разговоре? – привычно уже ворчит Петербург, закатывая глаза и бездумно водя кончиками пальцев по чуть шершавым страницам книги, наслаждаясь ощущением и запахом типографии. - Не начинай, - весело фыркает Москва, улыбается, кажется, - ты просто завидуешь мне, что я могу позволить себе говорить все, что мне хочется, когда сам так не умеешь. - Не умею? – Александр и сам не сдерживает улыбки, закатывая глаза от нелепой подколки, посмеиваясь даже, - ты даже представить себе не можешь, насколько я талантлив в выражениях. - Да что ты говоришь, - Московский ведется, становится заинтригованным, собирая с пола рассыпавшиеся документы, придерживая телефон плечом. Безусловно, он точно знал о том, что Саша может и не может, но не поддеть не мог, слишком увлекаясь очередной их маленькой игрой. Что может быть лучше этого в такой хмурый осенний и весьма загруженный день? - Миша, я не буду опускаться до нецензурщины лишь потому, что тебе вдруг приспичило послушать хорошо известные тебе слова. - Как насчет маленькой сделки? Ты усладишь мой слух своими талантами и хорошими знаниями русского языка, а я целый месяц буду сдерживать себя в выражениях, хотя бы при тебе.       Александр задумался. Предложение действительно звучало заманчиво. Стоило отметить, что всё, что касалось сделок, было особым талантом Московского. Возможно, именно это и делало его хорошей столицей, а не только преданность делу и неусидчивость, позволяющая быть Москве столь вездесущим. - Предположим, я соглашусь на это. Что бы ты хотел от меня услышать? - Что-нибудь охуительно горячее, способное согреть меня в моем весьма скучном офисе жаром твоих чувств, - Михаил смеется, вновь отхлебывает из кружки большой глоток кофе с тройной порцией сахара и готовясь к тому, что Петербург пойдет на попятную. Этот чертов очкастый сноб наверняка предпочтет слушать маты Московского хоть еще всю жизнь, чем произнести их самому. Он слишком хорошо его знал.       Саша в трубке притихает так надолго, что кажется, будто связь прервалась. Михаил отнимает трубку телефона от уха и стучит по сенсору, заставляя экран загореться и убедить его в том, что разговор все еще идет. В какой-то момент Москва даже начинает волноваться, как Александр наконец-то решается, меняя тон и переходя на более низкие нотки своего потрясающего голоса. - Я хочу, чтобы ты, сукин сын, приехал завтра и оттрахал меня прямо на пороге моей квартиры, - грубые слова из уст Петербурга звучали с такой восхитительной эстетикой, что Миша замирает, вслушиваясь в каждое слово, - нет, знаешь, даже выебал, засадив мне по самые яйца и заставив кричать твое такое охуительное имя на весь дом.       Миша сглатывает, откладывая папку с какими-то сейчас совершенно ненужными документами в сторону, прижимая смартфон ближе к уху, ощущая, как слова медленно просачивались в мозг, будоража своей непривычностью и новизной. - Конечно, я сперва мог бы отсосать тебе, почувствовать твой горячий крепкий хуй в своей глотке, мне так пиздецки хорошо от него, что я готов кончить только от этого.       Петербург не унимается, увлекаясь разговором и развязывая свой излишне культурный язык. У Миши дыхание спирает, весь мир сужается до их чертова телефонного разговора, от которого мурашки по спине бегут, оплетают тело, спускаясь к животу и ниже, отдаваясь слабым возбуждением от одних лишь слов. Он не перебивает, боясь спугнуть столь грязную речь, потоком вливающуюся в его уши, одним лишь неверным словом. Москва просто не мог допустить этого. - Блядь, ты такой горячий, что я готов быть твоей маленькой шлюшкой весь завтрашний вечер, звать тебя папочкой и просить накончать в меня много-много раз, - голос у Саши сейчас совсем другой, низкий, внезапно чуть хриплый, но совершенно не смущенный. Александр даже не краснеет, прикрывает глаза от ползущего по телу жара, наслаждается, облизывая тонкие губы и ухмыляясь, упиваясь реакцией Михаила на свои слова. Побеждать Романов любил так же сильно, как ненавидел ругаться. - У тебя такое охуенное тело, Миша, будто из мрамора высечено, и я, блядь, молюсь на него каждый раз, когда вижу тебя без одежды, - возбуждение обоих становится слишком очевидным, распаленное разговором и мыслями, воспоминаниями, ярким калейдоскопом проносящимися в голове. - Твоими устами, Саша… - все же не выдерживает Михаил, с трудом справившись с оцепенением. - Твой бы хуй? – Александр смеется, впитывает эмоции Москвы как губка, сжимает чуть колени, пододвигая книгу повыше, пускай и в доме он был совершенно один, и стесняться было некого. Однако, будучи столь бескультурным в разговоре, он вполне себе оставался собой в привычной обстановке, сдерживаясь в жестах и позах, поправляя сползшие на переносицу очки.       Миша в трубке шумно сглатывает, подключает торопливо наушники, смахивая окно разговора и открывая приложение для покупки билетов. Плевать, что четверг, что работа, что не время. Оставить сейчас все как есть – вот, что действительно тяжело, ведь он просто обязан увидеть Петербург в ближайшие пару часов, или с ума сойдет, слишком распаленный таким разговором. Саша стихает, явно посчитав, что на сегодня грязных речей достаточно. Хорошего ведь понемножку, аккуратно дозируя, иначе весь флер смоется в потоке обыденности. - Чем ты сейчас занимаешься? – вопрос почти что риторический, ведь билеты уже куплены, а сумка почти собрана. Машина в аэропорт ждет внизу, готовая сорваться, стоит только Москве выскочить на улицу. - Собираюсь в ванную, рот с мылом помыть, - фыркает Саша, ощущая, как стыд и смущение возвращаются неприятными волнами, яркими алыми пятнами на бледных скулах. - Я уже еду в аэропорт, так что целиком тоже помой…       Разговор обрывается, потому что Петербург настойчиво жмет кнопку сброса вызова. Продолжать этот цирк после всего произошедшего не хотелось, особенно сейчас, когда язык буквального жгло от каждого грязного слова, сказанного им Мише. Повелся на эти чертовы московские уловки, поддался, позволяя себе опуститься до подобной низости. Рот действительно бы стоило помыть, желательно с мылом и всем тем, что хранилось на полочке ванной комнаты.       Душ, он, конечно же, тоже примет, собираясь встретить гостя в полной чистоте.