иногда это пугало.
иногда завораживало.
но чтобы оставить равнодушной…
никогда.
С каждым днём Юма гонит остальных птенцов всё дальше, оставляя своё внимание только любимице. Приходит каждый день и проводит часы в чужой тишине. Возможно, испытывает свою/чужую волю, возможно, просто хочет наблюдать за силой, незнакомой даже ей самой. Так и хочется утонуть в чужом самоконтроле, но пленница не даёт сделать даже этого. Лишь сидит смирно и позволяет наблюдать. Глядеть. Рассматривать. Наблюдать. Да, пусть останется "наблюдать". Юме трудно. Она хочет прикоснуться, провести длинными ногтями вокруг шеи, спуститься ниже и поглотить Леру всю без остатка. Костяшки с каждой мыслью всё белее и белее, но Дагбаева пытается сделать вид, что всё хорошо. Ничего страшного. Надо попытаться забыть про пленницу. Ничего сложного, верно? Раньше же жила как-то без неё. И сейчас проживёт. Сначала убеждать себя в этом даже не становится смешным, но спустя несколько дней Юма не выдерживает и вновь собирается к ней. Не молчать более, нет. Нельзя больше терпеть мощи её тишины. Нельзя. Невозможно. Она не вытерпит более ни молчания, ни отсутствия, потому что ещё секунда и Дагбаеву задушат чувства, что она испытывает:заинтересованность,
восхищение,
восторг.
— Как долго ты ещё собираешься молчать? — приказной тон. Она по-другому и не умеет. Всю жизнь только тем и занималась, что наставляла всех. Сначала Лера молчит, проглатывает чужие слова, проводит нитью сквозь себя, а потом выдает: — Сколько понадобится, — она отвечает коротко и холодно, но внутри Юмы уже всё смогло перевернуться. Её голос так и мажет силой, которую Она не встречала даже у самого храброго наёмника. Её голос, как у самой горластой птички, переливается по хозяйкиной груди. Уши промазывают мимо нот чужих слов, но сердце запоминает. Оно всегда запоминает.Макарова обладает словом.
Словом, перед которым даже Она готова встать на колени.
Юма не отвечает, а Лера не видит смысла продолжать. Они вновь молчат, испытывая терпение друг друга, но если хозяйка слабеет и чахнет с каждым днём, внутренний стержень Её птички будто и не собирался исчезать, только крепнет с каждой минутой всё сильнее. Юме страшно. Боязно, что Она сломается. Что Ей придётся взять и признать своё поражение перед этими внимательно-невнимательными глазами. Что-ж, так и происходит. — Я требую, чтобы ты говорила со мной! — Юма приказывает, умоляет, просит. Ещё чуть-чуть и готова уже в слезах кланяться, чтобы Лера избавила от гигантской тоски, которую дарит. — А я требую, чтобы ты освободила меня и, наконец, забыла о моём существовании. Смекаешь о чём я? — холодно, грубо, жестоко — Юма задыхается. Терпеть не может, когда Её приказов не слушаются. Она могла бы позволить подобное братцу, своим воронам, но не этому подобию человека. Сердце стучит бешено, а злость накапливается в жилах. Нельзя. Так. Разговаривать. С. Юмой. Дагбаевой. Нельзя. — Слушай, ты! Я могу уничтожить тебя одним своим коротким приказом, даже нет, не приказом, мне достаточно посмотреть на тебя не так, и ты уже будешь проходить веселый этап гниения человеческого тела, так что не смей со мной пререкаться! Уяснила? Я здесь главная! Я власть! Только я могу тобой управлять! — Она надрывается и в спешке берёт пленную за горло. Лера хрипит, злобно щурит глаза, но не пытается сопротивляться. Знает, что бесполезно это дело: нужно экономить силы. На лице Юмы сейчас только ярость. Хочется взять и сжать птенчика настолько сильно, чтобы обломать все крылья, чтобы горестно смотрела чёрными птичьими глазами, чтобы… — В-В…ты. — Лера начинает, — Ты каждый день п-приходишь ко мне, чтобы просто помолчать рядом, — Воздуха не хватает, чтобы внятно говорить, но чужие когти так и стремятся вспороть нежную шею. — как я должна на это р-реагировать? Восхищаться? Радоваться? Да ни за что в жизни! Юма в панике отпускает пленницу. Лера падает на холодный пол и сворачивается в клубок. Руки Дагбаевой живут своей жизнью, трясутся в истеричной агонии, а сама Она вылетает из камеры, не желая больше видеть никого. Райская птица недоступна даже Ей, такой могущественной властительнице и от этого хочется закрыться ото всех и больше никогда не вспоминать собственного поражения. Лера не боится Юму. Зато Юме достаточно одного упоминания её имени, чтобы пробиться дрожью. На следующий день Дагбаева отпускает Леру из камеры прогуляться по коридорам. Макарова ходит по дому, рассматривает шёлковые простыни и дорогие картины вокруг себя с каким-то детским удивлением. Юма наблюдает: глаза у неё есть во всех углах дома. Лера с восхищением разглядывает полотна на стенах и статуи в залах, иногда дотрагивается до них, но быстро убирает руку. Осторожничает с хрупкой вещью. Сзади неё стоит один из Дагбаевских птенцов. Кондор, кажется. Рассказывает что-то ей о каждом из экспонатов: откуда привезли, сколько стоило, что из себя представляет. Где-то между между историческими справками и рассказами о художественной ценности проскакивают шутки про пережитое прошлое. Про воробушка Алтана, про самоуправляемый костюм, про ворона «Поварёшкина», который, походу, даже не собирается Леру вызволять из её затруднительного положения. Лера смеётся, и у Юмы всё переворачивается то ли от излишней откровенности наёмника, ожидающего прихода её двух воронят, то ли от осознания, что рада пленница даже обществу человека, который скинул её с огромной высоты. Но не Её. Её обществу она не рада.Почему?
Юма богатая, могущественная, страстная и сильная...
..почему?
Это всё так неправильно. Так не должно быть. Будь всё проще, будь Юма хозяйкой авиария, а Лера не тем, кто может перерезать ей горло при любой возможности, Дагбаева была бы счастлива. Они были бы счастливы. Быть может, Лера даже обратила на неё внимание, легко улыбнулась, как делала это кондору, и всё было бы хорошо. На деле Юма видит, как птичка глазами огибает все экспонаты дома, задумчиво кусает губу и думает-думает-думает... К вечеру Лера возвращается в свою камеру. Птичка подолгу не может уснуть, наблюдая как с потолка в углу капает вода. Когда шёл третий час их совместного просмотра, как тоненькая струйка разрушала многолетний камень, Юма поняла: она не сможет. Не сможет больше жить без воспоминаний о ней. И совсем скоро за ней припрутся воронята, и тогда ей придётся снова жить без какой-либо заинтересованности в происходящем.Вы же всё ещё помните, что она просто заинтересована?
А вот, вспомните.
На следующее утро завтрак в камеру Макаровой не привозят. Вадим отворяет дверь темницы, желает доброго утра и велит подниматься наверх, к хозяйке. Лера сонно соглашается и идёт следом за наёмником. Вновь через красивые колонны и исполинские скульптуры. Иногда она понимает Дракона: как бы тут ни было плохо, здесь всё же очень красиво. А ему, как этакому искусствоведу, наверное, вдвойне нравится. Дагбаева никогда в жизни так не нервничала. Бессонная ночь сказалась на цвете её лица, он стал серее и бледнее. Но это неважно, верно? Важен результат. Она придумала прекрасную идею, как оставить Леру у себя. И даже если воронята придут за её райской птицей, никто не смог бы её забрать. Предложение, от которого невозможно отказаться. — Здравствуй, милая, — Лера напряглась при виде Юмы, но лицом осталась всё также холодна и неприметна. — Садись сюда, я тебя не трону. Просто завтрак. Пленница села и они продолжили есть в полнейшей тишине. Лишь иногда Вадим где-то сзади похрипывал от излишней усталости за ночь. Он, кажется, ездил в какой-то клуб за Алтаном посреди ночи. Хозяйка махнула рукой, и наёмник вышел. Удивительно, но ничего не поменялось: всё также Юма сидит и следит за чужим молчанием, терзает себя им и надрывает внутренний голос в истошном крике. Успокойся. Успокойся. Ты сильнее её. Ты сильнее её. Ты сильнее её.Сильнее.
Сильнее...
Сильнее?
— Тебе нравится здесь? — Дагбаева заводит разговор издалека. Лера замирает от неожиданности, но голос её не дрогнет ни на долю секунды. — Здесь… — Макарова замолкает на секунду. — красиво. — Знаю, я и кон...Вадим часто ездим по всему миру в поисках каких-то редких произведений искусства. Но я о другом. — Юма положила вилку прочь, — Я же вижу тебя, и ты ведь совершенно не желаешь работать на этого сумасшедшего рыжего психа, верно? Лера молчит, глаза её замирают беспокойным огоньком. — Вы все тут психи. Каждый до единого. Ни одного нормального ещё не встретила. — Что есть, того не отнять, милая. — Юма смеётся. Лера только замирает в ответ. Где-то внутри Дагбаева разочарованно вздыхает. Не смеется. Она не с Вадимом, который мог ловко подкалывать её и всю ситуацию в целом. Юма не способна быть такой же свободной как он, — Но я о другом. Я хочу предложить тебе работу. Не хмурься, там ничего плохого: просто моя помощница. Никаких убийств и жертвований жизнью ради какого-то идиота, возомнившим себя невесть кем, да и график, как у самого обычного работника… Но. Тебе придётся навсегда отказаться от идей Чумного Доктора. Смекаешь о чём я? Макарова уводит глаза в сторону, даёт себе секунду поразмышлять над всем. Наверное, думала Её пташечка, что убить её собираются, вот и отправили на последний в жизни обед. Чёрт их знает, этих богатых бурятов, верно? — Предлагаешь…предать Разумовского и перемкнуть к тебе? — они встречаются взглядами. — Да, милая. Я наслышана о твоей «мотивации» работать с ним и не беспокойся: я встану на защиту твоей семьи сразу же, как ты согласишься. Очевидно, что у меня достаточно средств, чтобы оплатить любой твой каприз. Я не Разумовский, который обещания себе же не может выполнить, не то чтобы другими что-то обещать, — Юма улыбается, пока перед Лерой стоит главный моральный выбор её жизни. Интересно, о чём она, такая серьёзная и красивая, думает? Наверное, о том, кто из них двоих сделает ей хуже. Не лучше. Хуже. Лера умная девочка, Дагбаева уверена, сама понимает, что ни героев, ни злодеев здесь попросту нет. Все давно перемешались в своей психопатической смеси отчаяния и ужасающей жестокости. — Я согласна. — голос Леры потеплел, перестал быть таким напряжённо-чёрствым и это приводило в восторг. Вот она, Её райская птица, сама залетела в авиарий, возжелав остаться тут навсегда. Любовно махнула крылом и осталась на одной из веток, простодушно глядя глазами. Сердце трепещет, а Юма впервые за несколько лет искренне кривит уголки губ. Она превратит жизнь Леры в сказку. Она обещает.