Гадание

Колин не помнил, когда последний раз видел среди беснующейся толпы Дэна, которого унесло танцевать после второго бокала крепленого. Буквально час назад они еще были в Уайтчепеле, но Дэн предложил отпраздновать победу в карты и потащил Колина в район лондонских доков, заверив, что знает одно подходящее местечко. Вначале Колин отсиживался за столом, наблюдая за веселым колыханием танцующих, выбивающих каблуками пыль из дощатого пола под зажигательную мелодию струнных, но мотивы точно гипноз влекли его. Тело казалось готово само пуститься в пляс. Руки, сжимающие бокал, оживали, ноги притопывали в такт Чардаша, губы подпевали на незнакомом языке… И вот он, уже забыв обо всем, нырнул в самое сердце толпы. Танцующие с радостным улюлюканьем окружили его плотным кольцом. Бородатые мужчины в потрепанных сюртуках, женщины в аляповатых платьях. Задевающие со всех сторон локти, взлетающие в воздух руки, дружный гомон, подпевающий словам заморской песни, колеблющийся голубоватый свет газовых рожков… В конце второго танца Колину казалось, что он заметил черноволосую макушку выплясывающего Дэна, а к концу четвертого уже и думать забыл о нем, отдавшись на волю торопливой мелодии и скрипу скользящих по струнам пальцев. Колин не поспевал за ритмом вибрирующего в воздухе цыганского ритма, ноги заплетались, хотя он не был слишком пьян. К нему вдруг пришло озарение, что именно оттого он и отстает. Потому что не может отпустить себя до конца. Взяв паузу на прогулку до бармена, следующий танец он уже встречал с бутылкой вина в руке. После пары тройки глотков стало легче. Яркие лица, мелькающие перед ним, слились в бессвязное пятно, а затем стало все равно и на ноги, и на мелодию, за которой уже и не было смысла поспевать. Значит, решение он принял верное, понял Колин, не переставая танцевать и отпивая прямо из горла, едва не окатив вином танцующую перед ним высокую девицу. Заметив замешательство Колина, она обворожительно улыбнулась ему пунцовыми губами. Танец разметал ее черные как сажа волосы, по плечам. — Позволите? — спросила она, взяв руку замершего Колина, и поднесла его кисть вместе с бутылкой к своему лицу. Сердце Колина сдавило где-то под горлом, а потом ухнуло вниз, по телу прошла волна жара. Он наклонил руку, позволяя отпить из бутылки и чувствуя, как пальцы обжигают его ладонь. — Как тебя зовут? — с легкой дрожью спросил Колин. Лицо незнакомки плыло перед глазами, лишь яркие красные губы не давали потерять связь с этим миром и отрешиться в хмельное забытье. — Эзра, — ответили ему с пытливой улыбкой, прежде чем медленно и чувственно обхватить губами горлышко бутылки и приникнуть к нему в жадном глотке. Колину стало нечем дышать. — Эзра, — хрипло проговорил он, пытаясь не выронить бутылку из мигом вспотевших рук. Голени покрылись мурашками. — А как тебя зовут? — со смешком спросили его. — Хотя постой, не говори. Я погадаю тебе, а ты в обмен назовешь мне свое имя. — Погадаешь? — оторопел Колин. Музыка и танцующие вокруг люди словно размылись, растворились в быстром ритме Чардаша, окружив их плотным коконом, тесня друг к другу. — Во мне течет цыганская кровь, — прозвучал ответ. — Идем. Горячие пальцы сжали ладонь Колина, и он последовал сквозь толпу, влекомый Эзрой. Про цыган рассказывали невесть что, но Колин не боялся, что его обведут вокруг пальца. Что ему терять? Только карточный выигрыш и серебряный портсигар с папиросами. Он прошел за Эзрой к барной стойке, и с глухим стуком опустил полупустую темно-зеленую бутылку на столешницу. Пальцы Эзры заботливо огладили его запястье, очертив жилку и вену, и развернули ладонь к свету. Пульс отстукивал заполошный ритм под стать торопливой мелодии. — Значит, хочешь мне погадать? — пьяно и беззаботно усмехнулся Колин, наслаждаясь бережными, чуткими прикосновениями. — А ты разве не хочешь? Мне показалось, что ты согласился, — на губах Эзры играла пленительная улыбка. Карие глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели внимательно, изучающе. Подушечка большого пальца поглаживала внутреннюю сторону ладони, обрисовала контуры пальцев. — Хочешь? — Хочу, — бездумно подтвердил Колин, не понимая, чего же хочет на самом деле, лишь бы не отпускать Эзру так скоро. Не дать уйти. Он не мог объяснить себе причину своего внезапного влечения, но губы и пальцы манили его, согревали, задевали струны в его душе. — Смотри, — пухлые пунцовые губы расплылись в улыбке. — Это линия судьбы. Сегодня тебе явно благоволит удача. — Потому что я повстречал тебя? — весело спросил Колин, ощущая в голове легкий гул от топота десятков ног и шумной музыки. Вряд ли намек был на его карточный выигрыш. — Это уж тебе решать. — Подушечка указательного пальца описала контур морщинки на коже, прошлась туда и обратно. Движение отозвалось в теле Колина приятной истомой. — А это линия любви. Видишь, какая длинная и глубокая? Колин всмотрелся в ладонь, не замечая ничего необычного. Он столько раз видел свои руки и сейчас пытался взглянуть на них совершенно по-новому, будто впервые в жизни. Он слегка сжал ладонь, чтобы линии проступили четче. — Буду счастлив? — с легкой тенью иронии усмехнулся Колин. Он не был счастлив в личной жизни. И хоть за его плечами и чистилось множество романов, успокоения и умиротворения они не принесли. В душе саднили неутихающие одиночество, пустота и бессмысленность. — Будешь. Обязательно будешь. Но для этого от тебя потребуется мужество, стойкость и недюжинная смелость. В горле пересохло. Колин потянулся за бутылкой, чтобы промочить его, но тут же с подозрением взглянул на Эзру. Угасающее от хмеля сознание озарила догадка. — Я должен добиться тебя? Улыбка на губах Эзры стала шире. Бутылка выскользнула из руки, перекочевав в ладони Эзры. — А тебе этого хочется? Губы вновь прижались к горлышку, чтобы сделать глоток. С ним определенно заигрывали, причем довольно откровенно, не прося ничего взамен, только имя. — Неужели, цыганская кровь не говорит тебе верный ответ на этот вопрос? — Колин протянул руку, коснулся щеки, очертил пальцем острый контур скулы, задевая смоляные пряди, и коснулся мочки уха. — Сначала я хочу плату за свое гадание, — последовал кокетливый ответ Эзры. — Так как же тебя зовут? — Колин, — без раздумий ответил тот. — Кооолин, — протянул низкий соблазнительный голос. — Тебе хочется этого до дрожи, Колин. — Слова вибрировали в воздухе, точно беспокойный мотылек, привлеченный светом лампы, прорезающей ночную мглу. — Но… — Но? — Но ты боишься, — ухмылка на пунцовых губах манила, влекла за собой, заверяя, что страхи беспочвенны. — Сейчас ты полон решимости, — голос Эзры подстегивал его ослепленное сознание. Играл с ним. — А вот наутро будешь жалеть. Облизав губы, Колин слегка покачнулся на месте и ухватился за барную стойку, задумчиво кивнул, поджав губы, и зачесал растрепавшиеся волосы назад. Забрав из рук Эзры зеленую бутылку, он опрокинул в себя остатки вина, пойдя на поводу у зеленого змия. Сегодня он уже помог ему танцевать, так почему не поможет сейчас? — Спорим, что не буду? — И как же я это проверю? — сквозь ухмылку прозвучал вопрос. — Останься со мной до утра. Рука Эзра, продолжавшая все это время поглаживать линию любви, сжалась на ладони. Горячие пальцы не отпускали Колина, ведя сквозь толпу танцующих, будто не знавших устали и покоя. Сердце Колина не находило покоя им в пример, трепыхалось в груди под волнующую мелодию. Пунцовые губы сулили тепло постели и жар тесных объятий. Они поднялись по лестнице в комнаты, и как только за Эзрой закрылась дверь, Колина подтолкнули к постели. Но стоило его голове коснуться подушки, как свет померк перед глазами. Ослепленный, сквозь ватную тишину он слышал тихие шаги, приближающиеся к кровати, скрип половиц и едва доносящуюся до них музыку. Он почувствовал пальцы, расстегивающие пуговицы на сюртуке, а следом и на рубашке. Сквозь занавески пробивался тусклый свет уличных фонарей, освещавших бедный лондонский район. Едва различимая фигура склонилась над ним, матрас прогнулся под Эзрой. — Только не усни, — послышался тихий смешок, когда пальцы сжались на пряжке ремня. Ладонь погладила напрягшийся живот, и Колин глухо застонал, без слов говоря, что не сумеет сомкнуть глаз в такой момент даже при всем желании. Его бедра оседлали, юбка собралась складками, и Колин, поднырнув под ткань, погладил нежную кожу под коленками. Ответом ему был низкий соблазнительный стон. Ладони поползли вверх по ногам, сжали упругие мышцы, и он легко подтолкнул Эзру, потянул его на себя, вынуждая сесть поверх изнывающего по ласке члена. От частого поверхностного дыхания у Колина пересохли губы и кончик языка, кожу тянуло, а в паху томительно разгорался жар, все его существо безвольно отзывалось на прикосновения ерзающего на нем тела. Он ощущал приятную тяжесть, давящую на член, ткань белья пропиталась выступившей смазкой. Колину хотелось сдавить Эзру в своих объятиях, опрокинуть на кровать, вжать в постель и взять, закинув себе на плечи длинные стройные ноги, но понимал, что после вина не сможет в должной мере управлять собственным телом. Инициатива Эзры оказалась как никогда кстати. Колин сжал крепкие напряженные ягодицы через ткань белья, за что оказался вознагражден сладким стоном. Он провел ладонями вперед, оглаживая тело, намереваясь бесстыдно коснуться Эзры между ног, но в назидание получил по рукам и тут же отдернул их. — Не все так быстро, Колин, — пожурили его, наклоняясь. Губы обожгло горячее дыхание, Колин ощутил терпкую сладость вина на языке и жар рта, целующего его. Бедра Эзры терлись об него через одежду. Колин обнял Эзру поперек спины, прижимая к себе, слишком увлеченный поцелуем, чтобы удивиться тому, что к нему не прижались сквозь ткань рубашки упругие груди. Никогда прежде он не позволял себе вступить с кем либо в связь столь поспешно, безоглядно, пропустив ухаживания и знаки внимания. Колина лихорадило, он буквально был болен, поддавшись сиюминутной страсти. Казалось бы, Эзра уже в его руках, но по-прежнему недостижимо далеко, не принадлежат ему без остатка. Но недоступность лишь раззадоривала, сводя с ума. На лоб тек пот, капли терялись в густых бровях, струились по вискам. Колин задыхался от возбуждения, выстанывая в рот Эзры, кусая пунцовые от поцелуев и помады пухлые губы, и толкался навстречу, извивался, под тяжелым телом, комкая в пальцах взмокшую на плечах рубашку, пока не излился прямо в нижнее белье. Оглушенный оргазмом, ослепленный темнотой, до него словно из небытия доносился скрип кровати и тихие звуки Чардаша. А потом стихли и они. Первым, что Колин увидел поутру, была черноволосая макушка, пахнущие сладким цветочным ароматом пряди. Потянувшись к ним, Колин пропустил их сквозь пальцы, блаженно прикрыв глаза. Медленные, едва уловимые прикосновения не остались без внимания, голова Эзры, покоящаяся на его груди, приподнялась. Колин затаил дыхание, надеясь наконец-то вновь увидеть лицо Эзры, смутно маячившее в воспоминаниях. Его губы, карие миндалевидные глаза, благородный с горбинкой нос… Из груди вырвался удивленный полузадушенный вздох. — Ты мужчина, — только и смог вымолвить Колин. Пунцовая помада смазалась от поцелуев, напоминая паучьи лапки, в морщинках рядом с уголками глаз собрались тени, которыми были подведены веки у самых ресниц. На правом склоне носа в утреннем лондонском полумраке Колин различил крошечное пятнышко родинки. — А ты ожидал увидеть кого-то другого? — хохотнул Эзра, с удобством устраиваясь на его обнаженной груди и подул на сосок, который тут же затвердел темной горошиной. — Я думал… — Я ведь обещал, что тебе понадобится смелость поутру. Эзра провел его. Обдурил, как юнца. Но разве сам Колин не был одурманен, замечая лишь то, что хотел увидеть? Его привлекла игра, туманные намеки, эфемерность витающего между ними напряжения. И он был дьявольски пьян, чтобы судить вечером о чем бы то ни было. А ведь его могли и обокрасть. Могли оставить ни с чем. Даже перерезать горло, а он бы даже не смог ничего сделать, если бы Эзра во тьме вынул кинжал. Но Эзру это не интересовало. Тогда чего же он хотел? — Почему ты это делаешь? Почему я? — хрипло спросил Колин, приподнявшись на подушке. Он скосил глаза вниз и увидел на Эзре длинную темно-оливковую юбку. Но также он видел, что щеки его покрывает легкая щетина. Как мог он быть так слеп, не сумев распознать мужчину в женском одеянии? Видать вино действительно здорово ударило ему в голову. Он отчетливо вспомнил слова Эзры о том, что наутро он будет жалеть. Жалел ли он? Чувствовал ли гнев? «Нет», ясно понял Колин. Он не испытывал ни страха, ни отвращения. И именно это пугало его. Но было и еще что-то, чему он не сразу сумел найти определение… Любопытство. Неужто его линия любви и впрямь так глубока, что он готов без оглядки погрузиться в бездну и бесстрашно исследовать ее, ища ответы, чтобы понять себя и наконец-то обрести покой? — Тебе станет легче, если скажу, что видел тебя во сне? — с полуулыбкой спросил Эзра, и можно было только гадать, шутит ли он или говорит серьезно. Его лицо было совсем близко. Если вытянуть шею, Колин мог бы коснуться его губ, попробовать на вкус почти стершуюся с кожи помаду, еще хранящую слабое сладкое послевкусие вина.