На свои места

Грудную клетку обдаёт жаром от случайного взгляда на комика, наседкой крутящегося вокруг этого закомплексованного препода. Кроет, прямо как раньше; когда, например, эти двое уезжали в тур или задерживались на съёмках; когда дурачились в прямом эфире, пока по другую сторону экрана Саматоки затягивал бинт на вывихнутом в очередной драке запястье; когда в конце концов Рошо ушёл из дуэта, и Сасара пришёл домой глубокой ночью пьяный и насквозь вымокший и убивался так, будто их связывало что-то большее, чем дружба. Это исключено, конечно же, Саматоки знал. Молчал и сочувственно хмурил брови, обнимая крепче и вдыхая с чужих волос запах дождя и сигаретного дыма, хоть и буквально горел изнутри от ярости и ревности. Это было так давно, кажется, в прошлой жизни; Аохитсуги был уверен, что забыл навсегда это чувство. Грудную клетку обдаёт жаром, когда этот парень подбегает к Сасаре, и тот обнимает его за плечи в попытке успокоить его ёбаную панику, отшучиваясь и улыбаясь самой светлой и очаровательной улыбкой в мире. - Опять он с кем-то сцепился. Ты можешь не поднимать балаган хотя бы пять минут? – ворчит Джуто где-то под боком, не без усилий выдёргивая из рук якудзы микро, выключает его и наверняка молится всем богам, чтобы Ичиджику не отреагировала на этот самый балаган. Следовало бы послать кролика куда подальше с его нравоучениями, но Саматоки молчит, сжав челюсти и сверля взглядом своего недавнего соперника. У Сасары тоже отбирают микрофон «от греха подальше», и он не сопротивляется, лишь бы его друг не волновался за него. Как же мерзко. Рошо тянет его под руку в сторону комнат; он послушно трогается за ним, мягко выпутываясь из чужой хватки, и на прощание заглядывает в алые глаза. - Какого хрена с тобой? – Ирума щёлкает пальцами перед остекленевшим взглядом, пытаясь переключить внимание якудзы на себя, но тот никак не реагирует. Отвисает через секунды три, не глядя отбирает обратно свой микро и разворачивается к фойе, нервозно ища по карманам пачку. Жарко ужасно. Кровь по венам полыхает синим пламенем, костяшки больно обжигает столкновение с мраморной панелью. Джуто из-за спины рычит что-то про штраф за трещину на стене и замолкает мгновенно, когда Саматоки метает на него недовольный взгляд. Это нормальная реакция для кого угодно, но никак не для Джуто. Саматоки хмурится, в глазах помимо леденящей душу разбитости мелькает непонимание, и выражение его лица еле заметно смягчается. Буквально на мгновение, после чего он оставляет офицера без внимания; чиркает зажигалкой и рушится на диван. Это просто злость, рождённая ненавистью – убеждает он сам себя. Просто ублюдок подвернулся под руку под стать дерьмовому настроению и просто взбесил. Своим предательством двухлетней давности, своим существованием… своим тёплым взглядом, в котором хочется раствориться. Блять. Просто он всё ещё родной. Саматоки два года вытряхивал его образ из снов, его парфюм из памяти; свёл тату с датой, а вместе с ней – насечку с именем на сердце, чтобы одной встречей обесценить пережитую боль. Чтобы снова приревновать, но не подать виду; чтобы вновь погрузиться в рефлексию, невольно проецируя перед собой лимонного цвета глаза. Во время баттла взгляд у Сасары был игривый и непринуждённый, и оставался таким же, когда ребята вмешались; но уже казался Саматоки фальшивым. А когда он обернулся, уходя, в его глазах уже были эмоции совсем противоположные и почти не интерпретируемые. Осмелясь предположить, что это было что-то вроде тоски, Аохитсуги прогоняет в голове заново чужой куплет, и внимание цепляется за каламбур, в переводе на человеческий язык звучащий так, что Нуруде чувствует вину, но не чувствует себя предателем. Чушь собачья, как и все его каламбуры. «И глазки его грустные тоже чушь» - хочется отмахнуться якудзе от собственных мыслей, но те наотрез отказываются покидать его голову. Сасара скучает, мать его, и это греет душу, но в то же время хлыстом обиды бьёт по рёбрам. Если так, то почему бы ему не попытаться вернуться или как минимум не объясниться ни разу за два года? Конфиденциальные причины долбоебизма, как и у Рамуды? Как же надоела эта дрянь, до тошноты просто. Больше этого надоедает только Джуто в режиме обеспокоенной мамки, сверлящий цепким взглядом; и он, видимо, это понимает, когда раздражённый взгляд якудзы вновь обращается на него – безнадёжно вздыхает и уходит, бросив в пепельницу незатушенную треть сигареты. Саматоки бы не хотелось, чтобы кто-то из близких ему людей чувствовал себя лишним в его окружении, но в одиночестве на самом деле гораздо легче. Легче дышать и легче думать о том, что, как бы он ни отрицал этот факт даже перед самим собой, у него всё таки есть слабости, и каким бы несокрушимым он ни был, они всё равно медленно убивают его. *** - Ты же бросил. – Рей надменно вскидывает бровь, протягивая сигарету, чуть щурится, цепляя эмоции в чужих глазах, закуривает за компанию. - Подобрал.∽ - Сасара хихикает в привычной манере, но через секунду улыбка исчезает с его лица. Отстойный каламбур. Саматоки бы сейчас закатил глаза. Болезненно усмехнувшись этой мысли, он вдыхает порцию дыма и хмурится, выдыхая её в потолок. Очередная неудача в попытке убежать от прошлого. Это было, наверное, самым трудным этапом в жизни. Отучить себя от сигарет, от дорогих баров, от бесцельных покатушек по ночным улицам; от всего, что так тесно связывало с Саматоки; смириться и оставить его в прошлом. И одна лишь встреча обесценила весь проделанный путь. Разумеется, по возвращению в Осаку он снова будет закусывать конфетами жажду по никотину и заваривать ромашковый чай, когда вместо сна захочется выпить виски в шумном людном месте; но сегодня ему как никогда кажется, что такой безобидный образ жизни разрушает его жёстче и беспощаднее всех вредных привычек, вместе взятых. Может быть, потому что является попыткой отказаться от себя; от своих слабостей, в которых когда-то таилось самое настоящее счастье. Попыткой отказаться от Саматоки, который до сих пор живёт в сердце и, пора признать, никогда уже его не покинет, как ни выгоняй. Надо же было ухитриться потерять его. Может быть, когда-нибудь Сасара сможет объяснить, почему так вышло; может быть, Саматоки даже поймёт; но пока что это для самого Нуруде остаётся сложнейшей загадкой, сводящей его с ума уже целую вечность. Он словно вышел из комы, когда всё уже было разрушено; когда все пути назад сгорели, и ему оставалось лишь смотреть, как они дотлевают, слоняясь разбитым и пьяным по Йокогаме. Каждый раз автопилот приводил к родной высотке в самом центре, и каждый раз здравый смысл говорил, что уже поздно метаться, а душа, жестоко разъедаемая болью, умоляла прекратить с ним бороться. И он прекратил. А сегодня, получается, снова начал, когда ответил на атаку, буквально потеряв голову под гнётом любимого голоса, пропитанного чистой сцеженной ненавистью. Сегодня один из тех редчайших дней, когда Рей гораздо ближе, чем Рошо; потому что в нём несмотря на возраст и здравомыслие есть такое родное сердцу распиздяйство. Рей никогда не осудит за совершённую глупость и не зачитает нравоучения, не станет копаться в чужой голове и вместо ненужных допросов о плохом настроении понимающе промолчит и благородно разделит любой способ расслабиться, будь то хоть бутылка саке под фильм, хоть поиск приключений на пятую точку. Этим он напоминает временами Саматоки, и, наверное, поэтому с ним так легко и комфортно. Даже несмотря на то, что сегодня он тоже несколько обеспокоен. Не так удушающе, как обычно беспокоится Рошо; но тем не менее под его тяжёлым отчим взглядом со временем становится трудно дышать. Сейчас он будто видит юмориста насквозь; будто знает всё о его проблемах и даже знает, как их все решить; но молчит. Молчит так грузно и тяжко; и тишина в комнате такая громкая, что хочется заткнуть уши. Ужасно хочется разрядить обстановку, но в голову Нуруде не лезет абсолютно ничего позитивного. Каламбур какой-то получается; только не забавный совсем. Рей словно мысли читает; перенимает эту задачу на себя, натянув, наконец, привычную вальяжную улыбку; начинает разговор ни о чём и даже заставляет улыбнуться, но следующим шагом начинает в излюбленной манере говорить полупрозрачными загадками. Сасара не против, вовсе нет. В такие моменты он чувствует себя так, будто пришёл за советом к отцу, которого ему так не хватало в детстве; который всегда спасёт от ворчаний мамочки-Рошо и всегда направит, если ты сбился с пути. Мягко и ненавязчиво, словно… - Есть вещи, которые ты не можешь объяснить, но это не значит, что другие не смогут их понять. …словно действительно знает о тебе гораздо больше, чем ты сам. __ Объявляется начало первого баттла; Бастер Брос и Дотсуйтаре Хомпо приглашаются на сцену. Волнения нет, как ни странно; голова забита совершенно не тем. В коридоре они пересекаются с остальными командами, направляющимися к трибунам; взгляд невольно приковывается к нему. Саматоки проходит мимо, принципиально не глядя; здоровается с Куко, с Джакураем, заранее желает удачи; обходит Ичиро, якобы случайно задевая плечом, и самый первый теряется за дверью. Теряется за дверью, но Сасара до сих пор чувствует, как веет от него холодом и презрением. От этого холода вновь вспыхивает пожар в груди, дым от которого оседает на рёбрах болью и разочарованием, густо клубится в дыхательных путях, лишая кровь кислорода, звонкие голоса оживлённо болтающих о своих перспективах ребят сливаются в мутный гул, среди которого слух цепляется только за едва слышный голос Рея, зовущий Рамуду отойти на пару слов. Показалось, наверное. Какие пару слов, им нужно стоять на сцене через пару минут. Нуруде оборачивается, чтобы удостовериться, что его команда не отстаёт от него, но натыкается на Рошо, на ускорении цепляющего его под руку и волнительно ворчащего, что сейчас не время тормозить. Лишь поднимаясь на сцену он замечает, как Рей равняется с ним; смотрит в его глаза и видит в них исключительно интерес к сыновьям, стоящим напротив. Смотрит в глаза Ичиро и видит в них прекрасный шанс сразиться с Саматоки в финале. *** - Хули радуешься, выблядок, твоя победа – одноразовое везение. - Хех, ну если это так, то спасибо Дайсу! ∽♡ - Рамуда радостно делает оборот вокруг своей оси и игриво склоняет голову набок, сцепляя руки за спиной и подходя на шаг ближе, - Я не ругаться пришёл, а поболтать. ∽☆ Саматоки испепеляет его взглядом, впрессовывая бычок в пепельницу, сжимает челюсти так, что слышится скрип зубов, чем провоцирует очередной крысиный смешок: - Саматоки-сама такой страшный, ха-ха! Мне следует быть поосторожнее, верно? ∽♡ - Тебе следует пиздак завалить и испариться нахуй, пока я тебя живьём не закопал. - Хи-хи! А тебе следует научиться слушать людей. ∽ Вдруг я скажу что-нибудь важное? Насчёт Сасары, например? ☆ Сердце пропускает удар. Опять. Опять мелкий пиздабол пришёл снисходительно ввести в курс дел, в курсе которых сам не пребывает; опять с неизвестной самому ему целью. Одно только – в этот раз он не говорит прямо. Произносит какую-то загадочную ересь и ветром выметается из зала, когда объявляют выход трёх финалистов на сцену, на прощание с издёвкой пожелав удачи. Удачи догадаться? Пошёл нахуй, интриган хуев. И всё-таки, что он имел ввиду… - Странный, правда? Кого-то определённо напоминает. ∽♡ - Я думаю, ты поймёшь, о чём я, если пообщаешься с ним. __ Ждать разъезда до утра сил нет никаких. Стены Чууоку душат, душит тяжёлый взгляд главной стервы этого храма шизофрении, когда она провожает до ворот самого неприятного ей парня. Предупреждает, что в следующий раз традиционных выходок с его стороны терпеть не станет, намекая на стычку с Сасарой. Предупреждает, на удивление, спокойно, так что даже огрызаться желания нет. Он лишь фыркает на замечание и трогается к парковке, а она незамедлительно закрывает огромные бронебойные ворота, наглухо отрезающие его на сегодня от всего, что так мерзко капает на нервы. Наконец в лёгких ощущается кислород. Мотор охотно запускается в долю секунды, и уже через пару мгновений парковка стремительно удаляется в зеркале заднего вида. Мельком внимание цепляется за пустое место в другом её конце, что почему-то заставляет усмехнуться. Кто-то тоже уехал раньше; видимо, не одному Саматоки сегодня до смерти тошно здесь находиться. До смерти тошно сегодня видеть все эти лица, тошно думать о том, что в следующем сезоне они встретятся вновь. Утешает лишь строгий внутренний голос, заверяющий, что в следующий раз Саматоки точно не проебёт. Возможно, Сасара тоже. Возможно, Саматоки даже будет рад сразиться с ним в финале сезона баттлов. Или не «возможно». Только сейчас приходит осознание, что они могли сразиться сегодня. Это определённо блядское безумие, но сейчас это упущение кажется гораздо более серьёзным, чем провал в конфликте с Рамудой, касающийся чести семьи. Пора бы признать, Сасара тоже был ему семьёй. Пора признать, что ненависть и презрение, силком вбитые в голову, ни черта не отменяют того, что без него, как и без Нему, жизнь стала значительно хуже. И как бы Саматоки ни уверял себя в собственном безразличии и нежелании копаться в чужой голове, на самом деле он бы всё отдал, чтобы разобраться в произошедшем. Два года он отрицал этот факт; два года изо всех сил закрывал глаза, лишь бы не видеть над собой сталактит непонимания и наивной обиды, что один хер давит на голову, продолжая расти с каждым днём, и вот-вот рухнет и сломает его окончательно. Впервые он решается их открыть, и только сейчас находит себя на одной из немногих знакомых улиц Осаки. Моргает часто, не без труда возвращаясь из прострации в реальность; снижает скорость и жмётся к обочине, растерянно осматриваясь по сторонам. Не показалось, твою мать, действительно в Осаке. - Долбоёб… - болезненно усмехается, хмурит брови, мельком глядя на себя в зеркало, и через сплошную разворачивает машину. Мчаться не от чего – что бы ни ударило ему в голову, Сасара всё равно будет дома только утром; но почему-то гордость требует вжать педаль газа в пол, будто о чём-то он всё-таки пожалеет, если не успеет свалить отсюда достаточно оперативно; если не сможет сделать вид, будто его здесь и вовсе не было. Вскоре граница дивизиона остаётся позади, но напряжение только растёт, а каждая новая сигарета делает только хуже. Глотку саднит странное предчувствие, интерпретировать которое никак не выходит, а при попытке оставить его без внимания в глазах мутнеет. Всё сразу встаёт на свои места, когда около своего дома он видит авто, которого, очевидно, и не хватало на парковке у стены Чууоку. Сасара облегчённо выдыхает, когда чёрная Селика паркуется в ряду напротив. Приехал-таки. Значит, Саматоки для него по-прежнему абсолютно предсказуем. Это греет душу и в то же время гнетёт невероятно; потому что при таком раскладе делать ему здесь абсолютно нечего. Тем не менее, он всё равно уже приехал, уже приложил немало сил, чтобы заставить себя оставаться на месте; не сорваться, не уехать, не сбежать от проблем, что он и делал два года; идти до конца, к чему бы это ни привело. Облегчённо выдыхает и перестаёт дышать, когда Саматоки глушит мотор. Хотелось бы в привычной манере оставить волнение за кулисами, но он всё-таки не на сцене. Рядом, наконец, никого лишнего, и пора бы, наверное, вспомнить, что такое быть собой. Выходит из машины и облокачивается бедром на бампер, ожидая, когда Саматоки подойдёт. Без пиджака, без галстука; верхние пуговицы на рубашке расстёгнуты; взгляд уставший, а губы не вытянуты в модельную улыбку. Аохитсуги не видел его таким, кажется, целую вечность. Таким домашним и по особенному очаровательным. Пальцы на микро невольно расслабляются, он раздражённо вздыхает. Колеблется ещё несколько мгновений и всё же оставляет гипмик в кармане. - Мы не договорили… - Сасара неловко улыбается и поджимает губы. Саматоки скалится по привычке, едва не выплёвывает грубость на автопилоте, но в итоге лишь холодно выдыхает: - Лично я договорил. Выдыхает, потому что кроме грубостей, которых было сказано достаточно, сказать ему в целом и нечего. И, несмотря на недоверие и разочарование, на самом деле он рад этой встрече; рад шагу в свою сторону со стороны Сасары. Значит тому есть что сказать; значит есть доля вероятности, что Рамуда не нёс хуйню. Вряд ли что- то изменится после этого диалога в целом, но возможно станет легче, если он действительно поймёт наконец, что всё-таки произошло. На мгновение Сасаре кажется, что этот ответ означает отказ от разговора; словно всё, что нужно, прозвучало, какие-то выводы уже сделаны, и продолжать это всё нет смысла. - Хах… А я, получается, договорился? – каламбур слетает с губ раньше, чем до конца генерируется в голове. Красиво звучит; хоть и не совпадает с реальностью. Никакого отказа, разумеется; Аохитсуги ведь продолжает стоять здесь; не бросается в драку и не уходит; закатывает глаза, как обычно, и эта реакция тоской отзывается в сердце; а потом продолжает испепелять презрительным взглядом в ожидании объяснений. Остаётся одна проблема – объяснения не помешали бы и самому Нуруде. Слова в голове не вяжутся в предложения, как ни старайся; кровь понемногу разгоняется, щекоча нервы. - Знаешь, я думал, мой куплет тебя даже не заденет. – первое, что приходит в голову; лишь бы не затягивать паузу, – Я просто сам не понимаю того, что пытался сказать в тех строчках… У Саматоки на лбу написано, что для него это звучит, как чушь, но он ничего не говорит. Вскидывает бровь, одним своим видом требуя более объективной речи; но на самом деле судорожно раскладывает в голове на мелкие детали каждое слово, боясь упустить момент, о котором говорил Амемура. Слушает внимательно и тщательно прокладывает параллели, снова прогоняя куплет, но ничего сверхъестественного в чужой атаке не находит. Сасара заметно волнуется, но лгать определённо не собирается. Выглядит, как и всегда, мирно и невинно, словно никогда в этой жизни и не поступал, как последняя блядь. В глаза смотрит неотрывно, ласково; в глубине кислотных радужек еле различимо тлеет надежда на понимание, и Саматоки хочется его понять ужасно, но моментами кажется, что это свыше его сил. Свыше его сил понять, кого же Сасара должен напоминать ему, и какого чёрта вообще он так серьёзно берет в расчёт слова Амемуры. Шестерёнки в голове заклинило; кажется, не у него одного. Нуруде замолкает на полуслове и сводит брови к переносице, обессиленно вздыхает, потеряв мысль, которую так старательно выстраивал мучительно долгую минуту, нервно проводит рукой по волосам. Выдерживает короткую паузу, зависнув в одну точку, вновь смотрит в глаза, теперь уже так отчаянно, что Аохитсуги становится не по себе. - Я будто собой не был, в общем, особенно когда тебя видел; для меня самого это всё странно и звучит как бред. Шестерни тронулись. - Не могу понять, что со мной… Я становлюсь странной, когда слышу твой голос... - Как будто был под гипнозом… - звучит, скорее, как мысли вслух, нежели участие в диалоге, но Сасара всё равно отвечает неуверенным «ну да», внимательно вчитываясь в чужие глаза, озадаченно опускающиеся вниз, и своим не верит. Саматоки действительно его понял. - Ублюдок. – произносит он ещё тише и отсутствующе; вот это уже больше похоже на правду. Нуруде открывает рот для новых аргументов, но Аохитсуги немедленно добавляет: - Не ты. - Как не я? – вылетает первым делом; комику хочется засмеяться с глупости этого вопроса, но он оперативно глушит это желание; встряхивает головой в попытке упорядочить роящиеся в ней мысли, исправляется: - Ну, то есть… а кто тогда? - Я. – отрезает Саматоки сию же секунду и резко поднимает на парня ошарашенные глаза, словно сам не ожидал это услышать. Оба пялятся друг на друга в полной растерянности, и ни один не решается нарушить тишину больше. Уместно было бы спросить, почему, но этот вопрос не менее ярко пропечатан на лице и самого якудзы, так что озвучивать его Сасара не находит смысла. В голове, вообще-то, в этот момент было имя Рамуды, но какая-то часть сознания, видимо, с этим не согласна. И всё же почему «я»? Ответ боязливо рисуется в скромном протесте Сасары, выражающемся в одном лишь недовольном вздохе; в его обеспокоенно нахмуренных бровях, когда взгляд Саматоки становится вдруг каким-то разбитым; в осторожном жесте, когда он поправляет распластанную по чужим ресницам ветром прядь волос, которую Аохитсуги игнорирует уже слишком долго. Рисуется постепенно всё чётче в сознании; комом эмоций подступает к горлу; в тисках сжимает грудную клетку. Сасара не заслуживал такой ненависти; не заслуживал статуса человека, способного на предательство. И он не заслуживает ответственности за чужую ошибку, совершённую неоднократно. Саматоки позволил отнять его у себя. Не защитил, не удержал, не докопался до корня проблем без чужой подачи; не предпринял ровным счётом ничего. Не боролся за него также, как борется за Нему всё это время. На его плечах лежит вина за проёбанные друг без друга дни с той самой их последней встречи; и если раньше он её не ощущал ни под каким предлогом, то сейчас она тяжелеет по щелчку, набирает вес с процентом за два года и тянет к земле так сильно, что в глазах темнеет. Он моргает часто, проводит рукой по лицу, сгоняя предобморочное состояние; голову кружит слабость; от последней избавляют чужие руки, заботливо обвивающие плечи. Не думая обнимает в ответ крепко-крепко, рвано вдыхая родной аромат и щекоча шею дыханием; Сасара невольно улыбается бегущим по коже мурашкам, прислушивается к хаотичному сердцебиению, заглушающему собственное. В голове диссонанс, хаос полнейший и полное отсутствие понимания, что делать и что говорить дальше, целый букет вопросов, но сил нет произнести ни один из них. - Потом как-нибудь… - Саматоки словно мысли читает, неохотно отстраняясь и заглядывая в глаза, - …объяснюсь. – на понимающий кивок тоскливо усмехается. Как же ему не хватало Нуруде, застрелиться можно. Не хватало его понимающего любящего взгляда, солидарного молчания, когда Аохитсуги так необходимо побыть в себе, и тупых дебильных шуток, когда нужно разрядить обстановку, одна из которых явно уже зреет в крашеной голове, выжидая удачный момент для рождения. А Сасаре не хватало губ Саматоки, неизменно затыкающих его поцелуем при попытке пошутить.