Песок сквозь пальцы

*** Пустыня молчит. Всегда. От неё никогда не дождаться ответа. Ты – песчинка, ничтожество, существо из драгоценной воды и крови стремящееся выжить под палящими, безжалостными лучами солнца. Бескрайний горизонт и необъятное синее небо. Несложно обмануться, подумав, что Пустыня мертва, но это не так. Её дыхание неудержимым ветром несется над барханами песков. Его можно услышать, когда оно скребёт по стенам диститента, задувает раскаленные песчинки во всевозможные щели и отверстия, взмывает облаком песчаной бури в раскаленный воздух. Пустыня жива. В её чреве живут её дети. Испещренная туннелями и полна сокровищ плоть её. «Шаи-Хулуд, Шаи-Хулуд», — неустанно шепчут пески. Великий Податель. Он даёт и он забирает. Вспахивая нутро Пустыни, он движется подобно урагану, природной стихии, сметающей всё на своём пути; в нем заключена её мощь и сила. Его приближение сулит смерть. Пожирающий. Преобразующий. Рождающий. Кто бы мог подумать, что пески Пустыни могут хранить в себе великий дар? Он золотится россыпью в бессчетном количестве песчинок, искрится в воздухе, проникает в легкие и въедается в кожу. Коричный, насыщенный, густой аромат. Так пахнет сама Жизнь. Меланж. Дар Дюны всей Вселенной. Синева неба готова поспорить с синевой его глаз. Два бездонных океана. Человек ли я? Каждый раз, когда он задается этим вопросом по спине пробегает дрожь. Опустив взгляд, он внимательно изучает свои худые руки. Длинные аристократичные пальцы, тонкие вены под почти прозрачной бледной кожей, она иссушена словно пергамент, острый недостаток влаги сказался и на ней. Когда-то я был им. Другим. Складка горечи залегла у его красиво очерченных губ. Нет ничего страшнее всепоглощающей пустоты, которую невозможно ничем заполнить. Боль утраты жгуче пульсирует в месте, где должно находиться сердце. Когда-то он неустанно мучился от страха потерять его; непозволительная слабость, уязвимая точка в его броне избранности. Слишком много человеческого в сверхчеловеке. Тысячелетняя селекционная программа ордена Бене Гессерит, кажется, дала осечку. Слишком тяжелая ноша из хитросплетенных нитей прошлого и будущего возложена на его узкие плечи. Она давит и мешает дышать, мешает мыслить, воспринимать, как человек. Его мать многое дала ему, но и забрала также немало. Он – её главный проект, смысл её прихода в этот мир, сосредоточие её любви к его отцу, порождение скрытых за тысячей масок беспристрастности и служения амбиций, акт внутреннего бунта и неповиновения. Но невозможно взять под контроль абсолютно все чувства, отречься от простого человеческого тепла и любви во имя великой цели. Однажды познав прикосновение обожающих рук, растворившись во взгляде смотрящих с любовью глаз, уже не стать прежним. Принять Путь означало убить часть себя, вырвать её с корнем без жалости и колебаний. Он осознал это когда понял, что в его груди зреет, подобно запретному плоду, любовь к его старшему наставнику и другу. Дункан. Имя, живущее в его памяти денно и нощно. Никакое количество одурманивающе-пряного спайса неспособно изжить, стереть его оттуда. Проницательные глаза матери видят его насквозь и за это он её порой ненавидит. Он хотел бы, чтобы Дункан так и остался навсегда его секретом, принадлежал целиком и полностью лишь ему одному. Его широкая, открытая улыбка, рассекающий обветренную кожу тонкий шрам, смеющиеся искорки в глубине теплых, карих глаз. Боль накатившей волной обжигает глаза, стискивает горло. Проливать слёзы слишком большая, непозволительная роскошь. Он судорожно сглатывает, делает глубокий вдох, стараясь выровнять учащенное дыхание. Мать понимающе отводит глаза. Дункан. Кажется, будто он пришелец из прошлой жизни. Герой его юношеских мечтаний: храбрый, доблестный, преданный. Даже самому лучшему воину однажды суждено пасть. Не уберег. Сколько крови готов поглотить песок? Бесконечные дюны Арракиса под бездонным, усыпанным звёздами небом. Миллиарды мигающих точек над головой, миллиарды песчинок под ногами. Он пропускает мерно струящийся песок сквозь пальцы, смотрит, как поблескивают в нём частицы бесценной Пряности. Уплаченные за неё жизни, поток лиц с отсвечивающими непроглядной синевой глазами, что безмолвно взирают на него из его снов. Вчера ночью в его одурманенном, воспаленном мозгу опять возник образ Дункана. Он является без разрешения, приходит к нему, чтобы по-хозяйски лишать сна, чтобы проворачивать острый крис-нож в ране из разворошенных воспоминаний. Его глаза безжизненные и неестественно синие. Кровоточащее, бьющееся сердце роняет капли крови на бархатистый, золотой песок. Пустыня жадно пьёт красную влагу, не в силах насытиться. Я люблю тебя. Бессмысленная фраза. Он слышал её всего раз. В ту самую ночь, когда Дункан покинул Каладан по приказу его отца, чтобы отправиться на чуждую, покрытую песками планету. Его будущие владения. — Не уходи, прошу, — шептал он тогда одними губами в нелепом, недостойном сына герцога Великого Дома порыве. Губы Дункана были горячими и сухими, как сами пески Арракиса. Он остервенело впивался в них, обвивая тонкими руками широкие плечи воина. У их поцелуев был вкус отчаяния. — Мы непременно вскоре увидимся, мой мальчик, — в голосе Дункана не было ни тени сомнения. Это вселяло уверенность, заставляло учащенно бьющееся сердце сжиматься в груди, но повторяющиеся видения, порожденные страхом потери, будили тревогу, не давали покоя. — До встречи, юный герцог. Почтительный наклон головы и полуулыбка, притаившаяся в уголках родных губ. Он помнил его голос, безмерное обожание, заключенное в нём; задохнувшийся от страсти, хриплый от возбуждения, преисполненный желания и благоговейного поклонения. Теперь он умолк навсегда. Ему всегда хотелось эгоистично думать, что Дункан умер с его именем на устах. Видел ли ты моё лицо перед самой смертью? Чувствовал ли привкус моей кожи на губах? Вспоминал ли, каково было находиться внутри меня, когда мы были единым целым? Предсмертная агония, а затем – Тьма. Невидящие глаза, уставившиеся в нависшие своды узкого коридора. Я чувствовал, как ты умирал за разделяющей нас металлической дверью. Мой срывающийся на почти истерический крик голос казался мне чужим. Жизнь сочилась и вытекала из твоего некогда полного жизненных сил, крепкого тела, словно песок сквозь пальцы. — Пол, — тихо-тихо, на выдохе, из самых глубин наконец-то замершей в неподвижности грудной клетки. Прощай, Дункан. ***