Всякие сны

Ланн не собирается отрицать: ему снятся всякие сны. Например, такие, где он зарывается лицом между бедер командора, а она выгибается и стонет, пропуская между пальцев его волосы, – и, разумеется, никогда не расцарапывает руку о рог. И не ходит с утра враскорячку, со стертыми в кровь нежными местами. (Эта клятая чешуя действительно очень жесткая – уж кому, как не Ланну, знать. Левая рука никогда не является сообщником и вдохновителем в его менее сонных грезах.) Если на то пошло, он не уверен даже насчет своего языка. Он делал это только для Вендуаг, и... никогда не узнать, нравилось это ей или она только притворялась, как оказалось со многими другими вещами. Монгрелы вообще мастера делать хорошую мину при плохой игре ("...Эта крыса вовсе не такая дохлая, как кажется. Наверняка она испустила дух только что"). На самом деле, это полезное умение – не замечать кое-каких вещей. У меня чешуя, у тебя еще что-нибудь. Обмен равноценен, и остается немного удовольствия на сдачу, даже если в первый раз не всегда понимаешь, как приступить к делу. Командор в этом смысле даже слишком проста: тонкая кожа, мягкая плоть, шелковистые волосы. Да, Ланн видел ее всякой: нечесанной, в своей и чужой крови, задубевшей от пота одежде, с лицом таким грязным, что зубы и белки глаз блестят на нем, как жемчуга (он ведь не сделал ей тогда комплимент? было бы неловко), но это все наносное. Если поскрести командора, под любой коркой все равно окажется шикарная женщина. Поскреби самого Ланна – и то, что останется, можно поджарить на сковороде, как пескаря. Только есть это будет невозможно. (И снова здравствуй, Вендуаг. Всегда в мыслях, как будто он и впрямь проглотил ее кусочек.) Да-да, Ланн, будь поскромнее. Какой из тебя герой-любовник! Ты не сможешь провести всю жизнь, поворачиваясь к командору исключительно человеческой стороной тела. То есть сможешь – если вы никогда не окажетесь кожа к коже. Лучше найди себе милую монгрельскую девушку. Только в этом и загвоздка. Наверное, потому он и прыгнул в сети Вендуаг, что она не была милой. Вот это, оказывается, настоящее счастье – когда о тебе не думают. Если в улыбке командора и читается порой такое, отчего в снах начинает твориться совсем уж форменное безобразие (дом, детишки, скатерть и занавесочки, до тошноты благостный пейзаж с кудрявыми овечками и безоблачным небом, как в книжке голарионских сказок)... Она просто не знает. Никогда не видела сама, как разрушается монгрельская плоть – в самом прямом смысле. Как вываливаются ногти, зубы, глаза, выхаркиваются с кашлем легкие – и это все равно лучше, чем тихо гнить изнутри месяцами, лежа в собственных нечистотах, но никак, никак не умирая. Со всем остальным можно справиться. Даже с царапающей чешуей – в конце концов, почему бы не намаслить ее как следует? Это Ланн может представить. Но куда лучше и отчетливее он представляет, как губы командора кривятся от боли, причиненной не ссадинами, а одним взглядом на него. На жалость и страх в ее глазах, когда ей покажется, что Ланн ее не видит, а у него уже не хватит сил заползти в какую-нибудь нору и сдохнуть. Вот это реальность, с которой он сотни раз встречался и которая совсем скоро настигнет его самого. А всякие сны... Снам лучше оставаться снами.