150 шагов

Я строю мысленно мосты, Их измерения просты, Я строю их из пустоты, Чтобы идти туда, где Ты. Мостами землю перекрыв, Я так Тебя и не нашел, Открыл глаза, а там… обрыв, Мой путь закончен, я — пришел. Валентин Гафт

Это его мир, и в нём тихо. Под ногами иллюзия мокрых после дождя булыжников, перед глазами серо-синяя завеса Шанхая. Бледными пятнами светят фонари. За спиной — мост. Стальной и надежный, застеленный брусчаткой, как кровать покрывалом, со слоновьими ногами-колоннами, омываемыми Хуанпу. От него веет холодом, но зато — Ло Фэй слегка притоптывает, проверяя — земля остается под ногами и никуда не спешит пропадать. Неуютно, зато надежно. Хуанпу чернит бездонной пропастью. Бьётся о каменные берега и плачет с тихим «шорх-шорх». Днем, в реальности, звук почти теряется в нервном вое человеческой жизни и ликующем громыхании технического прогресса, но Ло Фэй слышит. Кто-то бы сказал, что река плачет внутри него, что ей откликается что-то такое же потерянное и будто бы забытое, маленькое и одновременно сильное; но он предпочитает думать, что просто многое замечает. Пусть так. За спиной — мост. По нему Ло Фэй идет, не поворачиваясь, чутко прислушиваясь и бессмысленно смотря перед собой. Сколько ещё? Куда дальше? Он же помнит, от грани до грани сто пятьдесят шагов, а он прошел… Сколько? Спину лижет холодом, и Ло Фэй замирает, плотнее укутываясь в пальто. Тратит драгоценное тепло, нащупывая по правую руку стальное ребро, морозной вспышкой кусающее пальцы. Идти нет сил. Мимо снуют тени. У них размытые фигуры, абстракции лиц. Рты плавают, как куски мяса в супе, и Ло Фэй брезгливо морщится. Он не хочет знать, обсуждают ли они его или планы на ужин, орут или смеются, или все сразу. — Ло Фэй? Это его имя. Его зовут. Он должен обернуться? Он хочет или?.. Руки взмывают крыльями птиц, импульс пошел по внутренним проводам, кровеносным сосудам и жилам, и вот тело почти! Но если там никого нет? Ло Фэй замирает. Река плачет, сердце бьется, за спиной тихо. Его кто-то позвал, но там ли он ещё? Отвернулся, ушел, как уходят тени, как уходят люди — белое на черном, много ярко-оранжевого, взрыв, искры, щепки. Он тоже: бело-черное, оранжевое, мертвое? Ло Фэй пятится, путается в ногах, цепляется за выщербены и раскиданный мусор. Ему неловко, беспокойно, мост почти не ощущается под ногами, лишь изредка цепляется за ботинки, будто пытается удержать, не пустить, уберечь. Замри, шепчет он. Будет больно, да, конечно будет, но меньше: что боль одиночества в сравнении с болью отвержения, болью расставания, болью, что делит жизнь на до и после? Ло Фэй спотыкается и замирает. Восстанавливает сбившееся дыхание, жмурится, вслушивается до боли в висках. Позовут ли его ещё раз? Позовут? Пожалуйста, он так хочет… Ло Фэй слышал: отношения начинаются, когда два человека делают навстречу друг к другу одинаковое количество шагов, и если один сделал три шага, а второй меньше, то пары не получится. Никто не дотянется, чтобы взять за руку, придержать за локоть, подставить плечо. Никто не коснется щеки губами, не прошепчет на ухо, не поправит галстук. Никто не обхватит со спины, чтобы согреть, спрятать от бушующего ветра — и от самого себя. Но кто скажет: это он прошел слишком мало или к нему никто не идет навстречу? Стоит ли ему вернуться или пойти на другой мост, или… — Ло Фэй! Река плачет в такт сердцу, под каблуками скрипит Шанхай, Ло Фэй делает шаг назад. Страх и жажда бьются в его груди, разрывая внутренности, и приходится закрыть глаза и сжать кулаки, чтобы их обуздать, чтобы хоть на миг сосредоточиться. От напряжения щеки обжигает солью. Он спотыкается, падает! — А-Фэй. Ему мягко. Это удивляет настолько, что Ло Фэй распахивает глаза, моргает, пытается сбросить пелену и понять, разгадать… Что? Щеки касается теплом, что-то ведет по ней вниз-вверх, вправо-влево. Ло Фэй наконец-то смаргивает сон, мост и бледные пятна фонарей, и смотрит во встревоженную нежность глаз напротив. — Тебе приснился кошмар, — тихо объясняет Бенджамин, и Ло Фэй кивает. Пусть так. Кошмар так кошмар. Он все ещё видит тени в углах комнаты, но обзор перекрывают снова и снова, и он сдается, смотря только на человека напротив. Вглядывается в знакомые черты, и сердце успокаивается, убеждаясь: не тень, все на месте, рядом. Не бело-черный, а мягкий и растрепанный со сна, с румянцем на скулах, с легкой синевой под глазами после напряженной работы. Живой. — И ты, кажется, замерз. У тебя руки холодные. Его притягивают ближе, плотнее укутывают в одеяло — спине наконец-то тепло — обхватывают ледяные пальцы своими, раскаленным, жаркими, милостиво-жадными. Растирают, греют. Ло Фэй выдыхает вслип, прячет его в чужом плече, будто страшную улику. Ему позволяют. — Я думал, ты на другой стороне моста, — измотанно и сокровенно шепчет Ло Фэй, снова проваливась в мягкую черноту забытья. — А ты здесь. — Здесь, — откликается Бенджамин, и Ло Фэй слышит в его голосе улыбку и обещание. И любовь. Если Хуанпу и плачет где-то под Садовым мостом, то больше в эту ночь Ло Фэй её не слышит.