Яд

Любое лекарство – это яд, если переборщить с количеством. Любой яд – это лекарство, если правильно рассчитать дозировку. Гарри был уверен, что никакой яд ему не страшен. Не в том плане, что у него имелся иммунитет ко всем видам. Просто с ядом Василиска мало что сравнится, точнее с ощущениями от осознания того, что в твою кровь попала самая действенная отрава на земле и что не стоит надеяться на чудо. Безнадёжность и холодное дыхание подступающей смерти (на самом деле, холодно ему уже было с того момента, когда он спустился вниз к Тайной Комнате, но в полной мере почувствовал это только сейчас). Расплывающийся перед глазами мир, словно кто-то сорвал с него очки и смеялся над тем, насколько он слепой без них. Даже когда Фоукс спас его, залив кровоточащую рану своими слезами, Гарри не мог отделаться от мысли, что он был на волосок от гибели, и она оставалась с ним ещё очень долго. Да, он ввязывался в разные опасные ситуации. Каждый год, иногда по несколько раз. Но в большинстве случаев опасность исходила от его злейшего врага, а там гарантом безопасности Мальчика-Который-Выжил являлось пророчество, одним своим существованием делавшее его неуязвимым в некоторой степени от козней врага. Был Дамблдор, своей незыблемой фигурой внушающий веру в то, что рано или поздно зло будет повержено. Когда директора не стало, у Гарри оставались друзья, члены Ордена Феникса и Армии Дамблдора, а также другие маги, готовые сражаться за свою свободу и место для каждого в магическом мире, вне зависимости от его происхождения. Да, великий Гарри Поттер действительно верил, что не должен был умереть, за исключением того случая с василиском. Возможно, потому, что не задумывался об этом – некогда долго размышлять о том, выживет он или нет, когда на пятки наступают самые опасные маги современности. После выяснилось, что умереть всё-таки придётся. Но лучше бы Дамблдор не был так откровенен, когда объяснял причины. Лучше бы, как и раньше, просто отдал приказ, как поступать. Гарри был готов взять обратно все слова о том, что хочет знать больше, потому что он больше не был обиженным пятнадцатилетним мальчиком, думающим, что все вокруг сговорились. Потому что он заранее знал, что кто-то в последней схватке погибнет – директор просто озвучил, на кого пал выбор. И Гарри бы с удовольствием исполнил своё предназначение, раз это было его судьбой. Он не мог больше смотреть на слепую веру в то, что он завершит это битву, ему уже хотелось дойти до конца. А чем станет этот конец – неважно. Ведь действительно неважно, потому что пророчество уже произнесено, и до того момента, пока оно не будет исполнено, Мальчик-Который-Выжил не сможет освободиться и стать просто Гарри Поттером. Гермиона когда-то давно сказала, что слова могут отравить душу похлеще любого яда. Так вот, Дамблдор мог войти в историю, как величайший отравитель – так Мальчика-Который-Выжил ещё никто не травил. Но вот что странно. Единственный раз, когда Гарри действительно думал, что умрёт и что ничто на свете не поможет, был как раз в Тайной Комнате, отнюдь не на поляне в Запретном Лесу, когда в него летел зелёный луч смерти. Может быть, во всём был виноват Воскрешающий Камень, магия которого продолжала владеть уже упустившим его Мальчиком-Который-Выжил до самого призрачного вокзала Кинг-Кросс. Может быть, Гарри просто не мог размышлять о своей смерти в тот момент – он больше думал о смертях после осады Хогвартса. А может быть каким-то шестым чувством знал, что всё обязательно будет хорошо (в частности, и с ним) и что добро победит зло. Добро действительно победило. Но слова, сказанные Дамблдором, остались, а вместе с ними страх. Гарри не мог объяснить, чего он в действительности боялся – просто тревога, возникающая противным клубком за грудиной, когда он в мыслях прокручивал слова Дамблдора о том, что он является одним из хоркруксов Волан-де-Морта. А слова эти прокручивались в его голове на постоянной основе, вне зависимости от того, что он делал. О, Гарри Поттер был точно уверен, что в нём нет осколков чужой души, что он сам контролирует свои действия, что он может теперь спокойно засыпать, не беспокоясь о том, что во сне он увидит мир чужими змеиными глазами. Авада Кедавра не терпела осечек. Он больше не мог разговаривать со змеями. В душе не поселилось желания стать великим – он всё также хотел быть простым парнем, который волен выбирать жизненный путь, не оглядываясь на пророчество. Но перед глазами у него раз за разом вставало видение. Он видел, как бы со стороны, себя, точнее своё бездыханное тело, лежащее на полусгнившей листве на поляне в Запретном Лесу. А потом его тело делало глубокий вдох и открывало светящиеся алым глаза. Это не было сном. Просто образ, родившийся из навязчивых мыслей, роившихся в его голове. Что, если бы умер он, а не часть души Волан-де-Морта? Что, если бы ему пришлось сесть на поезд на призрачном Кинг-Кроссе, который увёз бы его далеко-далеко от всех проблем, оставив друзей погибать? Что, если бы скрытый в его теле осколок души наворотил дел похуже, чем уродливая оболочка Волан-де-Морта, держащая в себе один разум тёмного колдуна и какой-то обрывок, ещё остававшийся от его духа? Он уговаривал себя, что всё уже совершилось, что не существует больше никаких «если…», но разум его сопротивлялся. Это было что-то, похожее на безумие. И он боролся с ним единственным верным способом, который смог подобрать самостоятельно. Стоило бы обратиться к специалистам, но он привык молчать. Да и видения его вызвали бы настороженность, как и знание того, что в нём когда-то был заключён осколок души Волан-де-Морта. Дети чувствуют всё ярче, их легче напугать, им легче нанести травму. И Гарри после нескольких недель тренировок смог по желанию воскрешать в памяти тот момент, когда он умирал, сидя на залитом водой полу Тайной Комнаты – и страх от осознания того, что ядовитый зуб вошёл в руку, был намного ярче тех воспоминаний, что оставались повзрослевшей версии, прошедшей через многие испытания. И один страх вытеснял другой. И Гарри, глядя перед собой в никуда, равнодушно размышлял о том, что однажды два страха сольются в один, и он сойдёт с ума. А до этого момента у него есть возможность просуществовать какое-то время.