***
Следующую неделю парень постоянно находился в компании близких людей, которые ненавязчиво хотели его отвлечь и подбодрить. Он был им искренне благодарен, но совершенно не мог на них сосредоточиться. Все его мысли были заняты исключительно Плисецким, который продолжал оставаться в бессознательном состоянии, такой искалеченный и всё же невероятно прекрасный. Дополнительный повод для депрессии Алтыну давал Николай, посещавший внука через день. На следующее утро после пробуждения Отабек впервые за пять лет встретился со стариком один на один. Мужчина редко следил за новостями фигурного катания, по возможности наблюдая лишь за трансляциями с любимым внуком, и уж тем более он не был активным пользователем социальных сетей, чтобы быть в курсе романтических отношений Юры с другим парнем. Но казалось, что старший Плисецкий подозревал и, разумеется, не одобрял. И потому косился на Алтына с ещё большим недоверием, а тот продолжал трусливо трепетать в присутствии старика. «Здравствуйте», — скованно поздоровался Отабек, едва Николай пересёк порог палаты. «Здравствуй, — холодно прозвучало в ответ. — С возвращением. Как себя чувствуешь?». «Сносно». «Хорошо». И больше не глядя в сторону казаха, старик уверенно направился к дальней койке. С излишним грохотом Николай вернул ширму на место и скрылся за ней, уединившись с внуком. И хоть их было не видно, Алтын всё равно тактично отвернулся и с наигранным энтузиазмом разглядывал скучные светлые стены. Через час мужчина ушёл. На прощание он коротко пересёкся с Отабеком взглядом; тот даже не успел уловить эмоции на морщинистом лице. Все последующие разы Николай, игнорируя присутствие ещё одного пациента, уверенно проходил за ширму, удобно устраивался около спящего Юры и что-то очень тихо ему рассказывал. Невольный свидетель этих тоскливых и щемящих сердце монологов не осмеливался прислушиваться, считая, что не имеет права хоть как-то вмешиваться в нежную семейную атмосферу. И если драгоценный внук справедливо получал самые большие порции тёплой дедушкиной любви, то в сторону Отабека всегда была направлена лишь немая агрессия. С одной стороны, парень прекрасно понимал чувства Николая, который, независимо от ситуации, всё равно до конца жизни будет винить его в случившемся. С другой, он безумно хотел выяснить отношения со стариком. Ради Юры, ради него самого. Поэтому, когда после очередного посещения мужчина, как обычно, молча направился к выходу, Алтын его тихо, но твёрдо окликнул: — Постойте, пожалуйста. Отабек не рассчитывал на мгновенный успех, но Николай всё же последовал его просьбе. Он напряжённо повернулся и молча посмотрел прямо на парня, словно оценивая, достойно ли продолжение сцены его присутствия. — Вы ненавидите меня? С тяжёлым выдохом поза старика стала свободнее. Его плечи ссутулились, спина слегка сгорбилась, а голова низко наклонилась. Он некоторое время молчал, затем медленно, подбирая слова, заговорил. Его хриплый голос звучал изнурённо и горько. — Всё-таки думаю, «ненависть» — слишком громкое слово. Я никогда не скрывал, что ты мне не нравишься. И я продолжаю придерживаться этого мнения. Но ненавидеть… — Я не виноват в этой аварии, — произнёс Отабек после непродолжительной паузы. Николай ещё раз тяжело вздохнул. Он вернулся вглубь палаты, поставил табуретку около койки казаха и, глядя куда-то вдаль сквозь пространство, заговорил: — Мозгом я это прекрасно понимаю. Но сердцем, — его ладонь широко легла в районе солнечного сплетения, — никогда принять не смогу, уж прости. Ты это поймёшь, когда сам станешь родителем. Неважно, как сложилась жизнь, — для нас ребёнок всегда остаётся маленькой крошкой, о которой болит душа. И с моей стороны всё выглядит так, что ты виноват в случившемся не меньше того урода… — Я никогда не хотел навредить Юре! — Тем не менее из-за тебя он больше не сможет ходить! — крикнул Николай и ударил кулаком по краю матраца Алтына. Не меняя позы, старик низко опустил голову. Он глубоко и часто дышал через нос, его спина высоко вздымалась, а свесившиеся пряди седой чёлки взлетали в такт шумным выдохам. Он то сжимал, то разжимал кулаки в попытке собраться и привести себя в чувства. Отабек молча наблюдал за ним, так же борясь со своим собственным гневом. Пауза затянулась. И когда парень уже готов был вновь заговорить, Николай подал голос: — Если бы не ты, — старик говорил сквозь плотно сжатые зубы, сопровождая каждое своё слово лёгким ударом кулака, — Юрочка бы никогда не оказался верхом на этом мотоцикле. Алтын мгновенно проглотил обиду и сочувственно продолжил наблюдать за мужчиной. При виде этой несчастной сгорбленной фигуры он вспомнил, как выглядела его собственная мать в этой самой палате после его пробуждения. Какой она была истощённой и постаревшей, каким потухшим был её взгляд и каким надломленным был её голос. И это при условии, что её всё время поддерживал отец, а в Казахстане с нетерпением ждали возвращения родителей младшие братья и сёстры Отабека. У Николая же, насколько парень знал, не было никого ближе и роднее Юры. Он даже не хотел представлять, что испытывал несчастный дедушка, из раза в раз наблюдая бессознательное искалеченное тело своего дорого и единственного внука, не имея ни малейшего понятия о дате следующей встречи. Казах повернул голову в сторону ширмы и, шумно сглотнув, сиплым шёпотом медленно заговорил: — То, что случилось с ним, для меня тоже является личной трагедией. Мне плевать на себя. Но за Юру я себя никогда не прощу. Николай грустно усмехнулся. Он сел ровно и промокнул глаза платком, что достал из внутреннего кармана куртки. Затем тоже перевёл взгляд на перегородку, скрывающую младшего Плисецкого, и медленно покачал головой: — Зря ты так. Ты знаешь, что я забирал твоих родителей из аэропорта? — Нет. — Твоя мама была такой разбитой, что несколько раз брала чужой багаж. А отец чувствовал вину передо мной за Юру и не хотел садиться в мою машину. Конечно, было неловко, — он на несколько секунд замолчал, погрузившись в воспоминания о тех чувствах. — Но мы в конечном счёте смогли к чему-то прийти. И пока я всё время молился о здоровье Юрочки, твоя мама, не переставая, плакала и ждала тебя. Так что не говори, что тебе плевать на себя. Хотя бы ради родителей. Отабек промолчал. Они оба смотрели на перегородку, каждый из них вспоминал своего Юру и представлял момент такого желанного воссоединения. Тишина, уже достаточно комфортная, но всё же давящая изнутри чувством скребущейся скорби, продолжалась пару минут. — Мы встречаемся, Вы знаете? Стремительная мысль о том, что созданная атмосфера наиболее подходила для признания, даже не успела до конца сформироваться в мозгу парня, а простые и столь важные слова уже произнесены. И надеяться, что Николай их прослушал, было очень глупо. — Я догадывался, — старик согласно кивнул. В его голосе не было ни капли злости или возмущения. — Сначала вызвало подозрение то, что ты решился переехать в Петербург, но при этом не соизволил позаботиться о жилье. «Ну, ладно, — думаю. — Мало ли что случилось, верно? Пусть друг временно поживёт у Юрочки, пока не освоится». Но ни через месяц, ни через полгода, год ты так и не стал искать квартиру. Тогда-то я и начал внимательнее следить за вами. Вы, парни, совершенно не умеете скрываться. Когда вы смотрите друг на друга, у вас на лицах всё написано. Щёки Отабека мгновенно вспыхнули — и это была единственная видимая реакция на комментарий Николая. Буря остальных смешанных эмоций осталась в пределах потаённых уголков истерзанного сердца. Даже с перехватившимся дыханием опытный спортсмен справился на «отлично». Мужчина, проигнорировав или не заметив реакцию Алтына, отстранённо продолжил: — Я никогда не видел своего внука настолько… хм… спокойным рядом с кем-то другим. Он никого к себе не подпускал, всегда хамил и задирался. И никогда ни на кого не смотрел, как на равного себе. До тебя. После того, как появился ты, Юра очень изменился, — старик сделал небольшую паузу. — Наверное, поэтому ты мне и не нравишься. Ты увидел, как Юрочка повзрослел, а я это пропустил. — Вы считаете, мне не место рядом с ним? — спросил парень, полностью уверенный в положительном ответе. — Да, — просто кивнул Николай. — Но я не буду навязывать своё мнение. Мой внук уже достаточно взрослый мальчик, чтобы самостоятельно выбирать себе друзей. Отабек не нашёлся, что сказать. Старик же, решив, что диалог окончен, аккуратно встал со стула и без лишних слов медленно направился к выходу. Алтын не стал провожать его взглядом, на повторе прокручивая в голове последнюю реплику Николая, от которой отчего-то на душе скребли кошки.***
До снятия швов осталось три дня, а Отабек уже неоднократно закатывал врачам грандиозные скандалы. Розовые мечты медсестёр, которые устроили в больнице гладиаторские бои за право ухаживать за прекрасными знаменитостями, вдребезги разбивались о прочную кирпичную стену, когда Алтын, не стесняясь в выражениях, требовал оставить его в покое с различными «медицинскими штучками», потому что ни на секунду не хотел упускать Юру из виду. Русский фигурист уже несколько раз на короткое время возвращался в сознание, но потом вновь продолжительно засыпал. В конечном итоге было принято решение временно оставить казаха в покое и позволить ему находиться рядом с Плисецким. И вот удовлетворённый исходом Отабек уже пару часов смиренно сидел в кресле около больничной койки любимого и ревностно оберегал его бессознательный сон. Парень моргал в пять раз реже положенного, не желая пропустить момент окончательного пробуждения, и не выпускал нежную ладошку здоровой руки из своей собственной. — Знаешь, персонал пожаловался на твоё поведение. Попросили провести воспитательную беседу. Надеюсь, это не Юрино влияние? Алтын перевёл взгляд на дверной проём, в котором, зацепив большие пальцы за шлёвки джинсов, стоял Виктор. Светлая чёлка привычно скрывала один глаз. Уголки губ знакомо приподнялись в слабой снисходительной усмешке. Иногда при взгляде на мужчину создавалось впечатление, что он один из пациентов: настолько его кожа от природы была бледной и тонкой, а лицо — худым с выделяющимися чертами. — Не думаю, — тихо ответил Отабек. — Что ж. Постарайся в следующий раз быть помягче, хорошо? Они просто выполняют свою работу. Он прошёл вглубь комнаты и присел на самый краешек свободной в данный момент кровати Алтына. Даже без коньков Никифоров двигался словно на льду: его походка была плавной и скользящей, движения мягкими и спокойными, в его жестах сквозили уверенность и умиротворённость. Парень проводил тренера безжизненным взглядом карих глаз и лишь устало пожал плечами. Затем он вновь полностью сконцентрировался на Юре, из раза в раз обводя взглядом каждый его синяк и каждую его ссадину. Как только ему позволили приблизиться к Плисецкому, он аккуратно стянул одеяло с изящной фигурки, чтобы самостоятельно убедиться в описанных ранее ужасах. Плотное переплетение бинтов намертво сковало гибкое тело, а массивные куски прочного гипса крепко обхватили руку и ноги. Образ этой грязно-белой неуклюжей мумии, в которую превратился грациозный ледовый лебедь, отпечатался на сетчатке глаза Отабека. Теперь, когда он опускал веки, перед его мысленным взором представал несуразный силуэт на больничной койке вместо яркого, активного и трепетного любимого Юры Плисецкого. Яркий. Активный. Горячий. Дерзкий. Гордый. И ещё десятки эпитетов, которые только могли прийти в голову. Он всегда был именно таким человеком: страстный не только на льду, но и в бытовой жизни. Юра предпочитал демонстрировать своё превосходство абсолютно во всём. Когда у Отабека на тренировке наконец получилось чисто приземлиться после докрученного четверного акселя, Плисецкий неделю жил на катке, пока не повторил этот успех. Да ещё и с поднятой вверх рукой, чтобы вновь оставить бойфренда позади! Когда чета Никифоров-Кацуки с восторженным блеском в глазах набивала до отказа щёки национальными блюдами, приготовленными Алтыном в честь Наурыза, Юра решил расшибиться в лепёшку, но научиться готовить. Гости высоко оценили его усердие, когда он, будучи добросовестным хозяином, самостоятельно устроил грандиозное празднование дня рождения своего парня в том же году. Его самодовольный взгляд и выпяченную от гордости грудь казах с удовольствием запечатлел на нескольких снимках, а затем выложил в сеть со слащавой подписью: «Любимый постарался! Безумно ему благодарен!». После чего получил ощутимую оплеуху от разгневанной феи и стандартную угрозу: «Сегодня никакого праздничного секса!». В интимной жизни русский фигурист был таким же пылким. Он обожал главенствовать, хвастаться своими физическими данными, пробовать новое. Больше всего ему нравился секс в вертикальном шпагате, когда он без проблем закидывал стройную ножку на широкое плечо Отабека и давал себе установку во что бы то ни было удержаться на месте, пока из него на запредельных скоростях вытрахивали всю душу. Раз в месяц Плисецкий выбирал какую-нибудь архисложную позу из Камасутры, которая требовала пластичности и выносливости, и не успокаивался, пока не начинал получать в ней удовольствие. К некоторым из них они впоследствии неоднократно возвращались. Особенно Юре полюбилась поза под номером 44, в которой, по его глубокому убеждению, со стороны они смотрелись «охуительно горячо» (домашним видео они тоже изредка баловались). Но больше всего его настроение улучшалось, когда он был сверху. В таком случае он откладывал эксперименты, отдавая предпочтение классическим миссионерской или коленно-локтевой, потому что ничто не могло лучше продемонстрировать его силу и власть, как полное доминирование над партнёром. Однако надо заметить, что Плисецкий нечасто забавлялся подобным образом, будучи вполне довольным своей пассивной ролью, а Отабек, безумно влюблённый в ослепительный зелёный блеск воинственных глаз, с готовностью поддерживал любые идеи. Из плотного потока новых отвлечённых воспоминаний об их активной совместной жизни, парня вывел осторожный тон Виктора: — Наверное, тебе стоит подумать, чем будете заниматься после больницы. Алтын, не меняя позы и выражения лица, медленно, но вполне решительно ответил: — У отца дома есть небольшой бизнес. Первое время буду помогать ему, а потом решу, куда дальше. Может, всё-таки универ закончу… — Не думаю, что Юра обрадуется перспективе жить в Казахстане, — усмехнулся Никифоров. — Я поеду без него. Подожду, пока он придёт в себя, а потом полечу домой. Эти слова, давшиеся с большим трудом, отозвались в сердце Отабека резкой колющей болью. От одной мысли о жизни вдали от Плисецкого хотелось протяжно выть и забиться в самый тёмный угол. Но парень уже твёрдо решил уехать без любимого. Так будет лучше. — Почему? — с искренним недоумением спросил мужчина. Он даже вскочил на ноги и слегка навис над казахом. Длинная чёлка, до этого безупречно уложенная, сейчас находилась в беспорядке, а светлые большие глаза, выпученные в изумлении, пугали своей неестественностью. — Я доставил ему слишком много проблем. Алтын низко опустил голову и вскоре на коленях его одежды появились расползающиеся мокрые пятна редких слёз. — А мне показалось, что ты понял, что не виноват в аварии… — Это неважно, — Отабек активно замотал головой. Боль мгновенно пронеслась по всему телу, но парень не обратил на неё внимание. В его бегающих глазах плескалась гамма дополняющих друг друга эмоций: злость, усталость, отчаяние, но больше всего выделялся страх. Дикий страх за жизнь и состояние Юры, ужас перед тоскливой одинокой жизнью без драгоценного любимого. Он молчал, тяжело дыша через рот, его скривлённые губы дёргались в несуществующих рыданиях. Виктор терпеливо ждал продолжения. Взяв себя в руки, парень звучно выдохнул, аккуратно откинулся в своём кресле и вновь перевёл взгляд на Плисецкого. — Дело не только в аварии. Наверное, Николай прав. Я не должен находиться рядом с Юрой. Я только всё порчу. Сначала совратил его, и он только больше отдалился от семьи. А теперь… Разрушенная карьера, искалеченная жизнь. И всё из-за меня. Никифоров внимательно следил за воспитанником. Когда тот в очередной раз замолчал и, видимо, продолжать не собирался, мужчина медленно обошёл койку Юры и оказался позади Алтына. Он аккуратно сложил ладони на поникшие плечи, готовый в любой момент отойти при малейшем дискомфорте, и вполголоса проговорил: — Я знаю его очень давно. Как только мы познакомились, он сразу же привлёк моё внимание. Я с любопытством наблюдал за ним: как он катается, общается с товарищами. И знаешь, что я тебе скажу? Я его искреннюю улыбку видел только несколько раз. Когда он был с Николаем. Яков, я, Мила — а она, кстати, всегда была ему по-своему близка — получали только дежурную отрепетированную улыбку. Но для тебя всегда были исключения. С тобой Юра настоящий. — Но… — Послушай, — произнёс с нажимом Виктор, не позволив парню вновь завести пластинку о чувстве вины. — Я хочу сказать, что ты не должен принимать такое решение один. Дождись, пока Юра сам тебе скажет, хочет он или нет, чтобы ты остался с ним. А потом уже действуй. Сбежать в Казахстан ты всегда успеешь. Но ты не должен оставлять его, пока вы всё не обсудите. — Будет больно услышать от него, что он не хочет меня видеть. — А ему будет больно, когда он узнает, что ты бросил его одного в таком состоянии. Так что подумай ещё раз хорошенько. А я вас оставлю. Не засиживайся и ложись отдыхать. На днях снова к вам забежим. Никифоров, не дождавшись ответного прощания, выскользнул из палаты. Отабек же остался на месте сидеть так, словно ему только что пару раз прилетело по голове чем-то весомым. В мозгу набатом, разрывая черепную коробку изнутри, стучала только одна мысль, звучащая мягким спокойным голосом Виктора. «…ему будет больно…». Он снова может навредить Плисецкому! Снова может заставить его страдать. Снова может сделать ему больно. Какой бы занозой в заднице периодически ни бывал Юра, Алтын его безумно любил. Полюбил ещё задолго до того, как они начали встречаться, и пронёс с собой эти чувства до настоящего момента. И он сам прекрасно знал, о чём только что упоминал мужчина. Парень тоже давно наблюдал за своим дражайшим котёнком и успел научиться различать мельчайшие оттенки его эмоций. Он знал истинные чувства Плисецкого к нему, видел их в каждом взгляде, каждой улыбке. Ощущал каждым прикосновением. И, несмотря на своё показательное презрительное отношение к каким бы то ни было сантиментам, Юра не скупился на ласковые признания, когда они оставались наедине. Очередное приятное воспоминание об их чувственных и романтических отношениях ощутимо ударило под дых. Отабек приложил бледную прохладную ладонь любимого к своей щеке и едва слышно произнёс в пустоту, надеясь, что слова всё-таки дойдут до адресата: — Я без тебя не справлюсь, Юр. Возвращайся скорее.***
Заканчивалась третья неделя их пребывания в больнице. Юра окончательно пришёл в себя через пару дней после разговора Отабека и Виктора. К счастью Алтын смог стать свидетелем этого знакового события, уже вернувшись с процедуры снятия швов. Он не сдержал слёз счастья. За это время в их палату, кроме подозрительно косящегося персонала, по одному разу заглядывали Николай, Яков и родители парня, которые простились с сыном перед возвращением на Родину. Когда Плисецкому рассказали о произошедшем, курсе терапии и реабилитации и непривлекательных прогнозах, он лишь молча кивнул и отвернулся. В ближайший приём пищи он попытался проткнуть себе горло пластиковой вилкой. На следующий день парень успел оцарапать запястье иглой от катетера, но врачи заверили, что беспокоиться не о чём. Ночью Юра начал душить себя подушкой. Его привязали к кровати. Ему пригласили психолога, но на любую попытку специалиста заговорить парень отвечал лишь гробовым молчанием. Он даже ни разу не посмотрел на вполне миловидную низенькую женщину предпенсионного возраста. Тем не менее спокойно выносил любые обследования и до пустых тарелок съедал больничную еду. Молчание сохранялось не только с врачами. Дедушка, бывшие и нынешние наставники, позвонившие из Москвы родители — никто из них не смог добиться от Юры ни звука. Да и взглядом он удостоил только Николая. Они несколько минут сидели в тишине, внимательно всматриваясь в лица друг друга. После этого безмолвного диалога старик вышел из палаты с влажными дорожками слёз на морщинистых щеках, а парень даже не шелохнулся. Отабек тоже оказался недостоин услышать голос любимого. Казах вновь поднял персонал на уши, требуя от них выяснения причин внезапной немоты русского фигуриста. В этот раз Виктор не возражал против красочных выражений, которыми тот сыпал, периодически переходя на родной язык, а Яков даже одобрительно кивал головой. Но врачи все, как один, заверили, что повреждений головного мозга, при которых утрачивается физическая способность говорить, у Плисецкого не было. Его добровольное молчание оказалось исключительно психосоматическим. «Если Вы хотите помочь ему, — сказала тогда миловидная низенькая женщина разбитому Алтыну, — то поддерживайте с ним общение жестами, мимикой и письмом. Он неглубоко ушёл в себя, так что в медикаментозном лечении необходимости нет». Но ни с невербальным общением, ни с медицинскими препаратами, ни со специальными терапиями Юра так и не заговорил. Как бы Отабек ни пытался растормошить своего дорогого мальчика, он смог добиться лишь того, что Плисецкий в ответ на прикосновение слабо сжал его руку. Через неделю после того, как сняли швы, Алтыну пришло время выписываться. Он пытался убедить врачей (в том числе взятками) позволить ему остаться рядом с Юрой, но те оказались весьма непреклонны. В конечном итоге у казаха это вызвало безграничное уважение, хоть его сердце и разрывалось от тоски. Успокоил его Яков, который заверил, что Отабека никто не останавливал от регулярных посещений возлюбленного. К тому же ему самому необходимо было появляться в больнице, так как впереди предстоял долгий курс физиотерапии. Парень не захотел оставаться один на один с квартирой, в которой они жили с Плисецким. Да и без помощников ему было бы тяжело справиться с бытовой рутиной. Поэтому собрав волю, гордость и стеснение в кулак и засунув их куда подальше, он спросил у тренеров о возможности пожить какое-то время у них. Едва Отабек закрыл рот, как Юри в рыданиях бросился ему на шею, что-то щебеча по-японски, а Виктор в ответ на растерянный взгляд подопечного слабо похлопал его по плечу и мягко сказал: — Наши двери всегда открыты для вас. В очередной раз Алтын убедился, что за ним присматривали невероятные люди. Он робко кивнул в знак благодарности и медленно поплёлся за парой к их автомобилю. Атмосфера в салоне была весьма напряжённой. И она только накалилась после всеобщего осознания, что Отабеку всё-таки нужно заехать домой за минимальным набором вещей первой необходимости. Виктор доверил чуткому и нежному супругу сопровождать их общего ученика, а сам остался на улице, в любой момент готовый сорваться и броситься на помощь, если Кацуки подаст сигнал. Но тот справился собственными силами, и вскоре они — погружённый в себя Алтын, вокруг которого пульсировала густая фиолетовая аура, и Юри, по-отечески обнимающий его за плечи, — вышли из парадной с двумя спортивными сумками, забитыми под завязку. — Что будешь делать? — аккуратно прощупывая настроение воспитанника, спросил Виктор, когда они вывернули на главную дорогу по направлению к уже их дому. Отабек не ответил, но никакой агрессии с его стороны не было. Поэтому японец тоже вступил в разговор: — Я слышал, что ты собираешься в Казахстан… И замолчал, оставляя новый незаданный вопрос повисшим в воздухе. К моменту, как парень решился заговорить, они успели проехать четыре перекрёстка, на каждом из которых их тормозил красный сигнал светофора. Нервно заламывая пальцы, Алтын тихо проговорил: — Я думал об этом. Но я не смогу оставить Юру. Даже если он не захочет меня видеть… или вообще возненавидит. — Если ты так поступаешь из жалости, то Юрио не оценит. — Дело не в жалости! — воскликнул казах, эмоционально вскинув руки. — Я просто не смогу жить без него. Боковым зрением он уловил, как мужчины на передних сидениях переглянулись и мягко улыбнулись друг другу. — Тогда что ты будешь делать? — уже смелее вновь задал свой вопрос Виктор. — Ещё не знаю, — устало выдохнул Отабек. Остаток пути они проехали в тишине.***
Эхо костылей глухо отдавалось в полупустом коридоре больницы. Отабек только что закончил очередные процедуры и, согласно мгновенно выработанной за две недели привычке, направился в свою бывшую палату. К Плисецкому. Ковыляя к намеченной цели, парень сокрушался, что сегодня у него было всего лишь минут пятнадцать до приезда Юри. Никифоров и Кацуки перестроили своё расписание таким образом, чтобы у них была возможность привозить подопечного в больницу и забирать его. Обычно они менялись через раз и возвращались за парнем только к концу рабочего дня, поскольку Алтын всегда после физиотерапии навещал возлюбленного. Но сегодня у него было ещё одно важное дело днём, и японец должен был стать его таксистом. Казаху было невероятно стыдно, что он нагло пользовался радушием и благосклонностью своих тренеров, не отплачивая им взамен. Но мужчины сразу дали понять, что спокойно помогут в любой просьбе и при этом безумно обидятся, если он попробует всучить им деньги. Поэтому Отабек по мере своих сил старался помогать по хозяйству: чистил и нарезал овощи для готовки, загружал бельё в стиральную машину, выводил на прогулку пса — молодую, но более кроткую версию Маккачина, который ни на шаг не отходил от парня. Как только Алтын обустроился у мужчин, он сразу же бросился на поиски нового жилья для них с Юрой. Обязательных условий было всего три: первый этаж, душевая кабина и близость к дому, где они жили до аварии. Отабеку нравился их тихий спальный район. Оттуда они всего за полчаса на автобусе без пересадок могли добраться до ледовой арены и за те же самые полчаса на метро — до туристического центра города. В шаговой доступности от них было несколько больших парков для ежевечерних пробежек, а после изнурительных тренировок они могли зайти в любой крупный супермаркет, из находящихся рядом с катком. И именно просмотр очередного варианта жилья был запланирован сегодня во второй половине дня. Двухкомнатная квартира в недавно построенной высотке в соседнем квартале, раздельный санузел, требуемый первый этаж и удобный пандус на крыльце. Как только Алтын наткнулся на объявление, он загорелся во что бы то ни стало заполучить эту квартиру. Оформление не играло роли, потому что средств и времени до выписки Юры вполне хватало для приемлемого косметического ремонта и обустройства пространства под себя. Вспоминая планировку квартиры по фотографиям в объявлении, Отабек мысленно уже расставлял мебель. И даже прикидывал, куда можно было бы поставить домик-когтеточку для нового кота, которого он собирался подарить возлюбленному к выписке. Представляя смущённое лицо Плисецкого, тронутого такой заботой, Алтын медленно дошёл до нужной двери. Она была открыта, и из палаты доносился тихий голос Кацуки, у которого, видимо, получилось освободиться пораньше. Он что-то неторопливо говорил подопечному, периодически замолкая в ожидании ответа. Тот, как и раньше, не издал ни звука. — … уже три варианта, — донёсся до него обрывок фразы. Очевидно, японец рассказывал о поиске квартиры. Сам Отабек не упоминал об этом, когда навещал возлюбленного; только обмолвился, что временно переехал к тренерам. Боялся безразличной реакции на эту новость, какую Юра последнее время проявлял ко всему. Даже с расстояния улавливалась улыбка в голосе Юри. За годы своеобразной дружбы, которая переросла в продуктивное сотрудничество, он так и не смог привыкнуть к вспыльчивой дерзкой фее. Порой японца продолжало потряхивать от страха, когда Плисецкий злобно косился на мягкого наставника после очередного вежливого замечания. Поэтому большую часть времени неопытный тренер взаимодействовал с уравновешенным казахом. Сейчас, наверное, впервые с начала совместной работы парень наблюдал за столь спокойным японским Юрой в присутствии русского. — …тщательно выбирает. Смотрит, чтобы коридор был достаточно широким. Проверяет высоту порога в душевой. Садится около окна и оценивает высоту подоконников. И каждый раз его что-то не устраивает, — Кацуки усмехнулся. — Думаю, даже на тренировках он никогда не был таким дотошным. Плисецкий молча смотрел в стену. Слушал ли он или пропускал слова мужчины мимо ушей, Отабек сказать не мог. В парне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, ему было очень любопытно, как Юра отнёсся к новости о скором переезде. С другой, его всё ещё терзал дикий страх об их будущем: вдруг любимый не захочет иметь с ним ничего общего после больницы. Он стоял, прислонившись к стене, и продолжал внимательно слушать, не желая пропустить ни одного слова. — Всё это он делает ради тебя, — продолжил японец после шумного выдоха. — Он старается сделать всё, что в его силах, чтобы тебе было с ним по-прежнему комфортно. Он очень сильно ждёт тебя. Думаю, это дорогого стоит, — он многозначительно замолчал. А затем хлопнул себя по коленям и встал с табуретки: — Что ж. У него уже должны были закончиться процедуры, так что мне пора. До встречи, Юрио. Будем надеяться, что тебя скоро выпишут. И он направился к выходу. В коридоре мужчина сразу же столкнулся с Отабеком. — Привет, — он радостно улыбнулся и мягко сжал плечо Алтына. — Жду тебя в машине. Парень кивнул и проводил взглядом тренера, пока тот не скрылся за углом. Затем, собравшись духом, он решительно, насколько позволяли костыли, пересёк порог палаты. — Привет, Юр. Единственной реакцией были едва заметно дрогнувшие плечи. Отабек, стараясь производить как можно меньше шума, проковылял к койке Плисецкого. Из его черт уже давно ушли плавные мальчишеские линии. Теперь красивые высокие скулы и аккуратная форма челюсти юношеского безупречного лица вызывали водопады крови из носа у фанаток. Он немного подрос, и в мышцах его гибкого тела появился рельеф. Не такой мощный, как у самого казаха или Виктора, но всё же отчётливый и гармонично сочетающийся с хрупкостью и изяществом его фигурки. И даже несмотря на эти изменения в представлении Алтына Юра остался всё таким же миниатюрным и лёгким. Однако сейчас Плисецкий, бездвижно лежащий в больничной койке, ощутимо истощал. Его соблазнительные точёные черты лица стали болезненно впалыми, выпирающие ключицы опасно натягивали тонкую бледную кожу, округлые плечи и прочно стянутая грудная клетка заметно сузились. Ярко-зелёные глаза по-прежнему были потухшими, блеск пропал и из золотистого шёлка волос, небрежно раскиданных по подушке. Здоровой рукой Алтын осторожно погладил любимого по голове. Тот так и не повернулся, и единственными телодвижениями с его стороны были редкое моргание и равномерное дыхание. Он никак не проявил интерес к очередному гостю. Отабек с силой прикусил нижнюю губу, чтобы не взвыть от обиды. Какое-то время парень оставался неподвижен, и его ладонь продолжала покоиться на светловолосой макушке. Затем он с трудом наклонился и прикоснулся тонкими губами к нежной щеке. Долго стоять в этой позе с его травмами было неудобно, к тому же это наверняка причиняло неудобства самому Юре. Но он никак не мог оторваться. Слёзы тонкими струйками медленно стекали по его щекам и с неслышным человеческому уху плеском разбивались о смятую подушку. Он старался вдохнуть такой знакомый естественный аромат Плисецкого, в котором отчётливо слышались нотки свежей юности. Но нос то и дело раздражали неприятные запахи медикаментов и чистящих средств. — Я люблю тебя. Когда он почувствовал, что вот-вот упадёт прямо на ещё не восстановившегося больного, Отабек с тихим кряхтением принял вертикальное положение. Он ещё пару минут понаблюдал за белокурым затылком, а затем медленно развернулся и пошёл на выход. — Пока, Юр. Увидимся через два дня. По пути к машине парню пришлось зайти в уборную, чтобы смыть в раковину остатки проглоченных слёз. Успокоившись и приведя себя в порядок, Алтын вышел на парковку, где Кацуки стоял подле автомобиля и разговаривал по телефону. При этом на его лице прочно зафиксировалась лёгкая рассеянная улыбка. Мужчина достаточно быстро заметил воспитанника, повесил трубку и в два счёта оказался рядом, в любой момент готовый помочь. — Зачем Вы ему рассказали? — Ты же ему о себе ничего не рассказываешь, — японец коротко пожал плечами. — Если он до сих пор не оттолкнул тебя, то, наверное, он согласен на ваше общее будущее. Ты так не думаешь? Я решил, что ему важно будет узнать, как сильно ты его ждёшь. Может, ему это поможет побыстрее прийти в норму? Отабек нервно хмыкнул и медленно сел в машину. Со своей травмированной ногой он уже приноровился передвигаться по горизонтальной поверхности, но препятствия в виде ступеней или порожка кузова авто всё ещё доставляли проблемы. Юри, закрыв за парнем дверь, обошёл машину и сел в водительское кресло. — У вас всё будет хорошо, — наставническим тоном произнёс Кацуки перед тем, как завести мотор. — Верь в это. И продолжай стараться ради Юрио. А мы с Виктором будем рядом. Алтын буркнул под нос что-то вроде «Спасибо» и отвернулся к окну. Затылком он отчётливо чувствовал на себе ласковый взгляд мужчины. Плавный рёв мотора раздался после снисходительного смешка.***
— Добро пожаловать, — скованно произнёс Отабек, одной рукой подталкивая инвалидную коляску. Юра равнодушно осматривал скромный интерьер гостиной, посреди которой он остановился. Полупустая комната обставлена самым необходимым набором мебели: диван, невзрачная стенка и катающийся журнальный столик. Без единого намёка на милые мелочи для уюта вроде штор, декоративных подушек или мягкого коврика. Даже телевизор не был включён в розетку. Но из однозначных плюсов комнаты, да и всей квартиры в целом, из которой Плисецкий пока что видел только часть коридора, можно было выделить свежий ремонт в ненавязчивых светлых тонах. Квартира, которую они поехали осматривать с Юри после больницы, сразу привлекла Алтына ответом на все требования. Поэтому он заплатил полную стоимость и приступил к ремонту. За оставшиеся полтора месяца до выписки Юры он решил обзавестись самым основным: в первую очередь максимально забил кухню, приобрёл их общую кровать, огромный шкаф и подъёмник для лежачих больных. Остальные более мелкие детали он решил выбрать вместе с возлюбленным. Последние два дня он не без помощи Виктора и Юри перевозил вещи из одной квартиры в другую. Когда Николай осознал, что рано или поздно Юру выпишут, он начал активно задумываться о том, чтобы забрать внука в свою московскую квартиру. Но вскоре до старика дошли слухи о переезде, который планировал Отабек. Тогда всё ещё не до конца собравшийся с мыслями и чувствами старший Плисецкий без слов медленно подошёл к парню и аккуратно сжал его в своих объятьях, разревевшись на широком плече. Казах мягко обхватил его корпус в ответ и на ухо прошептал: «Я обязательно позабочусь о нём. Обещаю!». «Спасибо», — единственное, что тогда произнёс Николай, выпустил Алтына из объятий и горько ему улыбнулся, как будто благословляя его. Парень до сих пор переживал, как Юра отнесётся к кардинальным переменам, что произошли без его участия. Но тот, как и последние почти три месяца, не подал виду, когда их маршрут отклонился от привычного. И ничего не сказал. Отабек, не отрываясь, следил за ленивым движением взгляда от одного предмета интерьера к другому. Он жаждал увидеть в этих зелёных глазах, которые полжизни были для него маяком, безошибочно узнаваемое сияние, отражение внутренней безграничной силы, привычные достаточно легко читаемые эмоции. Но помутневший изумруд не собирался вновь искриться. Его глаза защипало, а горло сдавил огромный ком от досады, ненависти к себе и безумной тоски по прежнему возлюбленному. Хромая, он обошёл коляску, встал перед Юрой. Тот даже не поднял голову. Несколько долгих секунд казах буравил взглядом неровный пробор пшеничных волос, немного сальных и спутанных после больничного душа без обычных супердорогих и ультраэффективных средств по уходу. Затем он отбросил трость, которая упала со звонким эхом в полупустой комнате, и неуклюже опустился на колено. Ровную больную ногу он отставил в сторону — в прошлом вполне привычная поза, с которой начиналось одно из упражнений на растяжку. Уронив голову на похудевшие бёдра Плисецкого, Алтын аккуратно просунул руки между прямой спинкой своей феи и мягкой спинкой инвалидного кресла. Он слабо сжал талию любимого. — Юра. Юрочка, родной. Котёнок мой, прости меня, прошу… Он впервые в жизни сам захотел заплакать, излить свою боль, выплеснуть мрачные переживания наружу. Но почему-то не мог. Обжигающая влага никак не срывалась с его ресниц, а лишь продолжала невыносимо жечь глаза. Накапливающиеся эмоции растущим комом в горле душили Отабека. Мелкая дрожь нежеланного самоконтроля причиняла дискомфорт ещё не восстановившемуся телу. Алтын хрипел, задыхался и был способен только безостановочно бормотать слова любви и мольбы о прощении. Тонкая ладошка несколько раз несмело огладила его по голове. Длинные пальцы, подчиняясь отлично развитой мышечной памяти, собирались привычно провести по выбритому затылку, но уже давно у казаха не было ни времени, ни желания сходить в салон. Поэтому вместо ожидаемых колюще-щекочущих ощущений Плисецкий почувствовал лишь жёсткость отросших чёрных волос. — Бек, успокойся, — произнёс Юра едва слышным сиплым голосом. — Всё нормально. Отабек резко распахнул глаза и приподнял голову, чтобы видеть бледное лицо любимого. Тот смотрел прямо на Алтына. По-прежнему безжизненно и монотонно. Однако уголки его губ как будто слегка тронула улыбка, а потускневшие глаза начали блестеть от небольшого количества собравшихся слёз. — Юрочка, — одними губами произнёс казах, и его долго сдерживаемая истерика наконец нашла выход. Он с силой схватил чужие ладони, которые до этого мирно покоились на подлокотниках, приложил их к своим сухим губам и зарыдал в голос. Он вновь принялся лепетать о том, насколько обожает, как сильно раскаивается, что не переживёт их расставания. Когда Алтын немного успокоился, он отчётливо услышал тихое шмыганье. Парень понимал, что прежде всего Плисецкий жалеет самого себя, оплакивает свою разрушенную карьеру и только потом сочувствует самому Отабеку. Но сейчас, видя, что Юра наконец начал раскрываться, он подумал, что они справятся со своими проблемами. Обязательно. Вместе.