Доигрались

      Первое что я усвоил, попав на учения — беспрекословно выполнять приказы своего командира. Что бы ни случилось. Война щедра на внезапные атаки и перемены стратегий и единственное, что может обеспечить успех выигранного боя — действовать продуманно. Когда никто без команды не смеет даже лишнего выстрела сделать. К счастью, парни попались в моей роте толковые, и с дисциплиной проблем нет. Вот только некоторые до сих пор не могут усвоить элементарных вещей. Эрин… Я почувствовал глухое раздражение. В то время, как я делаю всё возможное, чтобы продумать операцию наступления и спасти Фридхельма, эта девчонка продолжает вытворять сумасбродные выходки. — Герр обер-лейтенант? Тут такое дело… — Говори. — Эрин просила передать, что хочет поговорить с вами.       Ну надо же, после концерта, который устроила, она теперь хочет поговорить. — Можешь идти.       У меня сейчас хватает забот, чтобы ещё успокаивать своевольную девчонку. Всё никак не угомонится. Придумала «гениальный» план, который на самом деле, — чистой воды самоубийство. Естественно, Файгль запретил подобную самодеятельность. Так она, наплевав на всё, попыталась сбежать. Я лишь по чистой случайности наткнулся на неё. Пришлось выполнить давнюю угрозу и посадить под замок. Пусть ещё скажет спасибо, что сидит в казарме, а не в каком-нибудь сарае, как обычно поступают со штрафниками. Файгль в который раз проявил к ней снисходительность, и я снова поразился, как этой паршивке удаётся легко и непринуждённо выбраться из очередной задницы. Правда, так же легко и непринуждённо она постоянно в неё попадает. Но я больше не намерен терпеть подобные выходки. Она думает это шутки — игнорировать приказы командира? Ей-то ничего не будет, максимум, на что решился бы Файгль — это отправить её в госпиталь, а вот мне бы как минимум светил выговор с занесением в личное дело. — Что ещё? — я вздохнул, глядя, как Кох нерешительно мялся у двери. — Она сожалеет, что устроила истерику. — Да что ты говоришь? — усмехнулся я.       В голове ещё звучали её язвительные словечки. Как там она меня назвала? Отмороженный тормоз? — Её тоже можно понять. Переживает за Фридхельма.       В душе шевельнулось неприятное чувство. За какие-то месяцы Эрин умудрилась перетянуть на свою сторону почти всех парней. Подозреваю, эти верные рыцари не побоятся высказать мне своё возмущение, реши я всерьёз её как-то наказать. Кох, конечно, прав. Да, она переживает за Фридхельма, так же как и я, но уж должна бы понимать, что не стоит терять голову под влиянием эмоций. Что она может сделать, кроме как молиться и ждать, пока мы проведём военную операцию? Да ничего. Я бы понял, если бы Катарина рвалась в лагерь русских. Или Эрин рассчитывает, что умение вдохновлённо врать с три короба будет её всегда выручать? Это Фридхельм слепо верит ей во всём, потому что любит. Тот же Штейнбреннер бы не поленился раскопать её данные, не подыграй я её легенде. Да и я уже не раз и не два задумывался, что она как минимум много чего нам недоговаривает.       Ну, не верю я, что вчерашняя школьница может столько знать — и о ядах, и о военных хитростях противника. Мы почти месяц были в Берлине, и она ни разу никого не навестила. Ладно, допустим, рассорилась с отцом. Ну, а остальные родственники? Друзья? Она ходит по острию ножа и когда-нибудь точно доиграется, если будет самонадеянно считать, что можно безнаказанно морочить голову кому угодно.       Я вышел на крыльцо и достал сигарету. Может ей действительно что-то нужно? Знаю я, что ей нужно — опять будет скандалить или требовать выпустить. Тем более я отправил Кребса с приказом выпустить её поесть. Нужно проверить, сколько у нас боеприпасов, и отдать распоряжение, чтобы солдатам выдали пайки, если мы в ближайшее время всё же выдвинемся в атаку.       В какой-то мере я был согласен с Эрин. Мы сейчас теряем время. Не хочу даже думать, что Фридхельма могли расстрелять после допроса. Меня царапнуло мимолётное сочувствие. Если мне так тяжело наедине с тревожными мыслями, то каково сейчас Эрин? Я бросил взгляд на окна казармы и отбросил окурок. Ладно, чёрт с ней. Узнаю, может, ей действительно что-то нужно. А если вздумает с порога истерить — просто развернусь и уйду. — Ты хотела поговорить?       Эрин медленно обернулась, и я почувствовал, как моя злость медленно утихает. Бледная, под глазами пролегли тени, невозможно хрупкая для этой войны. Совсем ещё девчонка, которой здесь не место. Мы все готовы её защищать, но зачастую оказывается, что защищать её нужно в первую очередь от самой себя. — Да. — Может, сначала поешь? — Не хочу, — она помотала головой. — А вот горячий чай будет кстати.       Ну вот, пожалуйста. Голос какой-то хриплый — добегалась по морозу. Я открыл дверь и позвал Коха, попросив принести чай в комнату. Пока он расставлял стаканы и бегал за бутербродами, Эрин молчала, и я решил её немного подбодрить. — Файгль ждёт звонка от генерала, и как только мы получим отмашку, отправимся в атаку.       Внутри шевельнулась неуместная нежность, когда я увидел её потерянный взгляд. Только не это. Никогда не мог спокойно переносить вида женских слёз. Сразу хочется сделать всё, что угодно, лишь бы не слышать горестных всхлипываний. — Мне страшно…       В её глазах вместо насмешливой самоуверенности была почти детская растерянность. Порой забываешь, что, несмотря на весь свой цинизм и прагматичность, Эрин точно так же как и остальные девушки может испытывать страх, боль или обиду. — Успокойся, — я осторожно обнял её. — Я уверен, мы скоро получим хорошие известия. — Вы отправитесь к их лагерю, а здесь может случиться всё, что угодно, — Эрин стиснула пальцы на моих плечах, прижимая чуть ближе. — До сих пор вспоминаю тот налёт в кошмарах, а ты… ещё и запер меня… — Эрин, ты не оставила мне другого выхода.       Я немного отстранился, осознав, что как-то слишком близко мы сейчас стоим. Уже было хотел сказать, что, если она пообещает не делать глупостей, завтра выпущу её, но осёкся. В её глазах сейчас была беззащитная открытость, напоминавшая ту ночь в окопах. О той близости, пусть всего на пару мгновений возникшей между нами. Такой взгляд вызывает желание прижать к себе, укрывая от всех опасностей мира. Побуждает забыть обо всём, словно мы последние выжившие на этой земле. Волшебство того момента сейчас снова витало в воздухе, и я невольно потянулся к её губам. Тонкие, чуть дрожащие пальцы коснулись моей щеки. — Вильгельм, — тихо прошептала она. — Что ты…       Я отшатнулся, разом придя в себя. Всё правильно, что же я делаю? Мой брат сейчас сидит в плену, а я… В её взгляде мелькнуло напряжённое ожидание, которое, впрочем, тут же сменилось на невинную растерянность. Боже, какой же я идиот! Мог бы и сразу догадаться. Это же классические женские уловки, чтобы добиться своего! Слёзы, многообещающие взгляды… Ей позарез нужно выбраться отсюда, вот и устроила очередной спектакль. Пари готов держать — выпусти я её сейчас, она повторит попытку побега. Снова играешь грязно, «сестрёнка». — Что ж, отдаю должное твоему актёрскому мастерству, — холодно улыбнулся я. — Но ты рано остановилась, так что попытка соблазнить меня, чтобы снова сбежать, считай, провалилась. — Чего? — удивление в её глазах было настолько искренним, что вполне могло сойти за настоящее. — Не расстраивайся, — насмешливо продолжил я. — Ты была почти близка к победе. — Ты совсем ку-ку?       Нет, актриса она действительно неплохая. Смотрит с таким возмущением и обидой, что я почти чувствую угрызения совести. Почти, потому что не один раз видел, с какой лёгкостью она притворялась, разыгрывая невинную дурочку. — На кой мне тебя соблазнять, если ты и так меня выпустишь? Я с ума схожу, не зная, что с Фридхельмом, а ты…       Меня кольнула совесть. Как бы там ни вела себя Эрин, я тоже хорош. Но и она пусть не строит сейчас из себя оскорблённую невинность. — Забыла, как вчера кричала, что всё равно сбежишь?       Кому как не мне знать, какая она может быть изворотливая. — Ну да, кричала. Но потом поняла, что это самоубийство — отправляться без оружия и карты. — Неужто дошло? — недоверчиво хмыкнул я.       Как-то слабо верится в то, что она так легко смирилась. — Представь себе.       Я отошёл к окну и открыл форточку, доставая сигареты. Нужно всё обдумать. Если допустить, что Эрин сейчас не лжёт, то… То я поступил как последний мерзавец. Внутри ядовито разливалось осознание, что я второй раз предаю брата. Можно, конечно, точно так же винить Эрин, но если быть честным перед собой — я хотел её поцеловать. И тогда, и сейчас. Я часто думал, если бы в тот раз она не остановила меня, в какой момент я бы остановился? А сейчас получается, она искала дружеского утешения, а вышло…       Что она делает? Я заметил в отражении стекла быстрое, почти неуловимое движение. Она что-то подливает в чай? Или у меня действительно паранойя? Эрин подошла ближе и взяла с подоконника мою зажигалку. Зная её взбалмошный характер, смело можно было ждать язвительных комментариев по поводу случившегося, но она спокойно примостилась рядом, медленно прикуривая сигарету. — Так о чём ты хотела поговорить? — напомнил я. — Хотела попросить тебя разрешить мне хотя бы приходить в штаб. Тут же можно сойти с ума в четырёх стенах. — Хорошо, можешь завтра прийти.       Я заметил у неё на пальце небольшой порез. Причём свежий. Такой можно получить, если неловко открывать жестяную банку или… стеклянную ампулу. — Только не обессудь, но пока не пройдёт военная операция, посидишь под замком.       Она не стала спорить, рассеянно кивнула. — Пойдём пить чай.       Я заметил, что она подвинула к себе более дальний стакан. Может быть, я и ошибаюсь. Порезать палец она могла где угодно, да и я толком не рассмотрел, что она делала. — По-моему он остыл, — я потрогал свой стакан.       Она действительно могла подлить мне какую-нибудь отраву? — Ты же не любишь, когда очень горячий, — ненавязчиво напомнила она.       Значит всё-таки пытается уговорить меня выпить эту дрянь? Я осторожно сделал маленький глоток — напиток сильно горчил. — Наверное, Кох опять переборщил с заваркой, — пожала плечами Эрин.       Пользуясь моментом, пока она отвернулась, что-то выуживая из ранца, я быстро поменял местами стаканы. Чёрт, а если там действительно яд? Я не позволю себя отравить, но и её смерти тоже не хочу. Довольно этих игр. Самое разумное, что я сейчас должен сделать, — встать и уйти. Если она и замышляла убрать меня, чтобы сбежать, у неё просто ничего не выйдет, и мы оба забудем сегодняшний вечер. — Держи, — она протянула мне плитку шоколада. — От сердца отрываю. — Может. тогда не стоит? — пробормотал я.       Вот только боюсь, что мой уход ничего не решит. Я же знаю, какая она упёртая. Придумает что-то ещё. Наделает ещё больше глупостей, к тому же, возможно, пострадает кто-нибудь из моих солдат. — Да шучу я, — улыбнулась Эрин, и меня снова кольнул страх.       Нет, на такое подлое убийство она не способна. Скорее всего, в стакане снотворное или морфий. — Нам давно пора перестать враждовать. Я, может, иногда действую импульсивно, но это же для дела. Пойми, я тебе не враг и прекрати уже подозревать во всём.       А это мы сейчас, милая, и выясним, враг ты или нет. Я тебе даже подыграю. Исключительно ради того, чтобы поймать за руку. Интересно, что ты тогда будешь говорить и как объясняться? — Ты сама виновата в нашей вражде. Постоянно оспариваешь приказы, прекрасно зная, что я не могу с тебя спросить как с солдат. Вот чем ты думала, когда собиралась бежать? — Вообще не думала. В голове словно помутилась от страха, что Фридхельм в плену.       Может быть так. А может, она запаниковала, прикинув, что он может не вернуться, и решила сбежать к русским. Я ведь не идиот, прекрасно вижу, что Эрин, мягко говоря, не одобряет политику фюрера. Да и случаев, когда она заступалась за этих людей… Пальцев на руках не хватит, чтобы посчитать.       Я вспомнил, как после того случая с загадочной смертью партизанки после боя обнаружилось, что у Эрин в аптечке нет морфия. Сопоставив, что как раз недавно они крупно поссорились с Фридхельмом, я сделал вывод, что она потратила лекарство на эту русскую. Она не дура и, думаю, понимает, что, если мой брат закрывает глаза на тёмные пятна в её биографии, то остальные этого делать не будут. — Ты видел Чарли? Они не пострадали? — спросила Эрин, сделав очередной глоток чая.       Меньше всего мне хотелось говорить с ней о Чарли. — С ней всё в порядке.       Мне показалось, или она пристально наблюдает, пью ли я свой. Что бы она сделала, если бы я отказался его пить? Психанул бы после её выходки и вышел, хлопнув дверью и не став слушать объяснения? По-хорошему, так и надо было поступить. Я поймал себя на мысли, что не первый раз поддаюсь на её провокации. Врал родителям и командирам, закрывал глаза на её выходки — и ничего ведь не ценит. Вечно в её глазах это высокомерное выражение, заставляющее чувствовать себя трусом и слабаком. Можно подумать, ей всегда удаётся поступать по совести. Законы военного времени частенько идут вразрез с общепринятой моралью. Мне самому претит отдавать приказы расстрелять партизан, среди которых попадаются подростки, но проявить жалость — значит стать предателем своей страны. В конце концов, эти самые подростки сами полезли в эпицентр боевых действий, значит, должны отвечать.       И разве Эрин не научила жизнь, что русские не знают жалости? Разве стоило рисковать навлечь на себя подозрения штурмбаннфюрера СС, чтобы защитить ту девушку в Ершово, которая преспокойно сдала её партизанам? Вот только на этот раз беспринципная девчонка зашла слишком далеко. Эти игры выйдут ей боком. Раз Фридхельм не может её приструнить, придётся это сделать мне. Попытка дезертировать, да ещё и нападение на своего командира. Думаю, этого вполне хватит, чтобы выслать её в Берлин. Интересно, сколько надо «выжидать», чтобы морфий подействовал? А то как бы она не отключилась раньше. — Что с тобой? — «обеспокоенно» спросила Эрин, когда я начал изображать жуткую сонливость.       Видимо, так не терпится сбежать, что не стала даже задумываться, что чаёк подействовал как-то быстро. — Не знаю, — я потёр переносицу. — Глаза слипаются… — Так поспи немного.       Надо же какая заботливая, даже в постель укладывает. Так и быть, позволю ей эту вольность. Пусть ошибочно думает, будто бы сейчас что-то решает. Её ладонь мягко скользнула по макушке, слегка вороша отросшие волосы. — Разбуди меня через час, — пробормотал я. — Конечно.       И снова эти противоречивые чувства, когда хочется придушить за то, что она сейчас творит, и в то же время готов урчать как кот, подставляясь под ласковые прикосновения её пальцев. — Прости…       Что мне с твоего «прости»? Если бы я не раскусил твои хитрости, уже завтра утром бы стоял, не зная, что отвечать Файглю, да ещё и стал бы объектом насмешек своих солдат. Эрин осторожно поднялась с кровати и стала торопливо одеваться. Ну-ну, собирайся. Сквозь неплотно сомкнутые веки я увидел, как она сунула в карман ватника карту. Когда только успела её стянуть? Впрочем, чего ещё ожидать от хитрой, изворотливой девицы? Эрин покрутила в руке пистолет и, поколебавшись, положила его на стол. Идиотка, она действительно собралась сунуться в логово русских без оружия? Или я прав в своих подозрениях, и она решила переметнуться к ним? Пожалуй, пора мне восстать из спящих. — Далеко собралась? — я перехватил её за локоть и усмехнулся, наслаждаясь неподдельным испугом в её глазах.       Ну давай, скажи своё любимое «Это не то, что ты думаешь». — Ты меня напугал, — сердито выдохнула Эрин. — Бедняжка, — я насмешливо прищурился. — Надо было делать вид, что не замечаю, как ты снова нарушаешь приказ? — Я ничего не нарушала, — она стряхнула мою руку. — Что, уже по нужде выйти нельзя?       Я неторопливо перехватил её предплечье, удерживая на месте, и сунул руку в карман ватника. — И чтобы не заблудиться, тебе потребовалась карта?       В её глазах промелькнула паника, но она быстро взяла себя в руки. — Карту я стащила ещё вчера, просто не успела выложить, — она сердито дёрнулась. — Да пусти ты меня! Я что, заключённая? Задолбал уже со своей паранойей! — Ты подлила мне что-то в чай, — спокойно ответил я, подмечая её реакцию.       На секунду она смятенно отвела взгляд, затем воинственно отпарировала: — Совсем рехнулся? Это уже тянет на военное преступление. Я, по-твоему, полная дура? — Тебе виднее.       Я не позволю больше делать из себя идиота. Тут всё очевидно — она попыталась сбить меня с толку завуалированной попыткой соблазнить, чтобы отвлечь и подлить в чай морфий. Разумеется, она будет всё отрицать, но это легко доказать. В кармане её юбки наверняка лежала пустая ампула. — Снимай, — я дёрнул её за рукав. — Что ты творишь? — отшатнулась Эрин.       Зараза, сопротивляется как бешеная, как будто я её собрался убивать. Этот спектакль пора заканчивать. Я бесцеремонно вытряхнул её из ватника. — Успокойся, — испуганно вскрикнула она, медленно отступая.       И долго она собирается от меня бегать, учитывая, что в крошечной комнате особо не развернёшься? — Я не делала того, в чём ты меня обвиняешь. Всё не так… — А как тогда? — я придвинулся вплотную, пресекая любую возможность дёрнуться.       Вот и всё, Рени. Мне достаточно опустить руку в карман, чтобы окончательно изобличить тебя во лжи, и только от меня зависит дать ли этому ход или разобраться самому. Я поморщился, представив, как отреагирует Фридхельм на такое. Естественно, будет просить меня спустить всё на тормозах. Я не хочу ссориться с братом, но и терпеть её выходки больше не собираюсь. Эрин настороженно замерла. Дальше отступать было некуда. Я коснулся её бедра, сминая ткань юбки, пальцы медленно скользнули к прорези кармана.       Горячая ладонь скользнула на мою шею, притягивая ближе. Чужие губы коснулись моих, целуя порывисто, жадно — как за секунду до смерти. Что за… ? Я больше не собираюсь играть в её игры! Отталкиваю, отмечая, что она испуганно вжимается в стену, а затем притягиваю к себе за шею.       «Это словно какой-то провал во времени, сбой всех законов физики, чёртова аномалия», — повторяю я про себя, выдыхая в её горячие губы, прижимающиеся вплотную к моему рту.       Обхватываю ладонями её лицо, трогаю, глажу пальцами, обвожу скулы и притягиваю всё ближе к себе, подаваясь навстречу движениям её языка. Этого ты хотела, милая? Эрин отчаянно, словно боясь потерять, хватается за мои плечи, и прерывисто охает, когда мои ладони пробираются под её свитер стискивая рёбра. Мне хочется влезть в её голову и понять, отчего эта мелкая дрожь. Страх перед разоблачением? Ненависть, пускающая по мышцам судороги тех ударов, которые ей бы хотелось оставить на мне? Или возбуждение, парализующее и разрывающее изнутри искрами желаний, такое же, как ощущаю сейчас я? — Мы сошли с ума, — бормочу, немного отстранившись. — А ты как будто против, — усмехается она.       Так, словно стопроцентно уверена, что сейчас она хозяйка положения. Что этими уловками ей удастся меня одурачить. — Это какое-то безумие… — эту усмешку хочется стереть, и я слегка прикусываю её губу. — Возможно, — шепчет Эрин, и это самый сексуальный шёпот, который я когда-либо слышал. — Но мы оба этого хотим…       Маленькая двуличная сучка, усыпляющая бдительность ласковыми прикосновениями. Внутри неё не кровь, чистый яд, которым так хочется отравиться. Потому что это самое потрясающее, возбуждающее и будоражащее, что я когда-либо чувствовал. Тело бьёт судорога, на лбу выступает испарина, и я чувствую всепоглощающий и уничтожающий стыд, поняв всю бесперспективность собственных вялых и неубедительных попыток остановить этот позорный и отчего-то возбуждающий разговор. Хватаю её волосы в кулак и, не позволяя отвернуться, склоняюсь вплотную, упираюсь своим лбом в её и шепчу отчаянно: — Хотеть и делать — это совсем разные вещи.       Вижу плохо скрытую досаду на её красивом личике и еле сдерживаюсь, чтобы не высказать ехидное: «А как же твои клятвы любви и верности моему брату?» К счастью, я всё ещё помню, кто передо мной, и сохраняю контроль. — Ты пытаешься мной манипулировать.       Её поцелуи — это попытка отвлечь. Потянуть время, чтобы я наконец-то заснул. Она же до сих пор считает, что я наглотался снотворного. Учитывая наши предыдущие разногласия и стычки, я ни на грамм не верю в её внезапно вспыхнувшую страсть. — Вечно ты пытаешься всё проанализировать, — Эрин мягко касается кончиками пальцев моих губ. — Хотя бы раз не думай…       Представляю как бы я чувствовал себя, если бы не знал всю подоплёку. Это ведь действительно полный бред! Неужели она действительно считает, что я бы стал спать с женой своего брата? И так уж сильно она его любит? Мысли о Фридхельме окончательно отрезвляют, позволяя бороться с соблазном. Чувствую себя так, словно пытаюсь схватиться за край отвесной скалы, тогда как ноги уже висят над бездонной пропастью. — Вильгельм?       Отстраняюсь, но меня останавливает поцелуй. Такой искренний, нежный. Чувствую, как что-то сладко обрывается внутри, когда её язык чувственно скользит, лаская. Больно… и опьяняюще прекрасно. Мне словно не хватает воздуха. Словно я нырнул в ледяную воду и в тоже время горю в огне. Поддался на игру этой девчонки, переступил божеские и человеческие законы. Мимолётное удовольствие не стоит того, чтобы предать Фридхельма. Это всё тактильный голод и тотальное одиночество. Ведь я уже и не помню, когда последний раз был с женщиной. Была нежность к Чарли, греющая сердце в самые тяжёлые минуты, но ведь я сознательно запретил себе быть с ней, пока продолжается война.       Никогда ещё я не видел Эрин такой открытой, доверчивой и в то же время требующей. Она словно выцарапывала из меня всё, что можно, не желая сдаваться. Мне хочется почувствовать мягкость её кожи, провести костяшками по хрупкой шее, ощущая её волнение, дрожь, трепет. Уткнуться в висок, зарываясь в её волосы, чтобы вдохнуть тонкий, еле уловимый цветочный аромат. Хочется почувствовать как это, когда на тебя смотрят с такой страстью. Перед глазами возникла картина, которую я не раз пытался забыть. Обнажённое тело Эрин, руки Фридхельма, неспешно ласкающие её аккуратную грудь, изящный изгиб шеи, приоткрытые губы, с которых слетает чувственный стон… Да к чёрту всё! — Пойдём, — протягиваю руку, перехватывая её тонкое запястье.       Эрин переводит недоверчивый взгляд с моего лица на руку. Это кто ещё из нас тормозит. Или она сомневается?       В конце концов, это она начала, я всего лишь не мешаю ей играть. Если она пойдёт на попятный и признается во всём, я тоже остановлюсь. Но если нет…       Несколько шагов до кровати растягиваются по ощущениям на целую вечность. — Посмотри на меня… — приказываю срывающимся голосом.       Мне хочется, мне так сильно необходимо увидеть испытываемые ею эмоции и сравнить их со своими. Последние толики разума утекают, будто песок сквозь пальцы. Меня возбуждает её запах. Её голос. Её тело. Её податливость, перемежающаяся с бунтарством. Её полный желания взгляд, направленный на меня. Такого я ещё никогда не испытывал. Я целую её, как в бреду, бестолково прижимаюсь, вдавливаюсь. Внутри меня борются противоречивые ощущения: желание взять её без лишних сантиментов, показав, что бывает, когда играешь в такие игры, и дурная нежность. Не хочу больше думать ни о том, что она притворяется, чтобы спасти свои тайны, ни о Фридхельме. На секунду снова обжигает смесью вины, стыда и почему-то злости. Злости на то, что он слепо верит этой беспринципной девице и не может никогда настоять на своём. — Разденься, — процедил я, не спеша расстегивая китель.       Глупо было бы рассчитывать смутить или остановить её этим предложением. Эрин неторопливо стягивает через голову свитер, и от вида белеющей кожи перехватывает дыхание. Словно издеваясь, она медлит, не спеша избавляться от несуразной юбки, позаимствованной у какой-то крестьянки. Я же наоборот чувствую себя зелёным мальчишкой, торопливыми рывками стягивая свою форму. Эрин легонько подталкивает меня, заставляя опуститься на кровать и забирается сверху. Размыкаю застёжку её лифчика, и она подаётся навстречу моим рукам, словно это самая правильная вещь на свете. На секунду замираю, всё ещё не веря в реальность происходящего. Я видел её обнажённой не один раз, и не верится, что сейчас могу сколько угодно касаться её, целовать, трогать. Она выглядит сейчас как искушение. Запретный плод, который я намереваюсь сорвать. Эрин пытливо перехватывает мой взгляд, словно пытаясь в нём что-то прочесть. Подаюсь ближе, вдыхая запах её волос, и касаюсь губами шеи. Кажется, что я чувствую пульсацию крови в её артериях — бешеный гулкий стук. Мне нравится водить губами по нежной чувствительной коже, хотя я раньше никогда особо не тянул с ласками. Большинство связей были быстрыми, только для получения разрядки, но рядом с ней откуда-то просыпается желание дразнить, искушать. Сделать так, чтобы она забыла, что для неё секс — лишь способ получить своё. Неторопливо ласкаю упругую грудь, сжимая губами сосок и немного оттягивая. Почему я раньше не замечал, как соблазнительно выглядит в такие моменты женщина? Эрин выгнулась, прерывисто выдохнув, горячая ладонь скользнула по моему животу, обхватывая ноющий от желания член, но я легонько отвёл её пальцы. Ну нет, я хочу целиком насладиться её телом и не хочу позволять ей «становиться у руля». — Куда ты так торопишься? — быстрым движением меняю нас местами, не обращая внимание на жалобно скрипнувшие пружины старой кровати.       Эрин сейчас такая непривычно покорная, расслабленная, безумно притягательная без своей бесящей дерзкой самоуверенности. Смотрит в мои глаза, безмолвно умоляя продолжать. Собственное возбуждение окончательно выбивает всё мысли, вызывая лишь одно желание — чувствовать её, быть с ней, забыться. Жадным взглядом окидываю обнажённое тело. Она действительно красива. Настолько, что может позволить себе быть какой угодно: лживой сучкой, острой на язык стервой. Потому что смотришь на неё и готов простить всё, что бы она ни сделала. Неторопливо прокладываю дорожку из поцелуев от шеи к набухшим, затвердевшим соскам и нарочно задерживаюсь, облизывая их, покусывая, втягивая в рот, наслаждаясь её стонами и беспомощным видом. Протянув руку, касаюсь её живота и поддеваю резинку трусиков, стягивая их вниз. Поглаживаю внутреннюю сторону бёдер, раздвигая её ноги чуть шире. И ещё чуть-чуть. Пальцы хаотично исследуют горячую плоть, поглаживая, надавливая, слегка проскальзывая внутрь. Я бы сейчас уже, наверное, не смог остановиться, даже если бы она захотела уйти. — Ты когда-нибудь бываешь настоящей? — сколько уже раз я наблюдал за её игрой, с какой лёгкостью она при необходимости меняет маски, и то, что она сейчас делает это со мной, безумно злит. — Решай сам, настоящая я сейчас или нет, — её слова вплетаются в грохот сердцебиения, от которого закладывает уши.       В потемневших от желания глазах сейчас появляется что-то уязвимое, обнажающее душу. Я сам сейчас беззащитен перед ней. Ошалевший от желания, словно разучившийся дышать и с отвратительным трепетом в левой части груди. Не выдержав, снова склоняюсь к её губам, втягивая в поцелуй. На этот раз плавный, неторопливый. Я уже забыл, когда испытывал чувства помимо механического удовлетворения от быстрого соития. Солдат обязан держать эмоции внутри. Это безумие пьянило, дурманило, растекаясь под рёбрами словно туман. Хотя бы на время глуша сжирающее одиночество. С Эрин всегда так по-настоящему, с чувствами. От острого страха, когда я ищу глазами её в какой-нибудь передряге, до бесящего раздражения на её очередную дерзость.       Всё это кажется мне невозможным. То, чего я так желал, о чём запрещал себе мечтать, воплощается в реальность прямо сейчас. В эту самую секунду. Мы ещё толком не начали, а я уже не хочу, чтобы это заканчивалось. Касаюсь пальцами её рёбер, опускаюсь ниже, сжимаю бока и тяну на себя, аккуратно насаживая на член. Стараюсь сохранять плавность движений, но то и дело забываюсь. Она такая горячая, тугая внутри. Поддаётся, позволяя двигаться быстро и входить до упора. Кровь стучит в висках. Я прикусываю угол подушки, чтобы погасить рвущийся наружу звериный рык и её имя.       Я всегда считал, что секс переоценён, приравнивая данный процесс к обычной физической потребности подобно приёму пищи. Не заслуживал он, чтобы с ним носились, как с писаной торбой. Сейчас готов забрать свои слова обратно. Напрочь теряю ощущение времени. То ли проходит пара минут, то ли пара часов, но это и не важно. Не могу насытиться, снова и снова припадая губами к светлой коже, облизывая её, целуя.       Я хотел быть сдержан. Я планировал преподать ей небольшой урок. Я был уверен, что смогу вовремя остановиться. Но… Контроль потерян. Её стоны, моё судорожное прерывистое дыхание, приглушённые скрипучие звуки прогибающегося под нами матраса, жар разгорячённой кожи под моими пальцами доводят до той точки, что кажется, сознание буквально плавится. Я снова и снова в исступлении толкаюсь в неё, желая продлить это убивающее безумие ещё хоть на мгновение, почувствовать, как всё внутри неё сжимается в оргазме. Из последних жалких остатков самоконтроля получается вовремя отстраниться.       Обнимаю её, содрогающуюся в только что пережитой истоме, прижимаю к себе крепко, прячу её лицо у себя на груди, зарываясь лицом в пушистые волосы.       Эрин осторожно поёрзала, но я никак не отреагировал. Всё никак не мог двинуться, боясь нарушить это уютное оцепенение, спугнуть то, что разгоралось внутри. Пусть я понимаю, что она ведёт свою игру, внутри всё в узел скрутилось от щемящей нежности. Мне сейчас так хорошо, так спокойно. Даже не верится, что так может быть в эпицентре войны… Вот только эта постель совсем не моя и женщина рядом со мной тоже. — Вильгельм…? — Эрин медленно сдвинула мою руку.       Продолжая делать вид, что сплю, я наблюдал, как она ищет сброшенные на пол вещи, натягивает бельё, свитер. Неловко покачнувшись, она тихо пробормотала какое-то ругательство. Всё-таки морфий наконец подействовал. — Тш-ш, — аккуратно подхватываю обмякшее тело. — Сегодня ты уже никуда не уйдёшь. — Вот же ты сволочь, — в её глазах мелькнуло понимание того, что происходит. — Не ожидала, что я тебя переиграю? — я уложил её на кровать и накрыл одеялом. — Я... — в ее глазах отражается клубок нечитаемых эмоций. — Какой же ты всё-таки идиот…       Нет, я не идиот, я гораздо хуже. Поступил как настоящий мудак. Непослушными руками я медленно стал натягивать свою одежду. Угрызения совести оставим на потом. Я должен сосредоточиться на подготовке боя. Главное — спасти Фридхельма, а потом… Я попрошу Файгля перевести меня в другую часть. Нет, это уже будет самое настоящее бегство. Я не имею права бросать свой взвод. А как тогда? Делать вид, что между нами троими всё как раньше? Я всегда был честен с Фридхельмом и не смогу притворяться. Признаться и разбить сердце собственному брату этим двойным предательством? Я бросил последний взгляд, запоминая её лицо. Оно было таким расслабленным сейчас. По-детски мягкие губы слегка приоткрыты. Я ещё ощущаю на языке их сладость. Бездумно касаюсь пальцем её губ, а затем — своих, отгоняя настойчиво пульсирующую в голове мысль, что я не имею на это права. Неужели это правда случилось со мной?

* * *

— Герр обер-лейтенант, мы обыскали землянки, наших здесь нет.       Мы опоздали. Эрин оказалась права — пленных или расстреляли, или куда-то отправили. Она всегда оказывается права, словно знает наперёд каждый шаг русских. — Вильгельм, можете взять несколько человек и проверить дорогу, — Файгль сдержанно сжал моё плечо. — Если русские не успели далеко уехать, вы можете его спасти.       Горькое раскаяние холодом разливалось внутри. Нужно было дожать Файгля и рискнуть пробраться в лагерь русских раньше. Я обещал матери и себе беречь Фридхельма и предал его по всем фронтам. По большому счёту, я всё время предавал его: когда позволял отцу цедить уничижительные слова, ранящие его, когда позволил Шнайдеру его избить, когда отмахивался, не замечая, какой ад разгорается в его душе. Я старался принимать его таким, как есть, но в то же время постоянно ломал, пытаясь переделать под реалии. Может, всё дело в неосознанной зависти, которую я отгонял, стараясь не допускать в мысли. Я завидовал ему? Возможно… За то, что он мог быть лёгким, таким, как я никогда не мог позволить себе быть. Или за то, что взгляд матери задерживался на его лице с чуть большей теплотой. За то, что он не стал делать выбор между любовью и долгом. — Я вижу их, — Каспер прибавил скорость. — Эти иваны теперь не уйдут.       Русских немного, у нас примерно равные силы. Ожесточённая перестрелка — и вот их грузовик лежит на обочине, а мы добиваем уцелевших бойцов. Я бегом бросился к машине, отдёргивая брезент и всматриваясь в лица пленных. — Фридхельм!       Он устало поднялся мне навстречу. Я заметил, что его немного шатает. Скорее всего, контузия. Ничего, сейчас отвезу в госпиталь, главное — живой.       Он крепко обнял меня. — Я думал, больше не увижу тебя. — Пойдём, — я обхватил его за плечи. — С Эрин всё в порядке?       Я отвёл глаза, отгоняя вспоминания о сегодняшней ночи. — Конечно.       Он не переживёт, узнав, что самый жестокий удар ему нанесли два самых близких человека. Я не боюсь, что он посмотрит на меня с ненавистью или презрением, я боюсь, что свет окончательно угаснет в его душе. Буду хранить эту тайну, чего бы не стоило. Даже ценой собственных мук совести, когда, смотря ему в глаза, буду чувствовать себя похлеще чем Каин. — Герр обер-лейтенант, к русским движется подкрепление, — я взглянул в бинокль и увидел движущуюся на нас колонну. — Что будем делать? — хмуро спросил Шнайдер. — Нужно уходить, — я не самоубийца, вшестером мы от них не отобьёмся. — Берегитесь! — закричал Кребс за секунду до того, как с неба посыпался огненный дождь.       Видимо, русские вызвали также поддержку с воздуха. Чувствуя, как ледяные крошки снега забивались за воротник, облепляли лицо, я ползком стал двигаться к снежной насыпи у дороги. Я прислушался к гулу двигателя. Кажется, он стал тише. Всё правильно — не мы были их целью. Осторожно поднялся, выискивая живых. Кажется, все целы. Я прикинул, что вряд ли мы успеем добраться до наших танков, грузовики слишком близко. Нужно обозначить позиции, чтобы постараться продержаться как можно дольше. — Держись рядом, — я передал Фридхельму свою винтовку.       Обойдусь «вальтером». Его бледные губы тронула слабая улыбка, а в глазах я прочитал отражение собственных мыслей: «Неужели это наш последний бой…»       Русские открыли ожесточённую атаку, видимо, пытаясь отомстить за погибший отряд. Снова грохот снарядов, запах дыма и пороха, стоны раненых…       Слишком поздно я замечаю какого-то русского, откручивающего чеку с гранаты. — Фридхельм! — оборачиваюсь и успеваю оттолкнуть его.       На какое-то время взрыв оглушает, и я ничего не соображаю от боли. Пытаюсь пошевелиться и чувствую, словно острые ножи проворачиваются в моей спине. Замечаю Фридхельма, лежащего всего в нескольких шагах от меня. Страх стискивает сердце ледяной рукой, когда я вижу, как расцветают кровавые разводы на ослепительно-белом снегу. — Фридхельм…       Не обращая внимания на боль, вспыхнувшую с новой силой, ползу вперёд. Хватаю безжизненно распростёртую руку. Под пальцами тихо слабо бьётся пульс. Всё хорошо. Он ранен, но жив. Стискиваю зубы, чтобы не стонать, и рывком поднимаюсь на ноги. Струйки крови неприятно холодят кожу, сползая по спине, и я замираю, пережидая головокружение. Фридхельм по-прежнему лежит неподвижно, даже не открыл глаза. Хватаю его за ноги и рывками тащу к ближайшей воронке. — Фридхельм, — пытаюсь растормошить его, но бесполезно.       Его шинель пропитана кровью, но я не могу понять, куда он ранен. Разматываю шарф и прикладываю пальцы к яремной вене, с облегчением убедившись, что чувствую тихое, едва ощутимое биение. Закусив губы, немного подтягиваюсь наверх, чтобы осмотреться. Плохо дело. Очень плохо. Русских явно больше, парни долго не продержатся. Я заметил безжизненно лежащее тело, но с такого расстояния не смог разобрать, кто это. Я должен вернуться и взять командование в свои руки, но не в силах лишний раз пошевелиться. Спина вся горит от боли, больно даже дышать. Не хочу даже думать, насколько серьёзно моё ранение. Сколько раз я молил Бога, чтобы смерть настигла меня быстро, если уж суждено погибнуть. И до чего же страшно сидеть, отсчитывая минуты в её ожидании. Особенно сейчас, когда я чувствую себя более живым, чем когда-либо. Когда я знаю, насколько яркими могут быть чувства, пусть и неправильные. Любовь? Возможно.       Как это всё глупо. Из всех девушек на свете Эрин всегда казалась мне той, с кем «никогда и ни за что». К Чарли я не испытывал такой страсти, но она готова была любить меня таким, какой я есть. Но с другой стороны, знала ли она меня по-настоящему? Так, чтобы заставить заглянуть в лицо своим страхам и стать сильнее? Или вовремя остановить, не дать совершить бесчестный поступок? Чтобы разделить ту боль, когда понимаешь, что давно уже не тот человек, которым пришёл на Восточный фронт в далеком сорок первом? Возможно, Эрин не та девушка, которую я бы любил всем сердцем, но она могла бы ей стать. Ведь несмотря на все наши стычки, то самое пресловутое понимание, которое я ищу, между нами как раз было. В любом случае, уже слишком поздно. Для всего поздно. Эрин никогда не будет со мной. Я и рад был бы обманываться, но прекрасно понимаю, что она всего лишь хотела убрать меня с дороги. Да и я бы никогда не стал становиться между ней и Фридхельмом. Но почему так болезненно ноет в груди, когда я понимаю, что эта ночь никогда больше не повторится? Играла она со мной или нет, я уже не узнаю. — Ну надо же какие живучие твари.       Напряжённо вскидываюсь, услышав чужую речь, и успеваю выстрелить прежде, чем солдат поднимет шум, привлекая остальных. Он тяжело сползает вниз. Я торопливо ощупываю его карманы, выуживая фляжку с водой, и размыкаю его пальцы, чтобы забрать пистолет. Пригодится, учитывая, что в моём осталось не больше пары патронов.       Звуки выстрелов становятся тише, реже. Я старался не думать, кто победил. Вряд ли кто-то выжил из наших, иначе бы нас уже нашли. Но если бой закончен, мы можем попробовать выбраться. Нам бы только добраться до какой-нибудь брошенной машины.       Раньше я думал, что война состоит из боев и сражений. Это не так. Война — это ожидание. Следующей атаки. Следующего обеда. Следующего утра. Я не знаю, доживём ли мы до следующего утра, но я сделаю для этого всё. Я потянулся, накрывая ладонью ледяные пальцы Фридхельма. Кажется он немного пришел в себя, но слишком слаб, чтобы идти. Подхватываю его за плечи и медленными рывками пытаюсь вытащить нас обоих из ледяной могилы. Каждый шаг даётся с трудом, периодически я останавливаюсь, содрогаясь от хриплого кашля. Наверное, осколок всё-таки задел лёгкое. Я не знаю, что хуже: двигаться вот так наугад, не зная, что подстерегает нас в темноте, или дикий холод, от которого стынет всё внутри. Останавливаюсь, позволяя себе крошечную передышку и медленно поднимаю голову к небу, такому же темному, как и всё вокруг. Чувствую себя так, словно мы оторваны от мира. Свинцовая усталость наваливается внезапно, маня опуститься в сугроб и позволить оцепенению взять верх. Нельзя… Я должен двигаться дальше. Фридхельм поднимает на меня мутный от слабости взгляд, молчаливо умоляя остановиться. Думает, одному мне было бы проще? Дурачок, я же защищал и оберегал его не потому, что так просила мама, а он до сих пор думает, что для меня «долг». — Я никогда больше не предам тебя, — едва шевеля непослушными губами, бормочу я, поднося фляжку с остатками воды к его обескровленным губам.