Порка

Каждая месть должна быть свершенной. Она следовала этому правилу и оно немало помогало ей в жизни, и даже учило ее. Учило благодарить, учило дарить цветы, учило вызывать в людях улыбку, учило защищать не только себя и свою честь, но и людей вокруг. Разнестороннее образование, развитое воображение да и просто богатсво помогало не попадать впросак с выбором мести. Однако все же был момент, когда понять, каким образом надо мстить было чрезвычайно сложно. Резкий свист, удар, тишина. На коже наливается красным след, но звуки связанная женщина все еще не издает. Ни одного. Просто молча смотри в глаза. Но ее взгляд… удивительно, но не сулит тысячу и одну казнь мучительнице, а скорее даже сквозят… благодарностью?... Хоть может ей кажется, слезы искажают выражение. Это был долгий одинокий патруль по окраине подконтрольных ордену земель. В целом, тут не предпологалось ничего опасного, это должна была быть совершенно спокойная прогулка. Однако два стража руин плевать хотели на предположения и окружили ее в узком проходе между скалами. Сражение на два фронта, в одиночку, задача довольно нетривиальная, тем более, что обстоятельства не позволяли как следует развернуться. Она проводит серию атак, пробует увернуться от летящих в нее ракет, но не успевает и припадает на одно колено, стараясь принять на меч следующую атаку и замечая краем глаза второй летящий кулак. От удара клинок гулко вибрирует, но держится и она замирает на секунду, ожидая второго удара в более устойчивой позиции. Но удара не следует, зато щеку обдает холодом, чужим холодом, вслед за которым следует удар по ее противнику, отражающий направленную на нее атаку. Не отвлекаясь на нежданного помошника, она срывается с места, атакуя стража впереди себя, позволяя себе наконец сосредоточить все внимание на нем и добить живучий механизм. Ей требуется несколько ударов, тот опадает на колени, а после и вовсе разваливается бесполезной кучей металла у ее туфель. Тогда она обращает свой взгляд на второй, если так можно сказать "спарринг", и видит как огромный страж руин вертиться пытаясь хоть раз попасть по то возникающей, то пропадающей атакующей тени, отсановить ее короткие, холодные, жалящие удары, остановить те разрушения, что она причиняет механизму. Но смазка суставов застывает в ауре уроненного в землю ледяного копья, неловкие металлические руки не в силах ухватить врага, а скоро, уже в этом нет смысла, защита пробита, и вторая куча ржавых деталей опадает на землю. Две женщины молча смотрят друг на друга. Эола уже успела убрать оружие, и сейчас просто внимательно разглядывает внезапную спасительницу, та же довольно равнодушно выдергивает копье из "глаза" стража, и пинком переворачивает его, растворяя в руках. Потом молча салютует, и уходит, не давая даже шанса что-то сказать. Сначала внезапная помощь, а после и такое пренебрежение - это безусловно требует ответных действий. В течении нескольких дней рыцарь собирает информацию по городу, поднимет связи, копит сплетни, отбирая среди словесной мишуры немногие точные сведения. Лагерь разбойников, девочка, искупающая в церкви грехи, в церкви, имя бога которой она с трудом вспоминает. Непокорная вначале, но старательная, буквально убивающая себя работой сестра мало у кого вызывала сочувствие, однако же ее преданность городу и ее делу охраны признавали все, с кем Эола смогла поговорить. И этот фанатизм, это стремление сдохнуть на работе, не выбранной ей, а той, на которую она была назначена привели ее к выводу, об идеальной мести этой женщине. Она подлавливает ее недалеко от небольшого домика в Спрингвейле, который она использует для конфиденциального и одинокого отдыха. Приглашает на стакан вина, Кейя подсказал, как сестра любит смешивать коктейли, и рыцарь повторяет рецепт, дополнив его соответствующими закусками. И уставшая Розария соглашается, зайти на ужин сюда, а не тащиться голодной в Монд после очередного соло-патруля, который ей никто не назначает, но который она по собственной совести молчаливо блюдет. Она даже доверяет настолько, что отбрасывает в сторону копье, потирая ноющие мышцы, и садится в кресло. Пара бокалов вина, и стремительным движением, Эола прижимает сестру к креслу, впиваясь сильными пальцами той в горло так, как обычно она держит гарду. Она быстро и четко говорит что-то на ухо, не тянет, не запирается, ожидает сопротивления на свое предложение, но в вишневых глазах сестры мелькает… это не принятие, это скорее осознание, что в этом есть необходимость, и она, удивительно, покорно поднимает руки наверх, позволяя их перехватить, и даже сдвигает ноги в сторону, чтобы острый каблук рыцаря вспорол обивку кресла, а ее колено, коснулось сестринского виска. Ее одежда сложна в снятие, рыцарю кажется, что она рвет несколько застежек, она мысленно отмечает, что надо будет потом отправить кошелек для возмещения ущерба, но мысль эта проходит по краю сознания: ее возбуждает происходящее, она не стала бы выбирать этот способ мести, если бы не испытывала интереса в этом. Сестра помогает с застежками, и снова безропотно заводит руки наверх, как только одеяние сползает по коже внизу. Свечи гаснут от повелительного взмаха рыцарской руки, и в темноте глаза сестры горят ярче. Они вспыхивают кажется на каждое прикосновение, на каждое движение все ещё затянутой в перчатку руки по гибкому телу, на каждое сжатие, на каждый след, что оставляет жесткая застежка на перчатке. Розария выгибается навстречу, позволяя вести, молчит, и лишь резко вдыхает, когда терпеть просто не остается возможности. Эти ласки довольно странны, в действиях Эолы безусловно прослеживается неподдельное восхищение сестрой, однако же при этом ожесточенность движений, их нарочитая местами грубость сбили бы с толку стороннего наблюдателя. Эола резко дергает сестру вверх, за поднятые руки, и так послушно поднимается, и охает, первый изданный звук, от неожиданного толчка. Ее грудь упирается в застежки наверху чужих чулок и они царапают кожу, она шипит от этого, и давиться этим шипением, когда получает первый удар. Она не знает откуда рыцарь достала… ремень, кажется это ремень, кожа бедер и ягодиц пульсирует болью, а командный голос четко в ухо говорит ту фразу, которая побудила ее дать согласие: "сдай контроль, позволь другим назначить твое наказание, что искупит твою вину". Она молчит, для нее это важно, молчит и плачет от быстрых и отнюдь не показушных, она бы не потерпела такого сочтя издевательством, ударов, ей больно, но боль эта… снимает какие-то рамки в ее сознании, освобождает тот клубок эмоций, что бурлит внутри нее и не видит никакого выхода, позволяет ей наконец расслабиться. Пока ее бедра замирают в ожидании очередного удара, мышцы каменеют максимально, готовые принять боль, ее сознание отпускает контроль, она уплывает, теряется, перестает воспринимать происходящее вокруг. Ей оглушительно больно и оглушительно хорошо. Эола останавливается когда слышит первый стон. Подхватывает свою жертву на руки, несет в постель, помогает лечь удобно. Аккуратно, дуя на поврежденную кожу смазывает ее мазью, немного пуская в ход глаз бога и охлаждая. Розария уже не плачет, лишь тихо стонет, снова неосознанно гнётся под чужими руками, и рыцарь закончив с лечением и успокаивающей мазью не убирает руки, так же аккуратно, но властно и бескомпромиссно движется пальцами по телу, покидает травмированный участки, гладит и сдавливает грудь, растирает капли пота стекающие по ключицам, располагает руки сестры на своих плечах, не допуская иных вариантов, ведет ниже, легчайшими прикосновениями вызывает щекотку на боках, и быстро проскальзывает между сведенный ног, разъединяя колени, закидывая одно на свою бедро. Розария откровенно подается вперед, смотрит чуть более осознанно, кусает губы, и тогда Эола целует ее, удерживая одной рукой подбородок, а второй проникая в тело сестры. Та пытается дернуть головой, потому что молчать сейчас она не может, а стонать в поцелуй неудобно, но ее не отпускают, продолжают целовать и аккуратно давить согнутыми пальцами внутри, лаская большим пальцами чувствительные половые губы и клитор снаружи. Сестре не нужно много, она как будто сдается, долго кончает, и прямо так, посреди поцелуя теряет сознание на пару минут, после чего, не приходя в сознание засыпает. Она проспит почти сутки. К ее пробуждению, благодаря целительной мази, на коже не будет следов, ее одежда будет аккуратно отремонтирована и выстирана, копье начищено и наточено. На столе стоит холодная закуска и отвар от головной боли, а так же кувшин с холодной водой, ключ от дома, и записка, говорящая, что его надо убрать в морковную грядку перед домом. Сестра выходит из дома как будто ничего не было, но ощущает поразительную… свободу сейчас, и понимает, что нет необходимости сейчас немедленно идти в дозор, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями.