Три чашки чая

Бенджамин обдал чайник кипятком. Задумчиво мазнул пальцами по ещё пока холодному боку. Скосил взгляд в сторону, будто так мог разглядеть человека за своей спиной, и ожидаемо зацепился только за неживые предметы: стеллаж с архивными документами, шкаф с подписанными его почерком ящичками… череп, который Ло Фэй притащил бог знает откуда, поставил на одну из полок и назвал Германом. Бенджамин тогда уточнил только: Гессе? Ло Фэй хохотал минут пять, а на следующий день нацепил на череп круглые очки. — Балагур, — назвал его Бенджамин, а потом целовал смеющиеся губы, предварительно натянув Герману на глаза свою шляпу — чтобы не подглядывал. Воспоминания обожгли нутро теплом. За спиной всхлипнули. Бенджамин с трудом уговорил тут же напрягшиеся плечи расслабиться, сделал глубокий, сосредоточенный вдох и короткими, немного резкими движениями насыпал четыре ложечки заварки. Подумал, и добавил пятую: он пить чай не планировал, но четверка считалась плохим числом. Долил воды. Водрузил чайник на поднос, рядом расположил на блюдцах фарфоровую чашечку с изящными розами. Внутрь положил кусочек коричневого сахара. Сам он сладкий чай не любил, предпочитая не перебивать его насыщенную терпкость и бодрящий вкус, а уже после заедать марципаном или другим каким-нибудь десертом. Но предпочтений Сяомань он не знал, а спросить не решался. За спиной снова всхлипнули и высморкались, подтверждая, что пока лучше молчать. Бенджамин так и сделал. Педантично повернул чашку так, чтобы ручка смотрела вправо, положил на блюдце ложечку. Пожалел, что в холодильнике не нашлось сливок для полноценного чаепития: в доме приемного отца его бы отругали за такое пренебрежение традициями. Хорошо, что он больше там не жил. — Не стоило, — прогнусавила Сяомань в платок, когда Бенджамин поставил перед ней поднос. Замер, переваривая её слова. Она не любит чай? Такой чай? Он сделал что-то не так? «Наглый мальчишка!» — Прости, я не это имела в виду, — поправилась Сяомань, вглядываясь ему в лицо и даже забывая про свои слезы. Подняла и опустила ладонь, не решаясь коснуться. Улыбнулась. — Спасибо. Я с удовольствием выпью. Никогда не пила чай по-немецки. Бенджамин медленно выдохнул. Кивнул. Он не понимал женщин… нормальных женщин. Которые не пытались его ударить или, кхм, не делали того, о чем он старался не вспоминать, слишком быстро теряя самообладание. «Их больше нет, мой дорогой.Ты здесь, я рядом, дыши!» Бенджамин вспоминал крепкую хватку на плечах и дышал. Сяомань всё ещё смотрела на него и настороженно улыбалась, и её цепкий взгляд резко выделялся на нежном, сохранившим остатки наивного детства лице. Что ей сказать? Как утешить? И что сделать, чтобы она не начала утешать его? — Его принято пить со сливочной шапкой, не смешивая с чаем и сахаром, — в итоге вытолкнул из себя Бенджамин и разлил напиток чуть подрагивающими руками, вцепившись в ручку до побелевших пальцев. Тяжесть чайника постепенно успокаивала, а жар и аромат приятно и знакомо щекотали ноздри. Он продолжил: — В Германии чай мало распространен, в основном пьют кофе. Или пиво. Но в доме, где я жил, было принято чаепитие по традициям Остфризии. В три часа дня фрау заваривала чай и не отпускала, пока каждый не выпьет по три положенные чашки. — Так много? — удивленно воскликнула Сяомань, тут же прикрыв рот ладонью. Бенджамин кивнул. И отобрал у неё ложечку, возвращая обратно на блюдце: — Меньше трех нельзя, а значит, использовать ложечку тоже нельзя. Сяомань проворчала что-то про странных немцев и сделала первый глоток. — Я его раздражаю, да? — вдруг спросила Сяомань, изгибая рот в горькой гримасе. — Ло Фэя. Он то зовет меня за собой, то огрызается и оскорбляет по любой ерунде. Не понимаю я его. Бенджамин замер: ему надо на это что-то ответить? Задумался. Он точно знал, что Сяомань Ло Фэя не раздражала, как, например, офицер Е. Или как некоторые клиенты, обратившиеся к нему за помощью. Знал, что просто так Ло Фэй не стал бы звать, учить, оберегать, пусть и в своей манере. Он говорил о своей новой напарнице и глаза светились от ребячливого восторга: это точно не было раздражением. Но Ло Фэй действительно иногда перегибал, когда не знал, что делать с новыми людьми и куда он был готов их подпустить… особенно, если эти люди с трудом различали окончание одних границ и начало следующих. Возможно, если бы Сяомань не влезла к нему в ванну, он был бы терпимее. Бенджамин коротко, почти незаметно улыбнулся, вспоминая удивленно-обескураженное лицо Ло Фэя, когда он об этом рассказывал. Он уже хотел ответить Сяомань на вопрос, но она заговорила снова, оставляя его давиться словами, рядами стройных, выдержанных предложений. Увы, когда дело не касалось работы, Бенджамин думал долго, подбирал слова, взвешивал их, как ювелир бриллианты. Не все были готовы его ждать. — Я ведь так стараюсь! — Сяомань в несколько глотков допила чай и поставила чашечку с громким «цвоньк», когда сахар упал на дно и одновременно фарфор столкнулся с фарфором. На Бенджамина Сяомань смотрела одновременно возмущенно и ранимо, будто статуя ангела в храме, призванный спрашивать прихожан за грехи. — Все делаю, что скажет, никто из полицейских к нему так не прислушивается! А он всегда не доволен. Бенджамин ещё раз прокрутил в голове свою речь и выдернул подходящие, по его мнению, фразы. — Ло Фэй давно не работал так тесно в одной команде с кем-то. Вам нужно время сработаться. Он не будет учить того, в ком нет потенциала. Сяомань задумчиво и немного неверяще хмыкнула, но промолчала, а Бенджамин удовлетворенно выдохнул. Без этих слов внутри стало немного свободнее, словно он был переполненным газом воздушным шаром, и его слегка сдули, уменьшая давление. Бенджамин подлил чаю, вспомнил, что у него оставалось печенье, но решил уже за ним не идти. Сяомань не спешила начать светскую беседу, как и продолжить изливать душу, и тишина между ними Бенджамину нравилась пока больше разговоров. Например, он мог коротко смотреть на неё и вспоминать Ло Фэя, его слова, интонации, мимику, когда он говорил о госпоже Цинь. Мог радоваться, что она не похожа ни лицом, ни характером на его младшую сестру. Молодая госпожа Ло больше молчала и кротко смотрела из-под ресниц, боялась заговорить с Бенджамином — и, возможно, боялась его самого, его работы, напряженного взгляда и рук, соприкасающихся со смертью. Она любила белый цвет и мягкие игрушки, читать стихи о трагической любви и смотреть на луну из окна. Ненавидела оперу. Мечтала выйти замуж за кого-то, похожего на её старшего брата. Злилась в шутку, краснея надутыми щеками и счастливо блестя взглядом; злилась всерьез, бледнея и сжимая дрожащие губы, сдерживая алмазные слезы. Бенджамин знал и любил Ло Фэя, а значит знал его сестру, о которой тот заботился. Выбирал с ним подарки, поддерживал в дни волнений и беспокойства, смеялся, когда Ло Фэй грозился выбить дурь из её всех потенциальных ухажеров. Стоял за его плечом на кладбище, искал по всем барам и подворотням Шанхая, выхаживал пьяного и обнимал разбитого, не смирившегося с её смертью. Он плохо знал саму молодую госпожу Ло, но в деталях мог описпть её образ в глазах брата. Мог сравнить с юной женщиной, сидящей напротив. Смелой, бойкой, сильной. Да, немного наивной, но всем сердцем жаждущей разобраться в мире, столкнуться с ним, а не спрятаться. Даже пришла сюда, к нему за ответами, хотя пусть не сам Бенджамин, но морг её откровенно пугал. Совсем не похожа, отметил Бенджамин, с удовольствием подливая Сяомань чай. И к лучшему. Для окончания тишины, ставшей почти уютной, осталась ещё одна чашка чая.