Чужой дом

...Когда он только оборачивается, чтобы взять со столика чистую одежду, она оказывается в дверях: в одной только белой, до бедер, мужской рубахе, которая тесна ей в груди до того, что просвечивают соски. Во взгляде… интерес, лёгкое любопытство — что же он теперь-то будет делать? — и лишь толика вожделения, но оно есть там, есть. И в его взгляде на нее — с разбросанными по плечам прядями мокрых, завившихся от воды волос, на длинные сильные ноги, на узкие босые ступни на досках пола — этого вожделения наверняка куда больше, не спрячешь. От нее особенно. Она усмехается. И подходит ближе. Совсем близко. И Лань Цижэнь пропадает от ее близости, от влажного и пряного запаха ее волос весь. Совсем. Целиком. ...это он сам повел Цансэ за границу Облачных Глубин: полюбоваться на то, как закат отражается в Верхнем водопаде. Красивое зрелище и редкое — солнечные лучи должны падать в долину под определенным углом, который бывает только два раза в год, всего по три дня — весной и осенью. Кто же знал, что в проточине под водопадом устроилась Каменная Гривка — нечисть редкая и в зрелом виде опасная. Эта особь была не очень зрелая, а потому из ямы они выбрались скорее очень удивлённые, чем действительно напуганные, не говоря уже о том, чтобы пострадать, зато — вымазанные илом и вонючей слизью от пяток до кончика носа. Цансэ, оценив их внешний вид, расхохоталась, а он на нее всерьез обиделся: адепт ордена Лань не должен, по возможности, позволять своей одежде прийти в негодность, не должен показываться перед простыми людьми и адептами других орденов в неподобающем виде, а еще должен сохранять чистоту своей налобной ленты, а его лента сейчас сошла бы, скорее, за шнурок для обуви. Только хмыкнув от его расстройства, Цансэ потащила его куда-то вверх, на едва заметную тропку, а там каменный уступ расширился настолько, что вместил небольшой дом, обнесенный бамбуковой изгородью, рядом с нешироким бурливым ручьем. От ручья воду можно было даже направить по желобу в глиняную бадью с печью для подогрева. Она принюхалась: — Хозяев уже месяц нет, заходи, — и попросту отворила перед ним дверь. — Откуда ты… — начал было он. Цансэ пожала плечами. — Почуяла. Я же лиса, ты разве не знал? Сейчас растопим печь и найдем тебе одежду. Когда она зашарила в хозяйском сундуке так, словно так и надо было, он перепугался всерьез: а вдруг как сейчас явится хозяин — мало ли, что она там почуяла. Лисой — хули-цзин — Цансэ, конечно же не была. Шутка, глупость… хотя это объясняло бы то, что рядом с нею, от её движений и запаха, у него словно появлялся в животе нагретый камень — тяжелый и горячий настолько, что начинали дрожать колени. …теперь этот самый камень становится таким большим и тяжелым, что стоять с ним внутри, чувствуя, как ее отвердевшие соски трутся о его грудь через слой тонкого хлопка, вообще невозможно. Он тянет Цансэ на кровать, неловко прижимает к соломенному матрасу, застеленному плотной пестрой тканью, вдыхая запахи сухой травы и пыли, но запах Цансэ смешивается с ними так, что дышать получается только часто и по чуть-чуть. Она выворачивается из под него и теперь уже сама прижимает к колкой теплой домотканине. И смеется — не над ним — это он еще понял бы — а просто потому, что ей отчего-то, должно быть, легко и весело. Ему самому вдруг становится вовсе не легко и не весело — он даже глаза скашивает в сторону двери: вдруг появится хозяин, ведь с Цансэ сталось бы, наверное, заметив тропу, попросту забраться в чужой дом… На щеку ложится ладонь и надавливает, поворачивая ему голову так, чтобы он смотрел в правильную сторону, а потом Цансэ бесцеремонно нажимает ему пальцем на лоб — над третьим глазом, там, где обычно лежит центральное украшение налобной ленты. — Прекрати думать о ерунде, — требовательно говорит она, как-то так качнув бедрами, что в глазах темнеет, а ерунда сама собой вылетает из головы, потому что о таком он только читал, готовясь найти себе спутницу в жизни и самосовершенствовании, как подобает молодому господину Лань... Получилась только вот — Цансэ — гибкая, теплая. Теплая и влажная и там тоже — и она даже как будто не приподнимается над ним, а только ритмично сжимается вокруг него, раз за разом, с неумолимой самозабвенной беспечностью, торжествующе глядя ему в глаза, и ему кажется, что камень внизу живота разогревается до красноты, кипит и плавится, горячо и тяжело растекаясь по всему телу. Цансэ, коротко гортанно вскрикнув, падает прямо на него со всеми своими локтями и коленями, и узкими ступнями, и все еще влажными волосами — и вновь смеется. *** Он приводит себя в порядок так тщательно, как только может, повязывая отстиранную дочиста, влажную еще налобную ленту, как не повязывал ее даже перед экзаменами собственных учеников. Собирает волосы в идеальную — волосок к волоску — прическу. Говорит себе, что пальцы у него вовсе не дрожат. И, выходя на высокое крыльцо, находит Цансэ — диковинной птицей, угнездившейся на перилах с надкушенным яблоком в руке. Теперь на ней не чужая рубаха, а ее собственный халат — второй, из легкого узорчатого маренового шелка — должно быть, высох первым. — Мы должны немедленно отправиться в Облачные Глубины, — говорит он, стараясь, чтобы это прозвучало взвешенно, убедительно. — чтобы известить старейшин о намерении. Таково правило. — Куда? — Она удивленно вскидывает брови. — Каком намерении? — Вступить в брак по примеру Лань Аня. “Не по сватовству или сговору, но по собственной своей сердечной склонности”, — мог бы добавить он, но о примере Лань Аня знают все, этого не нужно объяснять. Еще какое-то время он соображает, куда в этом случае будет прилично посылать сватов и дары. — Цижэнь, — говорит она вдруг, — чего именно ты хочешь? — Привести тебя в свой дом его хозяйкой и матерью детей клана Лань, — слова выходят ровно, чеканно; хотя впору вскинуть брови от удивления — что ещё она думала услышать? — Стой-стой, — Цансэ взмахивает рукой, разжимает пальцы и бросает огрызок. Ее рот выпачкан яблочным соком, но глаза серьезны. — Видишь ли… наставница всегда говорила: следует стремиться стать лучше, но нельзя переламывать свою природу в корне. Я не могу быть... — Она встряхивает рукой, почти взмахивает широким понимающим жестом. — ...хозяйкой в доме и матерью детей клана Лань. — Почему? — он чувствует внутри что-то яростное, жгучее до отчаяния. — Я, — говорит она, все так же не отводя взгляда, — бродячая заклинательница. У меня не может быть дома. — Но при должном желании измениться… Она встряхивает головой, прерывая его одним этим кратким жестом. — Вначале я буду пытаться. Потом — беситься. Потом — возьму меч и уйду в дорогу, если меня не запереть. Я могу быть твоей женой и матерью твоих детей, — она пожимает плечами, — но ты ведь не это сказал. — Какая разница? — яростно восклицает он — с той самой яростью, которая порой заставляет его бросать вещи на пол. — Большая, — она усмехается. — Например, это может значить, что ты уйдешь со мной. Многие адепты орденов служат своим кланам, странствуя по свету ради защиты людей, а ты — не первый молодой господин, а всего лишь второй… Только теперь она отводит взгляд, а он… стоит, то ли уничтоженный отказом, то ли ошеломленный согласием, то ли готовый отправиться с нею сейчас же, то ли изо всех сил схватившийся за все, что накрепко привязывало его к Облачным Глубинам: мать, брат, ученики… — Я… — говорит он потерянно. — Мне нужно подумать. — Хорошо, — ободряюще усмехается Цансэ. — Я буду здесь еще какое-то время. — Здесь? В чужом доме? — поражается он. — Он брошенный, — усмехается она вновь, уже не так широко, мимолетно. –— Я, так вышло, случайно знаю его хозяина. У него, — она морщится, — погибли в пожаре старший брат, отец и мать, и он поселился там, в долине, — она неопределенно машет рукой, — чтобы заботиться о семье брата. Он совсем не против того, чтобы я здесь пожила. Какое-то время. — Ясно, — кивает он и, отвернувшись, отходит на подходящее расстояние, а следом встает на меч. — Желание само по себе… как и связь сама по себе, — говорит Цансэ ему в спину, — ни о чем не говорят и ни к чему не обязывают. Но я буду ждать. Подумать. Ему нужно всего лишь подумать, взвесить все обстоятельства и еще посоветоваться с братом — прежде, чем он согласится. И все же по дороге к Облачным Глубинам Лань Цижэнь ни разу не оглядывается.