***
Тэхён смеётся, но воспринимает его рассказ о «краше» довольно серьёзно. Тэхён ещё больший романтик, чем Пак. Он бы просто посмеялся, если бы не столкнулся с ситуацией лично. — Нарисуй его. — Говорит Тэхён. — Будем искать. — Его нет в университете, — Чимин лежит на своей кровати в общежитии и смотрит на белый потолок. — Я бы узнал. — Будем искать в интернете похожих. Конечно. Да. Нужно. Он думает о том, что нужно зарисовать черты лица, пока память ещё свежая. Но всё откладывает на потом, ходя на пары и пытаясь воскресить его облик точнее, чтобы меньше перерисовывать. — Очень мягкие черты лица, но не расплывшиеся. Худое телосложение. Небольшие, но блестящие глаза с опущенными уголками, похожие на кошачьи. Тёмные брови, но немного светлее, чем волосы. Небольшие, но слегка припухлые губы, знаешь, как у супер-дорогих аниме кукол. Неброские серьги-кольца на ушах, по крайней мере, во втором сне, и... Чимин пытается описать словами Тэхёну, чтобы самому лучше запомнить. Даже не смотрит на друга, вдумываясь в черты в своей голове. Он знает, что потом сон раплывётся и оставит после себя лишь непонятные образы и те воспоминания, которые он прокрутил словами в голове. — Знаешь, — говорит Ким, когда пауза длится уже более минуты. Периодически он ещё переписывается с Чонгуком, успевая на два фронта, — ты уверен, что твоему сознанию просто не надоело, что у тебя постоянная любовь только к знаменитостям и выдуманным персонажам, поэтому сделало во сне себе супер-краша из других твоих недостижимых крашей, чтобы не чувствовать себя так одиноко? — Заткнись. Я знаю, что по описанию он похож на Леви! Но там, в том сне, это был настоящий человек. Это было чёткое изображение! И даже если пара черт напоминала персонажа, он был другой... понимаешь? — Ну да, ну да, — Тэхён критикующе грызёт кончик ручки, делая вид, будто то ли записывает всё в блокнот с щеночком, то ли делает домашнее задание. — Да я даже не заметил его в первом сне. Я просто забыл... — Ну, насколько я помню, у тебя никогда не было долгих отношений с теми, на кого ты обращал внимание сразу... Твоё либидо быстро теряет интерес, потому что одна только яркая внешка — не твой типаж. — Хочешь сказать, что моё придурошное эго настолько свихнулось, что придумало себе человека, который засядет в моей голове надолго? — Я не говорил, — Тэхён саркастично дёргает бровью. — Ты сам это придумал. — Да знаю я! Он кидает в него подушку. В конце концов, спустя две недели он решается. Достаёт скетчбук, карандаш. И... Сидит, втупляя в бумагу час. Очень мягкие черты лица, но не расплывшиеся. Худое телосложение. Небольшие, но блестящие глаза с опущенными уголками, похожие на кошачьи. Тёмные брови, но светлее, чем волосы. Небольшие, но слегка припухлые губы, как у супер-дорогих аниме-кукол. Неброские серьги-кольца на ушах, по крайней мере, во втором сне, и... Прокручивает. Прокручивает. Прокручивает. Слова. Когда он дёргается, вздыхает, давая себе мысленную оплеуху, и заносит карандаш над бумагой, снова замирает на несколько минут. Очень мягкие черты лица. Худое телосложение. Блестящие глаза, похожие на кошачьи. Тёмные брови. Небольшие, но слегка припухлые губы... Рисует. Рисует по всем правилам. Стандартные линии формы головы, линии положения глаз и носа, не-нарисованные тонкие губы. Безглазая фигура головы смотрит на него своими линиями вместо глаз, грустно и укоризненно. Ожидающе. Словно ждёт появления на жизнь. Он вздыхает, понимая, что теряется, и пытается соединить черты лица, которые так долго прокручивал в памяти; черты, которые словами описывал Тэхёну. Делает всё по правилам, смотрит фотки в пинтресте, выискивая хоть чем-то похожие части у других людей, соединяет. И... С бумаги на него смотрит совершенно незнакомый человек. Не-такой. Не-тот. Не-тот. Скомканная бумага, три часа работы летят в мусорную корзину. Иногда он ловит себя на том, что стоит на месте по многу минут, улыбаясь в пустоту, мысленно флиртуя с кем-то невидимым, или наклоняясь, чтобы поцеловать руку несуществующего человека. Он спит, думая о нём специально. Он спит в ожидании новой встречи, спит в ожидании хоть чего-то. Но наутро просыпается с пустой головой. Ему ничего не снится. А если и снится, то что-то настолько неважное, что мозг не считает нужным это запоминать. Он не снится. Он знает свой мозг. Он бы не дал ему забыть. Поэтому... он не снится... В шумных и холодных коридорах университетского корпуса он чувствует себя одиноким. Тэхён не спасает. У Тэхёна личная жизнь, новый парень, с которым цветочно-конфетный период, кажется, идёт вечно. Чимин не завидует. Чонгук не в его вкусе. Просто в горле стоит сухой ком, когда он видит, как те двое постоянно обнимаются, и потребность прижать к себе другого человека усиливается, усиливается. Люди, которые обращают на него внимание, ему не нравятся. Отношений не получится. Он бы воспользовался, да только вот, совесть и заложенные установки в голове не позволяют. Он чувствует себя изголодавшимся, у которого нет ни единого просвета в еде. Собственные ограничения, мозг разбивается, вколачивая себе гвозди в запутанное сознание. Он работает. Он учится. Он рисует. Воплощает, вроде бы, мечту стать художником или рисовать манхву. Если бы кто-то погладил его по голове и сказал «ты такой одинокий», он бы расплакался, но если бы сказал «ты молодец», он бы закричал... Человек, понимающий его, нужен каждому. Но его мозг не выносит иллюзий. Он рисует. Рисует. Рисует. На парах. В комнате общежития. На улице в парке во время прогулки третьим лишним, хотя он хорошо общается с обоими. Наконец, психует. Выкидывает исписанный неправильными портретами скетчбук. Достает холст. Но на первых линиях, понимая что-то, почти ломает в руке карандаш и прислоняется лбом к полупустому холсту, к шершавой бумаге с первыми карандашными линиями. Ему хочется кричать. Его успешной, талантливой душонке, не находящей истинного утешения даже в популярности в соцсетях и среди студентов хочется вопить от безвыходности. Что тебе ещё нужно? Что тебе ещё нужно, раз у тебя есть то, чего нет у многих? Картинами не заполнить всю дыру в сердце. Тэхён, входящий в комнату, удивлённо выглядывает из-за его спины, бросая в угол чёрный ранец с побрякушками. У Чимина даже нет сил, чтобы поднять голову. Тэхён тяжело вздыхает и с лёгкой улыбкой прижимается к его спине, касаясь щекой лопаток. — Сегодня будет вечеринка. В клубе, — мягко мурлычет он, стараясь не давить ещё сильнее. — Пойдём? Я не оставлю тебя, пока ты не найдёшь себе кого-нибудь на ночь. Напьёмся. Мы же студенты. Все ведь так делают в нашем возрасте, когда чувствуют себя тяжело... — Потому что нет денег на психолога, — бурчит Чимин. — Это хорошая альтернатива, — продолжает Тэхён всё тем же голосом. — Нет. Не очень. — Королеву Драмы легче сыграть, напившись, чем у психолога, — Тэхён по голосу улыбается, вечно спокойный, эмоциональный и якобы счастливый. Тэхён не любит вкус алкоголя, но любит вечеринки. А Чимин скинул свои позиции по выпивке только к середине третьего курса. Тэхён не понимает.... Это ненадолго... Чимин никогда не пытался поставить себе задачу найти романтическую привязанность. Его любовь — работа, пускай будущая. Его любовь — друзья и прекрасное окружение. Его любовь — те книги, которые он может прочитать, его любовь — фильмы, которые он может просмотреть, его любовь — звёзды под небом и те авации, которые он может получить, создавая прекрасное. Только вот, простой человеческий фактор... Может, дело в творческой душе художника. Может, это просто больная привязанность, зависимость, навязанная неосознанной романтизацией. Но он не может отпустить... Мягкие черты. Худое тело. Глаза, похожие на кошачьи. Тёмные брови. Небольшие, слегка припухлые губы... Он пропускает четвёртый бокал спиртного через себя, сидя у стойки. Тэхён не нарушал своего обещания — он сам сбежал. Может, одиночество это и есть его счастье. Но ему не хочется портить вечер влюблённой парочке. Он пытается отвязаться от этой мысли. Он пытается забыть черты лица. Он не помнит голос. Но что-то внутри грызёт, грызёт и разрывает сердце с каждым разговором. Он вовсе не живёт ради призрачной надежды влюбиться и прожить с кем-то всю жизнь, выращивая собак в пригородном домике. Он амбициозный. Просто любит своё дело. Но внутри что-то кровоточит, в части сердца, такой важной для людской природы, кровоточит чёрная дыра. Вечеринка по случаю дня рождения проводится в арендованном клубе. Празднует кто-то из обеспеченных. Есть синяя подсветка, полутьма и студенты, пьяные настолько, что смок от алкоголя и сигарет летает по воздуху, заставляя пьянеть ещё сильнее. — В одиночестве напиваются только алкоголики, — слышит хриплый смешок на выдохе, пролетевший прямо над ухом. Он едва успевает повернуться, чтобы посмотреть, кто это, как на него сзади наваливается чьё-то подозрительно знакомое тело. — Чимин! — раздражающе верещит Тэхён, пытаясь задушить его. — Почему ты ушёл от нас?! А как же компания?! — Отстань! — кривится Чимин, пытаясь не задохнуться. Тэхён почти не пьёт, но пьянеет от одного запаха. Он затыкается, глядя на новое лицо на соседнем стуле, на котором точно секунду назад было пусто. Улавливает только лёгкую ухмылку, почему-то понимая, что фраза про алкоголика принадлежала именно ему. Тэхён просто утаскивает его обратно, куда-то через скопление людей. Парень неторопливо следует за ними. Чонгук, которого Пак не заметил, расчищает толпу. Его усаживают на округлый диванчик у стены, огороженный частично поручнями. Он медленно осознаёт, что это ВИП-зона, а это... Точно! День рождения у Чонгука. Тэхён трещал насчёт подарка всю неделю, а на эти пару дней — неожиданно затих. Как он мог забыть? С другой стороны, Чон навряд ли расстроится, что Пак забыл про подарок. У него есть всё. Зачем ему что-то от лучшего друга его парня, кроме хорошего отношения... Он усаживается, плюхаясь перед Тэхёном. На другом краю, напротив — расслабленно садится тот парень. Он смотрит на него, приподнимая бровь. Чимин бесстыже пялится, щурясь, пытаясь разглядеть в пьяном угаре черты лица получше, но видит только бледное лицо и чёрные волосы. Напоминает... — Это Юнги, двоюродный брат Чонгука, — улыбается Тэхён рядом, прижимаясь к его руке. — Ты больше не третье колесо. Если тебе так легче, то теперь вы оба составляете третье и четвёртое. Точно. Напоминает Чонгука. По крайней мере, если смотреть расплывчато. Но тот ниже, и кажется явно хрупче мускулистого идеала каждой студентки — Чона. — Отвали, — сварливо морщится Чимин. Парень дёргает бровью в сторону Кима, но всё ещё смотрит на него. На нём рубашка и цепи от Шанель, чёрные брюки и строгие ботинки. Отец и дядя Чонгука — влиятельные люди, поддерживающие искусство. Это ясно. В ход идёт ещё пара стаканов каких-то коктейлей. Тэхён всё ещё пьянеет от запаха, а потом переключается на Чонгука, оставляя Пака в покое. Чимин знает, что если выпьет, то становится беспредельно тактильным. И если он не сдержится, пока не протрезвеет, то это может... Брат Чонгука не отводит от него взгляд, когда он смотрит на него. Его глаза тоже пьяные. Тёмные. И ловящие отблески синего цвета. Он спокоен. Неразговорчив. Предельно вежлив. Полная противоположность Чимина, который частенько являет собой хуманизацию пассивной агрессии, закатывающей глаза, кричащей на всю улицу или получающей удовольствие от спора с директором насчёт неподобающего внешнего вида. Брат Чонгука старше его на три года. Всего два года назад закончил академию. А дальше Чимин не слушал. Синяя подсветка озаряет его лицо, и он чувствует странное, ненавязчивое чувство д е ж а в ю. Юнги пьёт коктейли, потягивая из трубочки цветные напитки, и откидывается спиной на серый диванчик. Чимин сидит рядом с Тэхёном и медленно дуреет от музыки. Он бы покурил, но он больше не курит. Он бы глотнул грибы или принял бы траву, но он не хочет идти в другую компанию, чтобы найти эту дрянь, ведь в этой Тэхён с Чонгуком дуреют друг от друга. Когда Чимин допивает бокал и откидывается спиной назад, то чувствует головокружение. Голова летает под потолком вместе с синими лампочками. Ничего не хочется делать на несколько секунд. И он вздыхает. Краем глаза замечает, как брат Чонгука ставит свой напиток на маленький столик. Потом поднимается. Лениво скользит взглядом по лицу выпившего Чимина. Чимин уверен, что всё ещё выглядит хорошо. Даже в таком состоянии. — Ты куда? — спрашивает Чонгук, удивлённо окликая его. — В туалет, — без эмоций отвечает Юнги. И уходит, действительно, в сторону туалета. Взгляды с Чимином разрываются. Сверху вниз. Слегка приподнятые уголки губ. Или... ему кажется... Через минуту Чимин подрывается. Ему хочется... В пьяном угаре он ничего больше не чувствует. Не может думать. — Ты куда? — спрашивает уже Тэхён, удивлённо. — Курить, — отвечает Пак первое, что приходит в голову, пьяно и нервно хихикая. А потом, не торопясь, в своём нетрезвом бездумном темпе, направляется к туалету. Больше не улыбается. — Но ты же бросил... — не успевает ответить Тэхён, глядя на теряющегося в толпе друга. — Да, бросил, — нервно улыбается Чимин, кусая губы и прикусывая язык, когда пытается нормально закрыть за спиной дверь туалета. А ещё он якобы бросил пить. А ещё — хлебать кофе литрами каждый день перед сессией, потому что увлекается собственными проектами и забывает об экзамене. А ещё он бросил беспорядочные перепихоны в клубе, будучи пьяным. Брат Чонгука, имя которого он вспоминает через раз, смотрит на него, заканчивая мыть руки. Туалеты в этом клубе опрятные. Здесь нет неприятного запаха, бычки не валяются в углах. Кабинки выглядят, словно после ремонта. Освещения здесь едва ли больше, чем в самом клубе, и всё сделано в модерне в синих тонах. Чимин идёт, слегка шатаясь. Он допил свою дозу алкоголя, после которой он сможет думать. — Так ты не алкоголик? — Юнги усмехается, отряхивая руки. От него веет иронией и насмешкой. По нему видно, что он старше, и с самообладанием у него явно всё в порядке, не то что у Чимина. Однако, он тоже пьян. Его тёмные глаза слегка блестят в свете тусклых синих ламп. И он смотрит на Чимина, приподняв бровь. — Нет, я просто самодостаточный студент-художник, — пытается выставить себя в ироничном свете Чимин, но его язык начинает заплетаться, и он опирается рукой на одну из раковин, потому что его вдруг повело в сторону. — Я завязал. Юнги хмыкает, с насмешкой. Он просто смотрит, а Паку вдруг кажется, что он знает, какая его кожа на ощупь мягкая и тёплая. Он моргает, сводя наваждение, после которого горячий узел неожиданно перекручивается в животе, и его пальцы невольно шевелятся, трогая воздух. Ему вдруг кажется, словно воздух и вправду можно потрогать. И пальцы замирают и сжимаются в кулак, разжимаясь лишь через мгновенье. — У моего брата такой очаровательный парень, — хрипло и немного издевательски не в тему говорит старший, с улыбкой глядя на него. — Интересно, когда он познакомит его с нашей семьёй... Чимин усмехается и невольно делает шаг вперёд. Юнги не отступает. — А ты любишь клеить малолеток? — говорит он почему-то почти без пьяного акцента, неожиданно замечая, какой его голос вдруг стал хриплый. — Ну если ты так называешь третьекурсников... — Юнги усмехается, слегка щуря глаза на пару секунд. Он смотрит в его глаза, а потом на губы, и снова — в глаза. Уголки губ чуть приподнимаются. И зрачки в глазах Чимина темнеют и увеличиваются так, словно он принял дозу молли. Он делает шаг вперёд, и невольно тянется к нему. Юнги не отстраняется, почти переставая улыбаться. Едва заметно подаётся навстречу. Рывок. И Пак, принимая разрешение, тут же впечатывает его в стену. Скользит руками на талию, под рубашку, сжимает руки на мягкой коже под рёбрами. И ловит эйфорию от тихого стона под ухо, когда целует бледную шею. Его кожа — тёплая, а руки, сжимающиеся на его плечах, — почти такие же холодные, как и кольца на тонких пальцах. Он отстраняется, давая себе мысленную оплеуху. И смотрит в его глаза. Они тёмные от освещения, блестящие от него же. И... пьяные. Они всё ещё непозволимо близко. Руки Чимина под его чёрной шёлковой рубашкой, он чувствует его рёбра под ладонями, дыхание; почти каждую клеточку тела; то, как бьётся его сердце — почти в такт битам музыки за дверью. Руки Юнги касаются его лица, пальцы зарываются в осветлённые волосы на затылке. — Брат парня моего друга... — не зная, что ещё сказать, Пак тихо проговаривает пролетевшую в голове фразу. Словно пытается достучаться до себя самого, того, трезвого. Но Юнги такой притягательный, что он не знает, смог бы и тот — трезвый — от него отказаться. — Друг парня моего брата, — эхом проговаривает Юнги, чуть саркастично, словно пытаясь показать, что для него это так же странно. Но странно — не значит невыполнимо. А потом с лёгкой пьяной насмешкой договаривает: — Малолетка. Чимин выдыхает, чувствуя, как руки сами по себе скользят дальше по чужой талии, под футболкой. А потом Юнги притягивает его за затылок и впечатывается в его губы. Старший ненадолго отстраняется и тянет его в ближайшую кабинку. Поцелуй выходит долгий, жадный. Языки переплетаются. Чимин чувствует запах мяты и киви, клуба и ночного города, едва заметного шлейфа дорогого одеколона, почему-то, вдруг такого родного. Он раздвигает языком тонкие губы, проникает в мягкий и тёплый рот, изучая, что тот слегка кусается в поцелуе. Под веками танцуют пьяные вспышки. Он хватает его руку за запястье и прижимает к синей стенке кабинки с негромким хлопком. Целует шею, вжимаясь в слегка худощавое тело в чёрном. Его аромат пьянит, сводит с ума. Юнги тихо стонет, когда он прикусывает белую кожу, втягивает, оставляя засосы. Ему — изголодавшемуся — бросили кусок мяса. Бросил едва знакомый человек. И он чувствует себя таким жалким где-то там, внутри, где он трезвый и может думать о последствиях. Но Юнги так ошеломительно прекрасно подаётся навстречу его телу, его горячим вездесущим рукам, что он не может остановиться. Не желает. Их дыхания переплетаются. Юнги сводит с ума. Юнги похож на тёплый воздух в знойный мороз. Такой саркастичный и открытый сейчас. Он подаётся к нему. Тихо выдыхает, когда Пак перестаёт прижимать его руку к стене и нежно целует костяшки бледных пальцев, прикрывая глаза. И ему кажется, что его одиночество делится на двоих, и вдруг что-то ненадолго отпускает. — Трахнемся? — пьяно спрашивает Юнги, прижавшийся лопатками к стенке кабинки и глядящий лихорадочными глазами. — Да, — так же пьяно отвечает Чимин, подмечая, насколько устало на пару секунд прикрылись его глаза. И Юнги впечатывается лицом в его плечо, сжимая пальцами предплечья. Тонко вздыхает, когда ладони младшего обхватывают чуть худощавые, но не тощие бёдра, и с нажимом ведут вверх. Касаются пряжки ремня. Брендового. Расстёгивают. А его колено втискивается между его бёдер, заставляя их развести, заставляя быть ещё ближе и впечататься лопатками обратно в стену. Но потом рука поднимается. И, проводя пальцами по изгибам груди и живота, останавливается на ключицах. Юнги молчит, позволяя ему делать всё, что заблагорассудится. С лёгким интересом смотрит на его лицо, а потом на его пальцы. Пак едва думает, освобождая первую пуговицу из петли. А потом ещё одну. И ещё. Белая кожа открывается. Чёрный шёлк дорогой рубашки падает в стороны, остаётся висеть на плечах. Розовые соски на бледной коже создают непередаваемый контраст. Чёрная ткань, розовый и белый. Блеск тонких цепочек на шее. Шедевр, притягивающий взгляд. Шедевр, словно почти белое полотно, на котором можно пройтись кистью и нарисовать млечный путь, под которым будет биться сердце. Чимин одет в бежевую футболку и тонкую чёрную куртку от хуй знает какого спортивного бренда. И с элегантно одетым старшим он и вправду, наверное, выглядит, как обдолбанный подросток. Юнги протягивает руку и проникает пальцами под его футболку, касаясь поджарых мышц, ощупывая мягкими пальцами кубики пресса. Пак чувствует, как под его ладонью мышцы жжёт от напряжения. Хватает его ладонь и не отпускает, утыкаясь носом в его шею и тяжело дыша. — Ты... — Я ищу презерватив, — насмешливо хрипит Юнги, оправдываясь. И его ладонь и вправду освобождается от чиминовых пальцев и проникает в его передний карман, пытаясь там что-то найти. — В куртке, — шепчет Чимин, пытаясь остановить его руку, но та тут же ускользает, перемещаясь по указанному направлению. Он выдыхает: — Там же и смазка. — Замечательно, — старший пьяно чуть закатывает глаза, непонятно что пытаясь этим сказать, пока нашаривает в кармане нужные вещи. — Значит, не в первый раз... Пак хмыкает. Внутри на секунду вырывается что-то, что долго копилось внутри. Что-то, от чего хочется закричать. Но он тихо выдыхает, сильнее сжимая бёдра под тонкими брюками. Юнги негромко охает, прикусывая нижнюю губу, и нащупанный презерватив в кармане едва не выпадает из дрожащих пальцев. Чимин слегка отстраняется, тяжело дыша. Горячий воздух перемешивается с запахом Юнги, таким свежим и мягким, и он касается губами его шеи. Прикусывает. Ведёт вниз, целуя бледные ключицы. Пальцы перемещаются на переднюю часть и расстёгивают пряжку ремня. Старший невольно дёргается и пытается свести колени, когда чиминовы пальцы случайно касаются его ширинки. Откидывает голову назад, приоткрывая рот и тяжело дыша, подставляя шею под его губы. Пак проникает под бельё и касается его члена, второй рукой стягивая резинку вниз, чтобы обхватить бледную ягодицу короткими пальцами. Юнги шипит, дыша часто и громко. Почти стонет. — Не нужно растягивать, — выдыхает он. — Блять, просто вставь. Чимин ухмыляется. Удивительно, но после выпитого алкоголя он готов не только трахаться, но и шутить. — И это ты меня подъебнул, что я был готов? — Какой болтливый... друг у парня моего брата... — чуть скалится старший, при этом полностью подаваясь в его руки. Тихо стонет, сильнее сжимая пальцы на его куртке. Чимин подаёт ладонь, убирая её с ягодицы. И старший не глядя льёт туда вязкую смазку на силиконовой основе, сминая бедный пластмассовый бутылёк в руке. Просто кидает её на пол, не беспокоясь, что её кто-нибудь увидит. И прижимается сильнее, глубоко и часто дыша, когда младший касается ложбинки меж ягодиц прохладной от смазки рукой. Выгибается, словно прося быстрее. Вжимается задницей в его пальцы. И Пак, как он того и просит, проникает в него пальцами без проблем. Пальцы раздвигают узкие стенки без препятствий, мягко и скользко. Юнги стонет. Вязко, тихо и хрипло. Не сдерживаясь. Кусает его в плечо рядом с шеей, всё ещё сжимая в одной из ладоней упаковку с презервативом. Куртка под его пальцами сползает, ворот футболки оттягивается, открывая под укус чистую голую кожу. Смекая, что у младшего пальцы в лубриканте, он опускает ладони вниз, чтобы расстегнуть ширинку и высвободить член, так навязчиво трущийся ему всё это время о чуть выпирающую бедренную кость. Чимин сдерживается, когда бледные пальцы касаются его члена. Тяжело дышит, когда они быстро, умелыми движениями раскатывают по нему презерватив. И, когда он заканчивает, резко вжимает его в стену и подхватывает под бёдра, приподнимая на то расстояние, на котором ему не нужно будет сгибать колени. Перед тем, как войти, он замирает. Поднимает взгляд на лицо Юнги. На такие прекрасные в пьяном угаре чуть расплывшиеся линии, блестящие расширенные зрачки и приоткрытые влажные и покусанные губы. — У тебя красивые глаза, — тихо проговаривает он чуть пьяным голосом. Старший удивлённо смотрит на него. Взгляды пересекаются. И Пак, наверное, выглядит либо как конченный извращенец, либо как идиот со своей похабной улыбочкой. Головка упирается ко входу между ягодиц, и он входит до того, как Юнги успевает что-либо сказать. Он коротко вскрикивает. Не от боли, но от неожиданности. Он явно хочет сказать что-то каверзное через стоны и неспешные первые движения в него, но Пак прикусывает его за шею, вжимая позвоночником в стену, и тот всхлипывает от проглоченного язвительного ответа. Его руки, подрагивая, но упорно ползут под чиминову сползшую на локти куртку, тянут футболку вверх, пока не задирают её настолько, чтобы можно было забраться под неё пальцами. И царапают спину, поднимаясь всё выше, на лопатки. — В чём твоя проблема? — шипит и стонет Юнги одновременно, впиваясь короткими ногтями в его кожу. Он часто и громко дышит, в такт шлепкам. Он тоже пьяный. Пьяный настолько, что не боится раскрыться встреченному пару часов назад третьекурснику академии, которую он закончил ещё два года назад. Пьяный настолько, что не боится стонать почти в открытую, не заботясь о том, что кто-то ещё может зайти сейчас в туалет и услышать приглушённые музыкой и закрытой дверью стоны. Чимин останавливается на секунду. Слегка отстраняется, чтобы снова посмотреть в его лицо. Его взгляд пустой. Его руки горячие, сжимают чужие бёдра. — Мне одиноко, — шепчет он, не задумываясь ни о чём в этих словах. Эти слова из глубины души. Эти слова нашептывает ему его собственный разум в странных снах, напоминая забытую вроде бы фразу. Пак утыкается в его шею, прикрывая глаза. И его странный выдох сквозит всеми оттенками скрытого синего. Юнги замирает, утыкаясь нижней половиной лица ему в плечо. Вздыхает, закрывая полуприкрытые глаза. Его руки под чиминовой футболкой, всё ещё впиваются ногтями в гладкую кожу. Он открывает глаза. Приподнимает голову, ведя губами вверх, и прикусывает тонкую кожу на медовой шее. А дальше Чимин не помнит.***
— Блять... Он с размахом прикладывает ладонь к лицу, слыша отчётливый шлепок от этого действия, но никак не реагирует. Будильник с мелодией ёбанной инди-группы, записавшей трек для одной из любимых видео-игр, взрывает его мозг. Мелодия похожа на надвигающийся шторм, на шум дождя по поверхности моря, переигранном на пианино. И в голове ему почему-то чудятся тонкие белые пальцы, играющие этот звук под дождевыми каплями. Он тяжело стонет. Похмелье. Последствия вчерашней ночи дают о себе знать, и он не может найти в себе силы даже чтобы подойти и выключить этот грёбанный будильник, чтобы успешно пропустить пары. Он любит этот будильник. Любит этот меланхоличный надрывный текст с явно лесбийским подтекстом. Его ненавидят его соседи, потому что Пак не сразу под него просыпается и встаёт постепенно, чтобы не упасть лицом в пол от скачка давления при резком подъёме, потому что от утра зависит весь этот день. Но сегодня всё наоборот. Чимин не хочет просыпаться. Он явно не блевал. А поэтому алкоголь жутким похмельем давит на мозг утренней мигренью и вертолётиками под веками. — С кем трахался? — Тэхён, одетый в чистую утреннюю одежду и полностью приведший себя в порядок, сидит у его кровати на корточках. — Ааа, — Чимин пытается крикнуть от испуга и неожиданного вопроса, не двигаясь в постели, но получается, как в плохой озвучке. — Ууу, — передразнивает его Тэхён, язвительно кривляясь и подкладывая под подбородок смуглую ладонь. — Блять... — Чимин снова прикладывает руку к лицу, чтобы не смотреть на друга. — Я трахался? — Ну, — Ким задумчиво осматривает его шею и покусанные губы. Пак проснулся прямо во вчерашней одежде, на нерасправленной кровати. — Судя по твоему виду, как минимум, нехилый такой петтинг... Так с кем? — Я не помню, — Чимин мычит, массируя двумя пальцами виски, и отворачивается, пытаясь ещё поспать и мягко намекнуть, что на пары он сегодня не пойдёт, а будильник можно было и выключить, потому что песня пошла по ёбанному второму кругу! Он и вправду не помнил. Мягкие белые пальцы. Он резко открыл глаза, на секунду забывая о таранившей его мигрени. Пальцы сжали подушку, словно понимая что-то, о чём его забродивший текилой мозг всё ещё не вспомнил. — Тэхён... — широко открыв глаза и так же не поворачиваясь, позвал он. — С кем я трахался? Тэхён приподнял бровь, всё ещё сидя на корточках у его кровати. — Откуда мне знать? Я за твоим членом не слежу. Ты уже взрослый мальчик, Чимин-и... Чимин сжал подушку с новой силой, а потом отбросил её и перевернулся, тяжело скатившись на пол. Там он поглядел на потолок. На Тэхёна, удивлённо глядящего на него сверху вниз. Устало прикрыл глаза. Ч ё р н ы е в о л о с ы. Б л е д н а я к о ж а... Мне одиноко. — Тэхён... — он тяжело вздохнул, кажется, погрязая в своём отчаянии. Даже почти не помнит лица. — Я нытик? Ким приподнял бровь и чуть непонятливо нахмурился. Его ладонь всё ещё подпирала щёку, и она смешно и мило оттянулась. — Кто... А ты не думаешь, что настоящий нытик не пришёл бы к такому выводу сам по себе? — он смотрел на него, как на идиота. Закатил глаза. — Ты много ноешь, когда тебе что-то не нравится, но только потому что ты придурок, любящий поскандалить и побеситься. Но ты никогда не ноешь по делу. Ты человек, который снизил свою тактильность до минимума, потому что не хочешь давать кому-то надежду, что у него есть шанс. А этот сон просто всклошил больное место. Вот ты и загиперфиксировался на нём. Хотя, честно говоря, если бы у меня не было Чонгука, меня бы такой сон тоже довёл до ручки. Выслушав его, Чимин ненадолго замолчал. Потом тяжело вздохнул. — Я клоун? — Да, — не пытаясь ничего скрыть, весело улыбнулся Тэхён. — Зато какой харизматичный. Постарайся найти плюсы и надевай уже свой красный пищащий нос на лицо! Пошли ко второй паре! Хочу пропустить историю искусств! — Бляяя... — мучительно протянул Чимин, не собирающийся вообще никуда идти.***
В столовой шумно. У них обед на целый час, а Чимин выпил пару таблеток аспирина и пытается выдать из себя нечто, хотя бы приблизительно напоминающее человека. На нём спортивные брюки и тёмная толстовка на голое тело, потому что та одежда пропахла перегаром и после быстрого душа он просто взял первое, что попалось под руку. Решил наплевать на то, что увидел в зеркале. Все пялятся на его шею. А у него настолько болит голова от всего, что просто уже похуй. Красное месиво засосов и ничем не прикрытая бесстыже прокушенная кожа чуть ниже шеи — плевать. Все пялятся, ведь ещё бы — красавчик Пак в этом году ещё не давал никому шанса сделать нечто подобное, закрываясь в более здоровых делах и совсем абстрагируясь от любого шанса на отношения. Он хочет натянуть капюшон, но успешно обнаруживает, что его нет на этой толстовке. Тогда тяжело вздыхает и досадно хнычет, вилкой мешая в своей тарелке рис с кимчи. — Это его комар покусал? — наклоняясь к Тэхёну, спрашивает Чонгук. — Ага, — Тэхён кивает, пока жуёт свой бургер. — Очень большо-о-ой комар. — Это ещё ничего, — понимающе кивает Чон, возвращаясь к своей еде. — Я сегодня утром Юнги-хёна видел. Вот кто точно словно из медвежьих лап сбежал. Он даже не просыпался. Встал только, чтобы утром попить воды. Чимин подавился, закашлявшись. — А-а, твой брат? — точно в такой же манере вспомнил Тэхён. — Пойду принесу воды, — заключил Чонгук, глядя, как его парень хлопает подавившегося друга по спине. Едва он ушёл, Чимин захрипел и запил ворованной у друга колой, тут же спешно наклоняясь к нему с паникующим выражением лица. — Тэхён, — в панике зашептал он. — Это был он. — Что? — Тэхён тут же проникся и зашептал в ответ. — Кто «он»? — Брат Чонгука. Тот, с кем я... — он снова закашлялся, когда Чонгук вернулся, подавая ему стакан воды. Тэхён чуть прищурился, глядя на него и медленно всё понимая. Он тоже слегка прочистил горло, поглядывая на то, как Пак пьёт воду, стараясь не смотреть Чонгуку в глаза. Заражаясь его нервным настроением, Ким тоже вернул себе свой стакан с колой и присосался к трубочке. Понимая, что тема для разговора себя исчерпала, Чон постарался направить её в другое русло, подвигая себе кофе в бумажном стакане и непринуждённо разговаривая. — Кстати, вы, художественный факультет, будете участвовать в выставке, кото... — Я трахнул твоего брата! Чимин не выдерживает, падая лицом на стол и прикрывая голову руками. Тэхён выплёвывает свою колу обратно в стакан, и теперь давится уже он. Они с Чонгуком давятся почти одновременно, только последний делает это не так активно, не задыхаясь. Ему нужно немного времени, чтобы осмыслить сказанное. Потом он тяжело вздыхает и улыбается, похлопывая уткнувшегося в стол лбом красного Пака по плечу. — Ну ничего-ничего, — его улыбка кажется мягкой. — По крайней мере, если ты сделаешь ему больно, взъёб от меня тебе покажется мягче, чем от него. Но ты же ведь не сделаешь? — Чонгук! — одёргивает его Тэхён, прокашлявшись и вытирая запачканный в коле подбородок салфетками. — Что?! — воскликает Чонгук. — Я же сказал, что всё равно не сделает! Чимин всё ещё не торопится поднимать голову, ему хочется плакать из-за того, какой он тупой. И как ему понравилось... — Пиздец... — качает головой Тэхён.***
Чимин смотрит на карандашный рисунок с пустым лицом на белом холсте. — Тебя не отпускает? — спрашивает Тэхён, перенося книжки по искусству вперемешку с современным фентези в руках из одного угла в другой. Из одной части стопки на него поглядывает «Ведьмак», из другой — Джованни Чиварди. Нет. Его не отпускает. Он больше не снится. Не видится, когда он закрывает глаза. Милая улыбка всё ещё стоит в заевшем мозгу, но наваждение, за которое его мозг так цеплялся, проходит. Правда, остаётся зияющее чувство, чёрная пустота внутри. Цвета. Ему всё ещё хочется выть и кричать. Он старается быть скептичным, чтобы не травмировать себя недостижимыми вещами и образами. Но сердце кричит. Скулит и воет. Г д е т ы? Блять. Чёрт. Больно. Неужели он настолько боится остаться один? Его сердце — жадный хищник, которого не кормят. Он так отгородил себя другими ценностями, забывая, что он тоже — человек. Но, вырастив себя как личность, прекрасно понимающую свои ощущения и просчитывая дальнейшее развитие событий по ним, он стал слишком разборчив. Он влюбчив. Но его чувства переменны, поверхностны, не всегда предсказуемы. И он не хочет делать кому-то больно. Он закрытый. Но откроется, когда этого никто не ждёт. Он любит флиртовать, но прекрасно осознаёт, что его флирт создаёт ложные надежды. Он ощущает, когда наступает кому-то на пятки, он ощущает, когда наступает кому-то на сердце. Ни к чему заранее не ведущие отношения тратят такое важное время и силы. Но он так давно не ощущал тепла. И многое бы отдал, если бы краски и холсты разговаривали и имели человеческое воплощение. Может быть, хоть тогда он был бы доволен. — Меня не отпускает, — тяжело вздыхает Чимин и упирается лбом в стоящий на мольберте кусок толстой натянутой бумаги. Бумага сохраняет тепло комнаты и солнца, бумага может отразить изображение тепла улыбки, но это — лишь отражение реальности, отражение его мыслей и того, что видит его глаз и его больной и одинокий разум. Отвратительно. Художник зарывается в собственной никчёмности. Искусство творится через боль, но это лишь слова. Напыщенная фраза, и тому, кто не прожил свой тёмный холст тёмной, разрывающей душу реальности, не понять через одну лишь заезженную фразу. Он умирает, рисуя каждый штрих. Он умирает, рисуя шедевр, который, возможно, никто не оценит. Тёплые пастельные тона разрывают линии холодной синей краски. Бумага тяжелеет под слоем масла. Наливается цветами, оживает, и всё же остаётся за пределами этой реальности, как недостижимое звёздное небо. Непередаваемый млечный путь. Он рисует контуры лица, волосы. Брови не получаются. Губы — не те. Глаза не передают того сияния чистого блеска светло-карего. Или не его? А он не иностранец? Нос — вроде ничего, но не дотягивает до идеала. Он сжимает в кулаке кисточку. Резким мазком тёмно-синей краски перечёркивает глаза на не-том лице. В порыве раздражения махом руки случайно задевает локтем воду из под краски, и она проливается ему на белую футболку. Не-то. Н е - о н. Он берёт тот же намешанный цвет на всю поверхность кисти, что он сделал для цвета бледного лица, и просто перечёркивает его мазками. Зарисовывает. Добавляет синий. Масло смешивается, не образовывая грязную кучу, и... всё. Это... всё. С холста на него смотрят размазанные светло-карие глаза с отражением оттенка синевы, размазанные черты лица, больше похожие на силуэт, на фигуру в движении. Губы, отдалённо напоминающие улыбку в почти прямых масляных линиях. Это всё, что он может нарисовать. — Это он? — спрашивает Тэхён, выглядывая у него из-за плеча. Он с любопытством рассматривает картину, вглядываясь в каждую чёрточку. — Да. Наверное, — Чимин почти не дышит, глядя на своё творение. Этот человек... этот парень тоже — его т в о р е н и е? — Красивый, — говорит Тэхён, чуть улыбаясь. — Да... — Ты забываешь, как он выглядит? — Да... Внутри всё ещё зияет пустота.***
Две недели проходят слишком быстро. Две недели проходят в прокрастинации и ругательствах с учителями насчёт внешнего вида, что в итоге приводит к ругательствам с директором уже насчёт хамского поведения. Хотя Чимин, вроде как, и не хамил (наверное) — просто отстаивал своё право ходить, не закутываясь в водолазки и шарфы, чтобы скрыть срам позора на шее. А может, ему просто нравилось. Носить более закрытую одежду вполне представлялось возможным. Может, ему просто нравилось ловить на себе раздражённые взгляды. Может, просто нравился вид... Две недели он просто провёл, пытаясь отвлечь себя другими проектами, при этом совершенно забывая о домашних заданиях. Поэтому, когда приходит время отбирать работы на конкурс, он просто от балды предлагает им единственную законченную работу — его. И, неожиданно, выигрывает. Директор хвалит и говорит, что теперь его работа будет на спонсированной выставке, и добавляет, что выглядеть он должен, конечно же, прилично. Чимина это почему-то, тут же, раздражает. Но вот беда — по истечении двух недель следы буйной ночи на его шее исчерпали себя, и совсем исчезли. Он просит помочь с этим Тэхёна. После десяти минут уговоров присосавшегося к его шее парня обнаруживает Чонгук, собираясь устроить скандал. Но Чимин, насмехаясь над ним и подставляя шею, предлагает тоже помочь, ведь вместе — быстрее. И они, как настоящие друзья, прекрасно с этим справляются. В итоге, на выставку он приходит в тонких цепях, солнечных очках и чёрной футболке (благо, осень в Корее не такая уж и холодная). Взрослые на него косо смотрят. Ровесники — с насмешками и восхищением. Он может себе позволить. Его успех пророчат соцсети, а не учителя со старыми взглядами на мир, сидящие в своих аудиториях. И признания ему нужно добиться в первую очередь именно у своего поколения. Так что выебнуться лишний раз ничего не мешает. Он взрослый человек, так что сам решает, какое впечатление будет создавать. Его работа висит в самом центре самой видной стены. На самом видном месте среди других работ, разбросанных в белом помещении с элементами тонкого золота. Он, вроде как, доволен неожиданным успехом. Только вот, стоя среди этих напыщенных критиков, он не помнит, зачем сегодня проснулся. Лёгкий ажиотаж, вызванный его неофициальным видом, быстро надоедает и он перестаёт ловить от него удовольствие. Хочется просто прилечь на каком-нибудь белом диванчике (они кажутся очень удобными) и доспать своё (как в том сне, если бы он был правдой). Но тут, к сожалению, слишком шумно. Люди проходят мимо его творения, останавливаются. Что-то обсуждают и дальше уходят. Поэтому он тоже шагает к нему же. Останавливается. Размазанное мазками, словно в движении, лицо смотрит на него. Чёрные волосы. Бледная кожа. Серьги, которые он помнит. И в неясной улыбке розовые губы. Он кусает внутреннюю сторону щеки и суёт руки в карманы брюк, чувствуя, как давят виски. Ком в груди снова переворачивается. До этого его не видел никто, кроме Тэхёна. И даже у него остались лишь неясные фрагменты памяти, похожие на эти сине-белые мазки с розоватыми оттенками. Он отдал частичку своей души на растерзание публики. На показ. Выставил, как модную тряпку, не думая, даже не представляя, что с ней может что-то случиться. Частичка его души, его сон, его творение, его выдуманная хрупкая надежда, — в этой картине. В куске бумаги и краски, в которую он вложил свою боль и грусть. И он разрывается. Словно выставил своё детище на аукцион. Он приподнимает очки. И смотрит. Смотрит... Синий поселяется в его душе. Поселяется в его глазах, что в таких холодных цветах последнее время смотрят на мир. Настолько холодных, что он пытается развеселить его всё более яркой одеждой, всё более яркими поступками, сравнимыми с горячим свечением, наполняющим его ненадолго дозой дофармина. Краски холодные. Холст впитывает тепло после солнца. Воду в стакан можно налить горячую, правда, от этого кисточки портятся... Но потом она тоже остывает... Тепло не поступает в него. Другим кажется, что он сам его излучает. Но ему... холодно... Если дотронуться до его грудной клетки, то рука может онеметь и покрыться изморозью. — Чья это работа? Чимин почти не откликается. Двигает на секунду одними зрачками в сторону, замечая движение в его сторону человека в тёмно-синем. Его лицо становится серьёзным. Он снимает с носа очки и одним движением убирает их в карман, не переставая вглядываться в свою картину. Голос почему-то кажется знакомым, но он не придаёт этому значения. — Моя, — без волнения и колебаний отвечает он. — Ясно... Моему отцу понравилось. Только тогда он поворачивается, удивляясь упоминанию отца. В тот же миг жалеет, что снял очки. Потому что теперь никак не скрыть его удивлённый, растерянный взгляд. Чёрные волосы, бледная кожа. Цепочки и костюм из синего бархата, так сильно выделяющийся среди этой массы в класске. Он узнаёт Юнги. Наконец, даже может разглядеть его лицо без пьяной дымки, в малейших деталях. Но настолько сильно и поспешно пытается это сделать, что почти сразу теряет целостность и начинает бегать глазами, когда парень понимает, что на него пялятся, и чуть ухмыляется. Он хочет в него всмотреться, вернуть себе свою обычную похуистичную и сучью уверенность, но сердце почему-то начинает биться так часто, что он пугается этого и вообще не смотрит. Почему у него такое д е ж а в ю? Он понимает, что неосознанно коснулся ладонью груди в районе сердца, и, стараясь делать движения неспешными, убирает её и суёт обратно в карман. Снова поднимает голову на картину, кусая внутреннюю сторону щеки. — Почему? — спрашивает тупой вопрос, делая голос более равнодушным и только краем глаза поглядывая на стоящего рядом парня. — А почему нет? — Юнги пожимает плечами. — Тебе она не нравится? У Чимина играют желваки. Сердце почему-то болит. Пытается что-то сделать, но он не может позволить себе повернуть голову и посмотреть нормально. В этот раз они трезвые. Он не может нормально посмотреть на него, но краем глаза замечает, что от следов на его шее почти ничего не осталось, но всё же — что-то ещё было. Подкоркой мозга подбирает цветовую гамму: синий, чёрный, белый и розовый. Прям как... Он незаметно — на секунду поджимает губы. — Мне нравится идея и человек на ней, но не исполнение, — прикусывает губу, невольно сжимает кулаки в карманах, впиваясь ногтями в ладони. — И чем тебе так нравится человек на ней? — всё с той же едва заметной улыбкой спрашивает Юнги, не двигаясь с места. Его руки сложены за спиной, и он, в отличии от Чимина, не пытается изо всех сил сохранять вдруг потерянную уверенность, а просто спокойно стоит, словно они не трахались в прошлую встречу в кабинке туалета, а познакомились на званном вечере. Ему вдруг вспоминается, какая тёплая его кожа на ощупь. Чонгук убьёт его. Чонгук его мгновенно убьёт, а в прошлый раз ему просто повезло, что рядом оказался Тэхён...! — Я... — Чимин хочет что-то сказать, но слова вдруг не вылетают из горла. Он закрывает рот, сглатывает. Открывает снова, чтобы ляпнуть хоть что-то, но в голову ничего не приходит, потому что все мысли вдруг сосредотачиваются на том, как громко бьётся сердце и потеют сжатые в карманах ладони. Он коротко выдыхает. Его голос равнодушный, хотя и звучит на выдохе. Он не смотрит на него. Он не смотрит по сторонам. Почему-то... — Просто... Я почувствовал что-то впервые за долгое время. И я почти смирился с тем, что моими партнёрами будут только образы из картин. Грустно, да? Он тяжело вздыхает, успокаивая себя. Слегка улыбается, вспоминая что-то, и на выдохе говорит: — Он красивый. А потом выдыхает ещё. — Чё? — Чонгук вдруг подходит сзади вместе с Тэхёном, выглядывая у него из-за плеча и с туповатым выражением разглядывая картину, которую тоже видел впервые. — Это твоё? Зачем ты нарисовал моего брата? Пак вдруг впадает в ступор. С одеревянелым выражением он медленно поворачивает голову в сторону Юнги, вдруг обнаруживая невероятную схожесть. Кровь приливает к сердцу, а сердце в свою очередь оказывается где-то в пятках, выпавшее от стыда за его тупость. Когда он смотрит на лицо Юнги, вглядываясь, колени вдруг подкашиваются. Тэхён стоит за чонгуковой быдловской и бесцеремонной спиной, хлопая широко раскрытыми глазами. А потом, глядя, как обстановка накаляется вместе с неожиданно вспыхнувшими щеками друга, даёт своему парню подзатыльник и поспешно уводит. Он делает ещё какие-то подбадривающие знаки, но Чимин не смотрит, пялясь на человека перед собой. На реального человека. Чимин вдруг смотрит в его глаза, и замечает, что они светло-карие — точь-в-точь как на картине — а не тёмные, как он подумал поначалу, пытаясь разглядеть его лицо в пьяном угаре под синей клубной подсветкой. Неужели он был настолько пьян, что не смог самостоятельно узнать его? И если бы не сопутствующие факторы, он бы мог вообще не вспомнить, что трахался с кем-то в ту ночь. Теперь он понял, почему отцу Юнги понравилась эта картина. Она напомнила ему сына. И поэтому... он вообще здесь оказался. Он настолько тупой? Он не смог узнать его. Он вглядывался в лица незнакомцев, пытаясь найти его, но не разглядел, когда занимался с ним сексом. А может, он был так влюблён в свою грусть, что просто и не наделся, что он может оказаться реален А ещё он только что признался, что он ему нравится, и назвал красивым... И, пусть он привык раздавать комплименты направо и налево в обычной жизни, не это ли можно назвать испанский стыд? — Э-э... ну, ничего, — Юнги попытался что-то сказать, замечая, что младший превратился в камень и не может вымолвить ни слова, — мне тоже понравилось. И Чимин взрывается. Поворачивается к нему полностью. Его щёки красные, ему нечего терять. — Я почти не помню ту ночь! — он берёт его за руку, стараясь сделать это аккуратно и не слишком резко. Юнги немного удивляется, но его рука мягко вкладывается в его ладони. — Я не сделал тебе больно? Он не нашёл в своём кармане презерватив и даже остатки смазки, поэтому даже не помнил, брал ли он их вообще. И думал об этом слишком много. Ладони Юнги, бледные пальцы холодные, но от их соприкосновения с чиминовыми ладонями кожу покалывает. — Э-э... нет, — теперь уже щёки старшего краснеют от вопроса, от соприкосновения, и он пытается отвести взгляд от напористых глаз Чимина, но не преуспевает с этим. Кажется, трезвый парень более стеснительный, чем показывает. — Точно всё было хорошо? — Чимин не унимается. Этот вопрос мучал его две недели, хотя он и таил это в себе. Но теперь... Только бы не спугнуть. Только бы не спугнуть... — Да... я бы... — Юнги выдавливает из себя, от неожиданности на прямые вопросы. Его щёки краснеют ещё больше. Видно, что ему неловко, и он хочет забрать свою ладонь из мягко держащих её рук, но пересиливает это желание и слегка сжимает пальцы на одной из его ладоней. — Повторил? — у Чимина сияют глаза, которые он не отводит от его краснеющего лица, и глупая улыбка не сходит с губ. Его игривая сторона выходит наружу и смешивается с тупейшей влюблённо-щенячей, и он думает о том, насколько он сейчас придурок, только где-то далеко. Потому что он видит отдачу, и это то, что не даёт ему шанса убавить обороты. Юнги поднимает глаза, и на несколько секунд видно, как он от смущения и раздражения готов дать леща по трескающемуся от щенячьей радости лицу. Но его взгляд переводится на его шею, где красно-бордовыми пятнами расцветают засосы явно не его происхождения. Чимин мгновенно замечает это и пытается отмести все подозрения насчёт него объяснением: — Это Чонгук и Тэхён. Я хотел позлить директора и попросил их сделать это, — он чуть приближается, словно хочет снести ошалевшую бледную фигурку Юнги своей напористостью. — Я давно не шлюхаюсь. А царапины после тебя на спине до сих пор остались. Старшего ещё больше заносит на подкашенных ногах, но он остаётся стоять перед ним. Широко раскрытыми глазами нервно оглядывается, убеждаясь, что никто не услышал. Он явно не ждал такого подробного объяснения. — И... — он явно хочет что-то спросить, но его глаза бегают, и он не придумывает, что. — Ты сходишь со мной куда-нибудь? — Чимин продолжает глупо улыбаться, глядя ему в глаза. — Если тебя не пугают студенты. Юнги всё ещё ошарашенно смотрит на него, не вырывая ладонь. Студенты его и вправду пугают. — Ладно... — он выдавливает, чуть сглатывает. Медленно выпрямляется, высвобождая свою ладонь. Шагает вперёд и приближается к его уху, незаметно для всех слегка касаясь губами чиминовой щеки. И шепчет: — Когда они сойдут, спросишь у Чонгука мой номер. Тогда после пар я заберу тебя на машине. Чимин ничего не ответил, стоя на том же месте с глупой улыбкой и сверкающими глазами. Но ему и не надо было. Ладонь Юнги сползла с его плеча, он отстранился, и, стараясь не смотреть ему в глаза, пошёл в другую сторону. Его глаза сияют. Монотонный гомон уже не такой раздражающий. И синий больше не кажется таким холодным...