Сбой программы

      Смотреть на это было невыносимо. Но он смотрел: день за днём, неделя за неделей, подыхая от злобно скалящейся зависти и ненавидя себя за недопустимые чувства. Он, имевший славу самого элегантного и сдержанного блонди, равнодушно наблюдавший за самыми разнузданными пэт-шоу и человеческими извращениями, вдруг сломался и стал ощущать себя грязным и… нестабильным. Он был отравлен, заражён вирусом, разрушающим самую суть дзинкотая, стал уязвимым. По собственной глупости. Зачем было тайно устанавливать кристаллы видеонаблюдения в спальне едва оправившегося после Дана Бан Ясона? Переживал за Главу Синдиката и хотел исключить любую возможность повторения трагедии? Или опасался очередного взбрыка непокорного монгрела, который не только выжил, но и по неведомой прихоти Юпитера полностью восстановлен в лабораториях Киира? Если бы тайное стало явным, Орфей именно так стал бы объяснять свой поступок — всё ради друга, всё ради безопасности и спокойствия в Эос. Только сам себе врать не мог: ни одна из вышеназванных причин не являлась правдой. Потому что после взлома системы безопасности башни бывшим фурнитуром Минка Орфей перестал испытывать к Ясону дружеские чувства. Последовавший позже скандал с Мигелем усугубил ситуацию: от хорошего отношения не осталось и следа — только обида, злость и раздражение. Нет, Орфей умело скрывал их под маской ледяной вежливости, но иногда неприязнь прорывалась наружу ядовитыми замечаниями и презрительными намёками. Что касается безопасности, то Зави был абсолютно уверен: второго сумасшедшего Гая, способного покуситься на собственность Минка или на него самого, в Кересе нет и не будет. Да и Ясон больше никогда не отпустит от себя монгрела без должной охраны. Провокации со стороны Рики? Исключено. Орфей не страдал слепотой и скудоумием, он видел, что после Дана Бан отношения между «сладкой парочкой» изменились, и монгрел перестал тяготиться участью пэта. Да и какой он теперь пэт? Так, название одно, чтобы оправдать порочную связь перед Юпитер и амойской элитой. Зачем тогда он установил наблюдение, и не в рабочем кабинете или гостиной Ясона, что с любой точки зрения целесообразней, а именно в спальне? Единственная причина, которая постфактум пришла в голову Орфею: «Любопытство», и он успокоился. Администратор Эос обязан быть всевидящим, всезнающим и любознательным, для него это производственная необходимость. Кто с этим поспорит? Правильно, никто. Каким же глупцом он тогда был! Не заметил, как попал в свою же ловушку. Сколько раз потом обещал себе (и даже приказывал) не смотреть, но пальцы снова и снова тянулись к сенсору воспроизведения. Невыносимо, недостойно, порочно, но... Невозможно отказаться. «Завтра. Я уничтожу кристаллы завтра и сотру все записи, — сознавая, что обещает это не в первый раз, Орфей в бессильной ярости ударил кулаком в стену. Как ни странно, лёгкая боль принесла спокойствие. Рука потянулась к сенсору, и за секунду до включения записи мозг подкинул очередное оправдание: — Сегодня последний раз, честно-честно». *** Они целовались. Сначала осторожно касаясь, обводя контуры губ друг друга, будто заново знакомились и спрашивали разрешения. Постепенно поцелуи становились жарче, яростней, языки сплетались, проникая глубже и захватывая чужую территорию. Казалось, что они пьют друг друга и не остановятся, пока не высушат до дна. Между обнажёнными телами не осталось ни микрона пространства, словно их спаяло намертво истекающей жаром кожей. Орфей распахнул халат и погладил пах: вид целующихся любовников всегда провоцировал его на недостойные действия. Самые разнузданные пэт-шоу и показательные случки меркли перед тем, что творилось в спальне Ясона. Меркли не с технической точки рения, а с эмоциональной. Запредельная, идущая изнутри искренность и чувственность — вот что подкупало и вызывало необъяснимую чёрную зависть. Ясон оторвался от истерзанных губ любовника и длинным мазком языка спустился к тёмному соску, тут же втягивая его ртом. Второй захватили сильные пальцы, покрутили, сжали, вытягивая вверх, и царапнули ногтём вершину. Гортанные, протяжные стоны Рики становились всё громче, но Ясон, как настоящий инквизитор, не прекращал ласку-пытку до тех пор, пока монгрел не выгнулся дугой и не завыл сквозь зубы. — Я люблю, когда ты так поёшь для меня, Рики, — бархатный шёпот сплетался с тяжёлым дыханием. Ясон спустился поцелуями к паху монгрела, закинул его ноги на плечи и одним движением заглотил член, удовлетворённо замычав, услышав громкий вскрик. Словно нехотя, медленно выпустил свою добычу, облизал узор набухших вен и стал посасывать аккуратную головку, ударяя по ней кончиком языка. Пальцы нежно перебирали мошонку, разминали вход, неглубоко проникая и оглаживая внутри, дразня пульсирующую от желания мышцу. Рики дёрнулся навстречу, почти согнувшись пополам, но упёрся грудью в раскрытую ладонь Ясона. — Нет. Рано. Терпи, мой хороший. Орфей судорожно сглотнул, сжав основание члена. О, Юпитер и все боги Вселенной, как же пронзительно и чувственно произнёс Ясон «мой хороший»! Невозможно не подчиниться. Орфей не мигая наблюдал как истекает соками и выгибается тело монгрела, как ходит его кадык, а пальцы судорожно комкают простыни; как голодно ласкает его Ясон, доводя до сладкого помешательства; как сам он становится похож на сумасшедшего — потому что не может дзинкотай быть таким эмоциональным и жаждущим, не может чувствовать, как человек. Мощным толчком Ясон ворвался в Рики, вбиваясь в блестящий от смазки анус до громкого шлепка мошонки о смуглые ягодицы. Медленно выйдя до самой головки, через мгновенье вновь вошёл до упора и продолжал двигаться подобно поршню. Тело монгрела ходило ходуном, но он рвался навстречу с не меньшей яростью, будто хотел проткнуть себя членом Ясона насквозь. Их одурманенные желанием взгляды сцепились друг с другом. Казалось, эти двое потерялись во времени, в пространстве, заблудились в своей личной вселенной и взорвали её строенным криком удовлетворённого желания. Строенным? Орфей в ужасе опустил глаза на свой пах и заледенел: по ладони, обнимавшей полуобмякший член, скатывались мутноватые белёсые капли. Он кончил? Как такое возможно? Он же блонди! Нормальный, стандартный дзинкотай, не подверженный страстям и порочным наклонностям. Или у него сбилась базовая программа, как когда-то у Минка? Да, похоже. И ведь не сейчас, хотя так называемый оргазм он испытал впервые. Мозг тут же выдал нужные воспоминания и сделал логические выводы. Катце. Незаурядная личность. Сдержанный и уверенный в себе человек, словно окружённый аурой силы. Элегантен, необычайно красив, несмотря на уродливый шрам, с безупречными манерами и холодностью андроида. Возможно, Катце — отбракованный в младенчестве рубин: не может же обычный человек быть настолько идеальным и похожим на амойскую элиту не только внешне, но и внутренне? Но даже если может, плевать. Орфей со всей ясностью понял: ему нужен Катце. Не ради любопытства — насовсем, чтобы привязать к себе, как Ясон привязал Рики, и испытывать… Наверное, то же самое, что испытывают друг к другу эти двое — разве что без экстремальных событий и провокаций. Правда, на рыжего брокера положил глаз не только он, но что может дать человеку блонди, у которого на уме одна наука? Орфей кинул взгляд на голограмму утомлённых любовников и выключил запись. — Любви не существует. Рауль, кажется, эти слова ты бросал в лицо Ясону и пенял ему на недостойное поведение? Что ж, продолжай отрицать иррациональные чувства и вести себя, как идеальный блонди. А я отобью у тебя Катце, — Орфей скинул халат и, улыбаясь, направился в ванную комнату. Под тёплыми струями воды в голову пришла прекрасная мысль: — Надо подкинуть Розену идею о необходимости корректировки имиджа высшей элиты в глазах галактического сообщества. Пусть выдаст Юпитеру эту мысль за свою. Пусть скажет, что никто не любит равнодушных и заносчивых богов, даже если они совершенны внешне. Поклоняются, боятся, но не более того. А вот если боги будут человечней, будут совершать не свойственные небожителям поступки, становясь понятней и досягаемей, разумные пойдут на что угодно ради них. Так будет и с элитой. Пора развенчать миф о бездушных андроидах. Орфей сладко потянулся и, довольный, отправился в спальню. Впервые в жизни он почувствовал азарт охотника и потирал руки, предвкушая перемены в жизни. Да, у него будет личная жизнь. Орфей перестал ощущать себя грязным и испорченным.