shaving legs is new sexy

Ванная в доме Мицуи видела многое. Здесь он впервые осветлял волосы, тщетно пытаясь не сжечь их к чертям, позволял Луне и Мане сделать ему макияж, красил волосы Юзухе, лепил пластыри на сбитые костяшки Хаккая, (усиленно не) думал о сбитых костяшках Хаккая, заперев дверь и открутив краны на полную… Но такое. Такое в этой ванной происходило впервые. Такое заключалось в следующем: Хаккай, вовсю штурмующий модную индустрию, с подачи Юзухи вписался в показ не то нижнего белья, не то каких-то гиперкоротких шорт — из его сбивчивого рассказа Мицуя не понял. Покивал в телефонную трубку, сказал спокойно: «приходи, решим». И вот. Пришёл. Решают. — И что с этим делать? — Мицуя вертит в пальцах тюбик с кремом. Хаккай, сидящий на краю ванной — не наебнулся бы опять, а то разобьёт свою голову красивую, — щурит левый глаз на коробочку с инструкцией. Затем щурит правый. Видимо, это не способствует пониманию, потому что Хаккай не отвечает. Мицуя подавляет раздражённый вдох, ёрзает на крышке унитаза. Говорит с нажимом: — Хаккай. — Да погоди, Таканчик, — отмахивается тот. — Надо же внимательно всё прочитать. — Ты уже десять минут читаешь! Легче по ходу разобраться, не может же это быть так сложно… Хаккай только хмурится. Мицуе хочется истерично рассмеяться — в самом деле, он как будто не ноги брить собрался, а бомбу обезвреживать. Мицуя, конечно, и сам на нервах, но это связано скорее с самим Хаккаем, а не с бритьём. У Мицуи свои причины. — В принципе, я вроде понял, — начинает Хаккай, кладя коробку на колени. — Нужно намазать его на ноги, подождать, э… пять-семь минут, а потом снять скребком. — Скребком? Хаккай трясёт коробочкой. В ней что-то угрожающе постукивает — видимо, тот самый скребок. Матерь божья. — А почему нельзя было бритвой этого сделать? — вопрошает Мицуя. Хаккай скептически смотрит на него, и Мицуя очень старается не покраснеть под пристальным взглядом. В белом свете лампочки глаза у Хаккая синие совсем, ресницы мазками чёрного. Красиво до ужаса. — Таканчик, — доверительным тоном говорит Хаккай. — Ты думаешь, меня с порезами по всем ногам выпустят на подиум? Да ты и с порезами, и с синяками, и со шрамами самый красивый, хороший мой. Этого Мицуя, конечно, не говорит — пожимает плечами, соглашаясь. Хаккай кивает удовлетворённо, вновь принимается читать инструкцию. Нервно барабанит по краю ванной пальцами. Они узловатые, длинные, жёсткие, Мицуя помнит, Мицуя залипает нещадно. Случайно, как всегда, когда они с Хаккаем остаются наедине. С Хаккаем по-другому нельзя — слишком он высокий, улыбчивый, тёплый, слишком Хаккай. Мицуя задумывается об этом, застыв в неудобной позе и даже не моргая. Хаккай решает, что это идеальный момент, чтобы снять штаны. — Ты чего творишь? — Мицуя от неожиданности едва за сердце не хватается. Хаккай спокойно — хули ты спокойный такой, верните прежнего Хаккая, боже — пожимает плечами. Встаёт во все свои сто восемьдесят три, сворачивает штаны, кидает их на стиральную машинку (Мицуя на его ноги при этом совсем не пялится). Говорит: — А чё откладывать? И ставит длинную ногу на край ванной. Совершенно спокойно. Щёки у него, правда, полыхают бесстыдными кострами. Мицуя его понимает — он уже давно сгорел. — Ты хоть волосы собери, а то в глаза будут лезть, — говорит он, чтобы хоть что-то сказать. — Дать резинку? Хаккай молча трясёт запястьем, сдирает с него резинку зубами и завязывает хвост на макушке. На руках у него напрягаются мускулы. Мицуя прячет лицо в ладонях и откидывается спиной на бачок унитаза. Грёбанные модели, грёбанный контракт, грёбанный крем для депиляции. В целом, бритьё ног оказывается странным, но забавным делом. Хаккай, смешно наморщив от усердия нос, размазывает по ногам мерзко пахнущий крем, пока Мицуя распространяется об успехах Луны и Маны в танцевальной школе — обычный вечер вторника, что вы. Мицуя даже немного рад, что Юзуха убежала на то свидание с Сенджу. Смотреть, как Хаккай наклоняется, чтоб распределить крем по лодыжкам, очень приятно. Очень-очень. — Ты вот тут пропустил, — замечает он, тыкая Хаккая в заднюю сторону бедра. Крем там лежит неровными полосками, и Хаккай же потом сам завоет, если что-то пойдёт не так. Идёт не так реакция Хаккая — он напрягается так, что под футболкой вдруг проявляются мышцы плеч. От этого неспокойно становится уже Мицуе, и он осторожно предлагает: — Может, я тут намажу? Тебе неудобно же… Хаккая не отпускает. Он медленно распрямляется — дух у Мицуи от этого вовсе не захватывает, нет, — поджимает губы, дёргается рвано шрам. И взгляд у него — тяжёлый, придавливает Мицую к полу. — Таканчик, — а голос беспомощный какой-то, будто бы Мицуя его под дых ударил, — если ты начнёшь меня там гладить, мы из этой ванной не выйдем. — А? — у Мицуи сбегают мурашками по спине последние нервные клетки. — Умру я, Таканчик. От разрыва сердца и оттока крови от мозга. Понимаешь? Мицуя понимает. Очень хорошо понимает, когда Хаккай стоит, возвышаясь над ним во внезапно тесной ванной, да ещё и без штанов. — А. Да, точно. Я это, — Мицуя неопределённо взмахивает рукой. — Чаю сделаю. И, прежде чем он сделает что-то тупое — например, повалит Хаккая прямо на кафель и зацелует, измазав собственные штаны в креме для депиляции, — Мицуя сбегает на кухню. Протискиваясь к двери ванной, он отчаянно не замечает пышущий от Хаккая жар. У-жас-но. Мицуя ставит чайник, трясущимися руками отыскивает две кружки — на кружке Хаккая совершенно позорный полустёртый рисунок с персонажами какого-то аниме, но выбросить он её не даёт. Телефон звенит уведомлением от мамы, мол, в Окинаве у бабушки Луне и Мане нравится, они уже пятнадцать раз обгорели и столько же раз чуть не утонули, а потому довольны до предела, жаль, что Мицуя поехать не смог из-за подготовки к экзаменам. Мицуя фыркает в кулак. Вон она, его подготовка к экзаменам — вываливается из ванной. Ноги белые, смешные, и передвигается он строго по прямой, умора. Умора, которая его прям возле унитаза чуть не разложила. Очень вовремя закипает чайник. — Ты чего? — спрашивает Мицуя, отвернувшись к плите. Пока он колдует с чайными пакетиками, Хаккай шуршит голыми ступнями по полу, скрипит табуретом. Уютные, знакомые звуки, и Мицуя чуть успокаивается, даже чай не разливает. — Да блин, страшно же. Сейчас задену стену там, или стол, и всё. И крем смажу, и ты меня убьёшь. Лицо при этом у Хаккая такое открытое и искреннее, что Мицуя не сдерживается — смеётся во весь голос. И снова всё по-прежнему. — … ну вот, короче, Соя уже собирается бить ему морду за этот соус по скидке, но, — Хаккай прерывается на середине рассказа, бросает взгляд на часы. Мицуя поднимает голову, которую до того подпирал рукой — иначе на Хаккая у него смотреть не получается, только так, любуясь. Хаккай вздыхает. — Всё, семь минут. Пора скрести. — Ну так иди скреби. — Стрёмно. Мицуя приподнимает бровь. — А чё стрёмного? Ты же сам сказал, это не бритва. Шрам в уголке хаккаевых губ снова дёргается неопределённо, и Мицуя не выдерживает. — Да господи, Хаккай, просто иди и сделай. Это явно не сложнее, чем рожу брить. Я бы свою помощь предложил, но… Это срабатывает. Хаккай, пунцовея ушами, подрывается и уносится в ванную. Мицуя чувствует, что его щёки тоже горят, но забивает на это. Одним глотком допивает чай, прикидывает, стоит ли идти за Хаккаем в ванную. С одной стороны, зрелище наверняка забавное, да и интересно немного… С другой, тесных пространств им на сегодня хватит. Или нет. Когда Мицуя домывает чашки и устраивается на табурете, намереваясь полистать ленту и ответить на двадцать три сообщения от Дракена, Хаккай появляется в дверном проёме. К неудовольствию Мицуи, всё ещё в трусах. — Таканчик, — сдавленно говорит он. — Я до… до бёдер нормально дотянуться не могу. Телефон Мицуя едва не роняет. — Хаккай, — он прочищает горло. — Хаккай, ты же спокойно там крем намазал. В чём разница? Если Мицуя переживёт сегодняшний день, его самообладанию можно будет поставить памятник. — Ну не получается, — ноет Хаккай, вцепившись в дверной косяк. Мицуя почти чувствует, как тот трещит — совсем как его спокойствие. — Откуда ж ты взялся такой на мою голову… Ладно, пошли, господи. Ничего без меня не можете. Ворчание помогает справиться со смущением, поэтому Мицуя бухтит всю короткую дорогу до ванной. Повеселевший Хаккай называет его дедом и справедливо получает по бритому затылку. Веселится он тут. Нашёл время. За десять-пятднадцать минут, которые Мицуя провёл на кухне, ванная словно стала ещё теснее. Хаккай молча поворачивается к нему спиной, и уши у него красные-красные. А ноги — светлые, гладкие наверняка. Только на задней стороне бёдер — это даже звучит непристойно, господи — несколько белых полос. Мицуя глубоко вдыхает, берёт со стиральной машинки скребок и опускается на колени. Старательно не смотрит вверх. Левая рука инстинктивно дёргается — схватиться за коленку то ли для устойчивости, то ли из чувства собственничества. Но Хаккай, наверное, от такого в обморок упадёт, и Мицуя за ним, поэтому он упирается ладонью в пол и максимально быстро и аккуратно соскребает остатки крема с хаккаевых бёдер. Бёдра чуть подрагивают, и Мицуя не думает-не думает-не думает. Спрашивает, чтоб не думать совсем: — Это не больно? — и от хрипотцы в собственном голосе становится совершенно по-дурному жарко. Хаккай громко сглатывает. — Нет, — отвечает тихо, и не понять, то ли голос сел, то ли смущается. Мицую всё равно мурашками прошивает, да так, что он едва не роняет скребок. — Щекотно немного, и всё. — И всё? — Мицуя откладывает скребок, щурится на чистую кожу. — И всё. Хаккай поворачивается к нему лицом — коленями, если быть точнее. Мицуя поднимает взгляд. Ванную комнату сворачивает и выкручивает в бесконечное пространство, и всё, что остаётся в мире Мицуи — это бесконечно высокий, ужасающе красный Хаккай, улыбающийся нервно и растерянно, вцепившийся в край ванны пальцами. Мицуя тоже хочет вцепиться, заземлиться хоть немного, иначе его унесёт совсем, и он либо сгорит, либо испарится, либо провалится через кафельный пол к самому ядру Земли. Ноги Хаккая на ощупь одуряюще гладкие. Мицуя сжимает пальцы, твёрдо и плотно ведёт от лодыжек по сильным икрам, выше, к коленям и дальше, и сам приподнимается, не отрывая взгляд от лица Хаккая — рот приоткрыт, блестит кромка зубов, и глаза блестят, синие-синие, с разлившимся океаном зрачков. Мицуя тянется вверх. Ладонь Хаккая закрывает ему глаза. Другая — горячая, большая — тяжело опускается на плечо, останавливая. — Таканчик, — задушено шепчет Хаккай. — Я же правда умру, погоди, ты же такой… я не могу так, меня кроет, я отсюда не выйду, я же говорил… Мицуя выдыхает, обжигая губы горячим воздухом. Цепляется за остатки самообладания, беспомощно сжимает руки на хаккаевых бёдрах — раз, два. Под ладонями — влажные остатки крема, мягкая гладкая кожа, устрашающая сила мышц. Мицуя опускает руки. Упирается в пол. Мягко убирает голову от чужих рук, поводит плечом, но глаз пока не открывает. Знает — если увидит, то сдержаться точно не сможет. Хрипит: — Хаккай. Иди уже в душ. Над головой Мицуи — то ли смешок, то ли выдох. Затем — шуршание ткани, переступ ног, шорох шторки душа. Бьют по дну ванны первые струи воды. Мицуя выходит за дверь. Прижимается к ней спиной, выравнивает дыхание. Сердце бьётся где-то под горлом, и непонятно, то ли Мицую сейчас стошнит, то ли он просто умрёт. В коридоре очень прохладно. Вся жара осталась в тесной ванной. В ванной, где сейчас стоит под душем Хаккай с подрагивающим шрамом на губах, широкими горячими ладонями и гладкими, невероятно гладкими ногами. Мицуя облизывает сухие губы и идёт расстилать футон. Ставит телефон на беззвучный — Дракен подождёт, Пачин и его проблемы с математикой подождут, даже фотографии девочек от мамы подождут. Мицуя уже ждать не может. Дверь ванной открывается с тихим щелчком.