***
Эдди не печатают, его карьера катится псу под хвост. Чтобы держаться на плаву, он хватается за любую гадость. За любую соломинку. Он рад даже звонку детектива Малигана, который превращает в дерьмо его томное тихое утро. Детектив так детектив. Может быть, из его тухлого предложения о сотрудничестве и визита в Сан-Квентин что-нибудь да получится. Хотя Веном против на весь туалет полицейского управления: «Мы должны бороться со злом, а не рассказывать о нём». А ещё этот чёрный говнюк кричит: «Убери от меня свои культяпки». Совсем распоясался. Но Эдди стерпит и этот наезд, потому что знает, что дома Веном успокоится, в качестве извинения положит его в ванну, сделает массаж, приговаривая «вкусный запах, вкусный запах», а потом отнесёт в кровать. Эдди будет дуться, но ему будет нравиться. В ожидании вечера Эдди разгоняет своего двухколёсного «мальчика» и мчится на эксклюзив с Клетусом — его последний шанс на зарплату в этом месяце. Когда Эдди входит в оборудованную по последнему слову тюремной науки камеру, Клетус ему напоминает его редактора — такой же патетичный и упоротый. Веном кричит ему в ухо: «Давай откусим ему бошку, пока не поздно!» Эдди морщит лоб, утихомиривая симбиота, почти нормальным голосом спрашивает: — Зачем тебе именно я? — Ты мне нравишься… «Он что? Считает тебя красавчиком? Или отмороженным маньяком? Нечего с ним заигрывать. Пора выводить его на путь истинный», — вносит свою лепту в разговор Веном. Негодует внутри, вырабатывая гнев и отвращение, которые совершенно точно не принадлежат Эдди, но пропитывают его насквозь, так что Эдди начинает их разделять с Веномом поневоле. — Обыватели обожают маньяков, — как ни в чём не бывало говорит Клетус. «И ведь не поспоришь», — самодовольно думает Эдди, когда его первая за два года стори о жертвах Кэседи Клетуса расходится астрономическими тиражами, перепечатывается в Нью-Йоркской прессе и приносит ощутимый доход. И надо бы радоваться, но разделить радость, кроме Венома, не с кем. Они оба смотрят на телефон и оба тяжело вздыхают. «Она сама должна позвонить», — думает Эдди. «Она позвонит. Я неотразим!» — взбрыкивает Веном. Энн не звонит. Им вдвоём неплохо, но с Энн обоим нравилось бы больше. Веном распаляется: «Она должна быть с нами!» — теряет самообладание и весь фенилэтиламин. Пережить его стенания — «Жрать», «Я её доктору бошку отгрызу», «Жрать», — очень трудно. Чтобы спасти свой готовый взорваться мозг, Эдди предлагает снова посмотреть мелодраму. Прихватывает в магазине мадам Чэн, где все за полтора доллара, «Титаник». Говорит: — Там такая актриса. Тебе понравится. — Какая? — спрашивает Веном. — Мелодраматичная, — отвечает Эдди и в попытке описать Кейт Уинслет вместо слов растопыривает пальцы, словно пытаясь удержать в них две дыньки. Добавляет: — Лечит сердечные раны. — Хрх-хух! — одобрительно рычит Веном. И они смотрят, развалившись на диване. Веном начинает реагировать. «Никакой рефлексии», — думает Эдди. «Кто бы говорил», — огрызается Веном. — Всё, выключаем. Я устал с тобой третий раз смотреть одно и то же, — мстительно парирует Эдди и вырубает плазму.***
Эдди так давно зарабатывает на жизнь, играя с катастрофами и скандалами, что развивает в себе способность пессимистического воображения. Оно становится ему заменой проницательности, поэтому после суматохи с телефонным звонком Энн он не ждёт ничего хорошего. Когда Энн объявляет о помолвке с доктором, он чуть не восклицает с фатализмом оракула: «Я так и знал!» Старается быть непробиваемым и независимым, но эмоции всё-таки берут над ним верх. После гонок по ночной трассе он заваливается домой в полуобморочном состоянии, обессилев, забрасывает себя подобно, старому одеялу, на диван и отключается. Просыпается среди ночи оттого, что четвёртый том собраний сочинений Фрейда обрушивается на него и раскрывается палаткой на животе. «Упс», — совершенно упавшим голосом говорит Веном. В темноте и со сна он кажется Эдди смутно соблазнительным, смутно человеком. Эдди быстро касается Венома губами, пока не передумалось, стягивает боксеры. Утешение — это то, что ему сейчас нужно. Однако Веном и здесь делает всё наперекор. Один его тентакль складывается в петлю, скользит по маковке, цепляет за ухо и за щёки, задерживается на один судорожный вздох на ключицах, а потом грубо обрушивается вниз, стягивает руки вдоль тела. Другим щупальцем Веном Эдди переворачивает, наклоняет, словно хочет перекинуть, как мальчишку, через колено. — Ты что, паразит! Собираешься меня пороть? — верещит Эдди и вдруг снова чувствует себя беспомощным, как в детстве, пытается вырваться, но отростки Венома только крепче стягивают руки и мобилизуют тело. Тут же крепкое и отчаянно холодное раздвигает анус и протискивается внутрь. — Интромиссия сзади, — зловеще шепчет Веном, вращая кончиком языка у Эдди в ушной раковине. — Только что прочитал. Доктор Фрейд рекомендует при эмоциональных потрясениях и застарелых травматизмах. Тебе нравится? — Нет, — теряя самообладание, говорит Эдди. Потом признаётся. — Да, — потому что от боли становится легче, потому что боль в теле замещает боль в сердце. — Терапия, — хищно выдыхает Веном. — Лечим сердечные раны. На это Эдди уже ничего не говорит, только вбирает мощные толчки до хруста позвонков. Отпускает мысли, медленно плывёт в пустоте. Его качает в тентаклях Венома от боли к удовольствию, как лодку на озере, он чувствует приливы желания и отливы жалости к себе. А потом в нём смешиваются мысли о прошлом с Энн и мысли о настоящем с Веномом, и настоящее пересиливает. До Венома у Эдди были мечты и не было куриц. До Венома у Эдди была любовь, но не было такого классного секса. Наутро Веном забывает о всякой ночной чепухе, эмоциональной боли и страданиях по Энн, а у Эдди лицо так и остается помятым, как несвежая постель. Он его держит печальным, чтобы не улыбаться и не дать Веному повода почувствовать своё превосходство. Веном же с энтузиазмом готовит яичницу.***
Энн заходит в допросную вместе со струёй свежего воздуха, от Энн пахнет погожим днём… «И выглядит она на все свои деньги», — невольно добавляет про себя Эдди голосом Венома. И подзависает. Он смотрит на Энн, а думает о Веноме, смотрит на бриллиантовое кольцо, а думает о носках-кайфушках, которые остались дома и которые Веном ему связал на днюху. Такие — чёрные, из толстой шерсти, с вывязанными пальцами, яркого красного цвета, с белой ниткой на резинке. — Ну как? — выдавливает он из себя. — Не нашёлся? — и видит, как губы Энн превращаются в чёрный обугленный рот с неожиданным всплеском частокола белоснежных клыков. — Вечер в хату! — опережает все его слова Веном. — Погнали отсюда! — Он не хочет вылезать, — уже на улице говорит Энн. Ну ещё бы. Энн и её тело всегда нравились Веному больше. Кто бы сомневался в том, что симбиот наслаждается и ублажает себя. Извращенец. Паразит. Эдди не успевает по-настоящему и как следует разозлиться, как снова чувствует своего симбиота внутри. Слышит привычное рыканье: — Целуй! Странным образом ощущает возбуждение своё и Венома, только не может понять, отчего это возбуждение возникло: оттого ли, что они снова соединили человеческую плоть и тяжёлую, беспокойную инопланетную биомассу, или оттого, что в их руках Энн и они с Веномом вместе ощущают, как быстро и отчаянно бьётся её сердце, как разгораются от жара мочки её ушей, как кровь, пропитанная гормонами и феромонами, устремляется вниз… — Когда спасём город, назовёмся Смертельными Защитниками, — первым приходит в себя и прерывает череду слишком неожиданных совместных ощущений Веном.***
Эдди закрывает глаза и полностью отдаёт своё тело в распоряжение симбиоту — будь что будет, на семь бед у него один Веном. Наслаждается выбросами адреналина, скоростью… И, открыв глаза, даже не понимает, где они оба оказываются. Ясно, что где-то очень далеко от полиции, цивилизации, Энн и обывателей, которые так любят убивать маньяков, тварей и монстров. «На западе от нас Гаити, — баском мурлыкает в его голове Веном. У них на Гаити можно отрывать головы направо и налево. На востоке — Доминикана. У этих есть плазмы, кухни и гостиницы. Вот только кур нигде нет. Есть игуаны». Эдди подумал: «Могло бы быть хуже». «Могло бы быть и лучше, — тут же возразил Веном. — На Сен-Мартине игуаны повсюду, а тут я только одну приманил. Но пока останемся. Место стратегическое. Отсюда мы развернёмся». Эдди не знает, что сказать. Он туманно представляет себе будущее. Меланхолично посмотрит на закат цвета свежевыпущенной крови, которую сосут из него комары, и на облако в форме отрубленного языка*. Опять сливается с Веномом полностью. С удовольствием чувствует, как их голые ступни зарываются в песок, как ветер трогает их коротко, почти под ноль остриженные волосы — одни на двоих. В животе начинает урчать у обоих. Когда солнце почти наполовину скрывается за морем, они идут искать себе незанятое туристами бунгало. Проникнуть туда Веному не составляет труда. Подключить электричество, телефон, интернет и спутниковые каналы тоже. Наутро Веном, задумчиво смотря на батарею из кастрюлек, говорит: — Давай позвоним Энн? — Она не приедет, — позёвывает хорошо выспавшийся и посвежевший Эдди. — У неё есть доктор, который умеет в нужный момент зажечь так, что мало не покажется. — Давай всё равно ей позвоним. Скажем ей, что теперь мы Санчо и Тонкий Хот, а она — наша ветряная мельница. — Почему мельница, Веном? Опять ты всё напутал. Идальго Дон Кихот Ламанчский воевал с мельницами, а подвиги совершал в честь Дульсинеи. — Давай позвоним нашей Дульсинее и совершим в честь неё подвиг. Один видеозвонок. Чтобы она знала, что у нас всё хорошо, — не унимается Веном. — Давай приготовим ей яичницу онлайн! Только представь: ты обнажённый, я обнажённый, подходим к этой красивой плите, берём эти медные сковородки, раскалываем эти чудесные яйца. Ты почёсываешь свою тугую задницу, я почёсываю твою тугую задницу, наши напряжённые мышцы внизу спины… Смак! Мы будем неотразимы, как греческие боги. Она оценит. Эдди вздыхает. И впервые думает: да им и без Энн хорошо.