***
Человеческая память устроена странно. Честно говоря, человеческая память устроена довольно по-мудацки, но ещё в неполные тринадцать Кэсси так не выражалась. Старалась, по крайней мере. Щелчок она почему-то перенесла стойко. Как муравей, чей формикарий сильно-пресильно тряхнули, а потом поставили, и он снова побежал по своим делам как ни в чём ни бывало. Кэсси помнит взрослых, которые стояли на улицах, панически хватая ртом воздух, перемешанный с чёрным пеплом, помнит, как мама не вернулась с работы ни спустя восемь часов, ни спустя восемь дней, как папа перестал брать трубку. Как отчим, весь из себя бравый правильный полицейский, сначала изгрыз на нервах пальцы до мяса, а потом взял привычку закрываться по ночам на кухне, пить и подвывать. Может, не будь он таким правильным, Кэсси оказалась бы в интернате, но отчим безропотно тянул лямку. Трудно воспитывать девочку, плохо понимая девочек. Труднее воспитывать дочку Скотта Лэнга, чьи гены с каждым годом не просто проявляются сильнее, а прут внаглую. Так заметно, что человеческая память — та самая, по-мудацки устроенная, — оправившись после Щелчка, выкопала из прошлого не то, что Скотт Лэнг был героем. Спокойная жизнь кончилась, когда Кэсси на уроке в спину прилетел смятый комок бумаги. Она развернула его — и обнаружила распечатку старой страницы из интернет-издания. Криминальную хронику, где посреди полосы красовалось фото папы в наручниках. — Дочь вора, — хихикнули одноклассники с задней парты. — Супергерой Человек-Вор. Кэсси молча расправила лист и убрала в рюкзак. Но покоя с тех пор не было. Если у кого-то пропадал завтрак, ручка, любая мелочь, карманные деньги — пальцем тут же тыкали в неё. Кэсси Лэнг, дочь вора. Кэсси Лэнг, ну эта, с дурной наследственностью. Кэсси Лэнг, чья мама легла из-под зэка под копа. Может, потому она ничего не говорила отчиму. Приходила домой, делала все уроки, даже если не хотелось, ухаживала за подарком отца — маленьким настольным формикарием. Ни с кем не водила дружбы, но и до поры до времени не дралась. Надеялась, что заткнутся. Пыталась быть пацифистом, как папа. Но однажды у девчонки из богатеньких кто-то упёр смартфон. Конечно, после уроков толпа окружила именно Кэсси. Все прихлебатели той стервы. Может, она и не теряла телефон, а просто решила проверить свою власть, вдруг подумала Кэсси, ощутив лопатками сквозь ткань футболки прохладную стену, — и тут же зло оттолкнулась от неё, вспомнив всё, чему её учил папа, что успела показать Хоуп и базовые приёмы джиу-джитсу. Не то чтобы этого было достаточно: домой Кэсси вернулась в рваной одежде, с наливающимися кровоподтёками, прикладывая к разбитому носу ведёрко мороженого. Хрящ подозрительно хорошо двигался. Просто села напротив формикария — и сидела-сидела-сидела. Впервые — а всего это случалось два раза — даже не сделала уроки. Отчим вернулся с работы только в ночи. Так и застал Кэсси напротив муравьиной фермы — она даже не всю кровь с лица оттёрла. — Кто тебя так? — ужаснулся он. — За что? Кэсси вздохнула. Нижняя губа почти не шевелилась, и слова как будто переваливались через неё по одному. — Непреодолимые разногласия с лицами пубертатного возраста, — сообщила она. И ограничилась этим — а он и не настаивал. Руки чесались сделать что-нибудь бунтарское ещё полгода до этого происшествия. Что-нибудь такое-эдакое, из ряда вон, что-то, что выделило бы её из всех сильнее нынешнего. Укрепило статус белой вороны, сделало до того чужой, что вовсе неприкасаемой. Может, позволило бы сойтись с другими фриками, те бывают интересными. Но с одними дурными компаниями Кэсси было скучно, в другие её не брали из-за дурной славы. Обрезать волосы и красить их в вырвиглазный цвет было жалко, неформальные шмотки ей не шли. Интернет-общение тоже не слишком-то выручало: Кэсси оказалась из тех, кто хотел живого, хотел болтать вслух, видеть живой смех, брать за руку, обнимать, делать дурацкие совместные селфи. Обсуждать на форумах по интересам тоже было особо нечего — Щелчок жёстко ударил по гик-культуре. Мало того, что исчезли многие сценаристы, режиссёры, актёры — кинокомпании, мать их так, не горели желанием выпускать фильмы в полупустой кинозал, которым стал целый мир. Кругом засада. И скука. От этой самой скуки Кэсси записалась на занятия джиу-джитсу, вспоминая разговоры с Хоуп и рассказы о том, каким нелепым лохом был папа в первых спаррингах. От неё же — потому что занятия были всего два раза в неделю — пошла на курсы ударников. Довольно бессмысленно, если нет шансов попасть в группу, но молотить по барабанам ей нравилось ещё тогда, когда папа под домашним арестом купил себе ударную установку для видеоигры. Но в тот день, сидя перед муравьиной фермой несколько часов кряду, Кэсси вдруг сильнее всего захотела забрать из дома папы коммуникатор Пима. Тот, что не вмонтирован в шлем. Даже не для того, чтобы научиться управлять муравьями и защищать себя, раз больше никто не защитит, и уж совершенно точно — не чтобы пойти по стопам отца. Коммуникатор Пима просто вдруг показался Кэсси лучшим способом завести много друзей. Муравьи, в конце-то концов, ни за что не стали бы орать в спину, что она дочь вора и сама наверняка воровка. Не только потому, что их речевой аппарат для этого не предназначен: для них Скотт Лэнг всегда был только героем и другом. Залезть в папин дом в его отсутствие, ничего никому не сказав, и позаимствовать кое-что, всё равно ему не нужное — это же не считается. Именно эту мысль Кэсси крутила в голове точно так же, как ключи на пальце, стоя на крыльце. Если бы не тишина, оглушительная немая тишина, то днём легко позабыть, что его нет. Окна всего лишь чуть грязнее, чем когда папа здесь жил. Всё-таки это папин дом, и в нём папины вещи, и коммуникатор — в отличие от остального снаряжения — тоже его. Хэнк Пим разрешил полностью распоряжаться одним, хотя костюм и всё остальное по-прежнему числились его собственностью. Кэсси решительно вставила ключ в замок, повернула — и толкнула тонко скрипнувшую дверь. А вот внутри уже было безжизненно. Пыльный порядок: всё на своих местах, всё никому не нужно, в трубах не шумела вода, по проводам не бежал ток. Отчим давно «законсервировал» дом, и спящие комнаты как будто никогда и не принадлежали Скотту Лэнгу. Проходя по ним, Кэсси смела ладонью пыль со стопки журналов про видеоигры и комиксов в коридоре, перебрала и полистала их, неровно сложила, потом покидала дротики в дартс — все мимо «яблочка» — и оставила там торчать. Задержалась у шкафа: провела ладонью по висящим на вешалках рубашкам, ткнулась в них лицом, надеясь почувствовать знакомый запах, но он уже выветрился. От папиной одежды пахло только пылью. Недолго думая, точнее, вообще не задумавшись, Кэсси вытащила из шкафа несколько его футболок и рубашек — и положила в свой рюкзак. Можно было забрать хоть всё из этого дома. Папа бы не ругался. Тем более подростку было чем поживиться в имуществе Скотта Лэнга, хоть теми же приставками, на которые отчима развести так и не удалось. Но брать что-то кроме коммуникатора она не собиралась принципиально. Когда тебя столько времени выставляют воровкой, даже у собственного отца без спроса что-то брать неловко. Даже если не знаешь, когда он вернётся. Даже если не знаешь, вернётся ли. В сейфах папа принципиально ничего не хранил. Говорил, что сейфы выносят в первую очередь, что сейфы, вероятно, для воров и придуманы. Всё немногое действительно ценное папа хранил небрежно, на видном месте или в дурацких тайниках — да, вроде потемневшего кубка «Лучшей бабушке». Кэсси либо знала их, либо способна была разгадать ход папиных мыслей. Наличие — точнее, отсутствие, — костюма в кубке она проверила давно. Ещё когда они убирались тут с отчимом. Так и догадалась, что он пропал как Человек-Муравей. Коммуникатор нашёлся в ящике в гостиной. Среди спутанных наушников, блистеров с батарейками, коробок от старых мобильников. Кэсси сцапала его мгновенно, сразу нацепила на ухо и стала уже задвигать ящик, как вдруг в ней проснулось любопытство. На кой чёрт папе коробка от телефона, выпущенного примерно в одно время с самой Кэсси? Честное слово, она просто хотела посмотреть на старый телефон. Она правда надеялась, что там старый телефон. Такой, с огромной симкой, больше её нынешней домашней трубки. Дешёвый и реальный способ путешествовать во времени — трогать всякое старьё. Кэсси достала коробку и потянула картонный клапан. И затаила дыхание. Там лежало имущество Пима — наверное, папин неприкосновенный запас. Или забытая нычка с расходниками, сделанная после той фигни в Германии, из-за которой он угодил сначала в Рафт, а потом под домашний арест. Несколько метательных дисков и запаянная с двух концов в металл колба со светло-красной субстанцией. Она, наверное, не собиралась ничего брать. Отцу это не принадлежало, а значит, не принадлежало и ей. Но пальцы сами потянулись: папы нет, Хэнка нет, Хоуп нет. Она оправдывалась, что не знает, как это применять, что берёт просто на память, что будет крутить эти диски в пальцах, как делал папа и как учил её от скуки. И не все, а только два. Зачем только она взяла в руки эту проклятую колбу? Вышло почти как в сказочной пещере, где следовало потрогать только лампу с джинном, а остальное ни-ни. Или как во всяких суевериях, мол, высшие силы как-то отмечают вора. Кэсси вертела её в руках, разглядывала красную жидкость — частицы Пима — в лучах пыльного солнца. Почему-то всё никак не могла положить. В одну секунду в коридоре мёртвого дома что-то дохнуло и пришло в движение. Стеклянная колба сама легла в ладонь, и пальцы стиснулись вокруг хрупкого стекла. — Папа? Но с последним хриплым звуком этого слова, тоже будто покрывшегося пылью, опять воцарилась тишина. Кэсси поднялась на негнущихся ногах. Вышла в коридор. Увидела: всего лишь разъехалась и обрушилась потревоженная ею стопка журналов. Только тогда она перевела взгляд на ладонь — и обнаружила, что из неё торчат осколки, и светло-красное мешается с тёмно-красным. Три дня Кэсси думала, что ей нехорошо потому, что колба была грязная, что она до этого трогала пыльные вещи и в рану попала какая-то дрянь. Частицы Пима, как ей казалось, должны были повлиять сразу или никогда; а Кэсси ни увеличилась, ни уменьшилась. Только долго и по-взрослому материлась в ванной, пытаясь найти не просроченный антисептик в папиной аптечке и аккуратно забинтовать ладонь. Она уже раздумывала пойти к врачу, когда метка вора едва ли не загорелась у неё на лбу. Ночью ей снилось что-то тревожное, и она проснулась оттого, что стукнулась об изголовье кровати темечком, хотя чувствовала пяткой самый конец матраса. Утром почти всё было нормально — но джинсы вдруг открыли косточки на щиколотках, а папина рубашка хоть и села мешком, но Кэсси больше в ней не тонула. — Ты так выросла за последнее время, — только и отметил отчим, убегая на службу на сутки. Весь учебный день в голове Кэсси стоял гул, как в улье, и она не понимала ровным счётом ничего, что ей говорили — особенно когда поняла, что джинсы снова стали нормальной длины; а потом она во второй раз в жизни не сделала домашку. Нужно же было разобраться, что с ней произошло и как это контролировать.***
— Я тут подумал, — начинает папа вместо приветствия, встречая Кэсси в дверях после занятий, — что ты можешь мне довериться, даже если это будет чёртов андроид, сейчас такой век на дворе, что, в общем… — Пап. Она ставит рюкзак и долго, долго смотрит на него. Натягивает рукава рубашки до самых кончиков пальцев. Тяжело вздыхает. — Я скрываю от тебя не это. Нормальный отец, заслышав такое, сделал бы серьёзное лицо. Спросил бы, например, не беременна ли она. Или не употребляет. Или не курит, на худой конец. — Ты вступила в фан-клуб «Стар Трека» и отвергла Орден Джедаев? Скотт Лэнг — не нормальный отец. С дочерью нормального отца, впрочем, такое бы и не произошло. Но и признаваться ему во всякой фигне могло быть невыносимым, а Кэсси может рассказать папе всё. Просто ей нужно было подыскать правильные слова и интонации. Просто ей нужно было понять, как упомянуть травлю не содрогнувшись, с подростковым пофигизмом. Пофигизм — вообще ужасно полезная вещь, если твой рост неконтролируемо меняется при потере душевного равновесия. Кэсси, подхватывая папину интонацию, точь-в-точь, поднимает бровь и тараторит: — Вообще-то твой старый муравьиный коммуникатор не пропал. Это я его взяла и пользуюсь. Ах да, и ещё добавила себе три сантиметра роста. Давай-ка я расскажу тебе, как, а домашку делать не буду. Это всего третий раз, честно. Просто история будет долгой. Там ещё будет арка о том, почему династия воров из Лэнгов не получится. И больше всего Кэсси нравится, что её папа не воспринимает её честный ответ как глупую шутку.