F60.6

феликс вгрызается в свое отчаяние с каждым днём все сильнее. у него в почках бьются аметисты друг о друга, когда его впервые больно пинают в живот одноклассники. взросление странная штука, наверное, у них просто гормоны. он не просит стаю гиен прекратить, не зовёт на помощь, когда чувствует в горле противно булькающую кровь. будучи и так по локоть в грязи, предпочитает не марать свое оригами-сердце (вдруг хёнджин захочет принять в качестве скромного подарка), надеясь сохранить первоначальный цвет. он спотыкается о порог, сбрасывая утепленную джинсовку куда-то в недра шкафа. рубашка мерзко липнет к спине; белые носы конверсов расписаны фиолетовой блестящей ручкой с приторным запахом. только нужно будет обновить, ибо истины октябрьским снегом смываются быстрее, чем июльским дождём, но ведь так хочется остаться в своем бесконечном лете. туда зовет чужой (чужой ли?) голос, от чего противиться совсем не хочется. липкие пальцы тревожности там точно не смогут схватить за горло. даже лёгкие выплёвывать не придется. тумба в ликсовой комнате походит скорее на ведьминский алтарь: пара бутылочек аптечных масел для аромалампы (лаванда, бергамот и цитрус приятно щекочут нос), карты таро в синем бархатном мешочке, забавный ночник в виде совы, несколько упаковок благовоний, забытые сгоревшие спички и контейнер для линз. даже ведьмы иногда плохо видят. плотные шторы всегда закрывают широкое окно, где на подоконнике сидит куча плюшевых игрушек. созвездия на щеках с каждым днём становятся все бледнее, они не видят солнца, но зато где-то за грудной клеткой феликс ощущает взрыв сверхновой. может, это перегорела одна из многих его гирлянд. соседи жаловались на запах гари. нужно проверить. красным чудовищем на кровати раскинут толстый плед с каким-то уродливым жёлтым узором. может быть, именно из-за него ночью моль страшно долбится о лампу? но под ним жарко спать, а ступни и ладони у феликса всегда ледяные, будто он стекляшка. на подушке с заплаткой гордо восседает серая плюшевая крыса, подаренная хёнджином еще несколько месяцев назад. сердце больно пружинит. жаль только, что придется оставить ее здесь. сдерживая панику в огромных зрачках, феликс почти не удивляется, когда находит полупустую пачку транквилизаторов на полу. где-то рядом выписки из больницы со смешным врачебным почерком и «бесы» достоевского. конечно же. он мечтает о том, чтобы вырвать свои внутренности и больше никогда не тревожиться. первым делом избавиться бы от лёгких, потому что дышать с перевязанным толстой цепью горлом не всегда получается. так старательно душат, но все закончить не могут. затем, попрощаться бы со своим мозгом, что каждую ночь подкидывает ему пачку мерзких кошмаров. забавный, ну кто, в самом деле, может путать сладкое с горьким? глупый! на языке ощущается такой мерзкий желчный вкус, что на секунду становится дурно. все-таки стоило стащить утром тот бутерброд с сыром, чтобы еще мама обязательно увидела. она такая треснутая, почти прозрачная, с каждым днем растворяется в дыме сандаловых благовоний, которыми чистит углы от нечисти по совету коллеги. надеется, что ее бедного мальчика отпустит эта страшная напасть. потом только слышит ночью на кухне вовсе не дэвида боуи, а завывание умершего. кажется, что в комнате что-то разлагается, отдает гнилью. открыть бы форточку, но тогда все магическое растворится и перестанет быть таким значимым. тайфун вваливается в ликсову душную коробку четыре на четыре, прижимается холодными губами ко лбу, словно прощается со смертником. он весь такой сошедший со страниц книг, жанр которых еще не придуман, эдакий сам себе автор. у него волосы уже совсем длинные и родинка смешная под глазом, он пахнет сыростью и базиликом, на шее болтается розовый кварц: феликс подарил, когда чуть не упал с балкона под дымкой сладкого дешевого алкоголя. хёнджин говорит, что под подъездом опять стоит неотложка, наверное, для той старухи со второго этажа, что все никак не может успокоить свое глупое сердце. мямлит про «показалось, что с тобой что-то случилось», а феликс понимающе кивает и почти не плачет, когда немеющими пальцами больше не ощущает мягкость чужой поношенной толстовки, но все равно заботливо вяжет из шнурков петли. с ним уже точно ничего не случится, потому что однажды на кухне перестанет завывать мертвец, и дэвид боуи снова споет саундтрек к «доктор хаус». мама рано или поздно перестанет брать его благовония и носиться по углам, надеясь обрести покой ночью, ибо сил хотя бы на жалкое подобие существования не остается совсем. она не хочет, чтобы феликс покидал свой уютный шалаш и убегал на волю с мальчиком-тайфуном. но с этим уже ничего не поделаешь. ведь уходить с хёнджином совсем не страшно — тревожность боится мертвецов. у него глаза добрые, хоть в них и не искрится созвездие рыб, но зато взрываются целые вселенные. руки, заботливые и нежные, теряются в белокурых локонах его тревожного мальчика; он прижимает феликса к своей не дышащей груди и обещает показать спику. его ласковый страдающий мальчик заслужил так много вселенных. плюшевую крысу феликс забирает с собой.