Вкус губ твоих

** Дункан осмотрелся по сторонам, пригубив из услужливо поданной ему маленькой чашечки фременского кофе. Всего-то несколько глотков обжёгшие язык и глотку горечью, но он был благодарен за влагу в любом виде. Вокруг царила удушающая жара и дрожащий воздух, пропитанный причудливой смесью из запаха человеческих тел и Пряности, был способен вызвать у неподготовленного человека приступ удушья. Он, наверное, и сам пах сейчас не лучше. Сиетч кипел жизнью и походил на вырубленный в скале гудящий улей: узкие коридоры и бесконечные, извилистые туннели, маленькие комнатки, создающие мнимую иллюзию приватности. Грубый говор фременов походил собой на глухой рокот волн, и Дункан как-то даже сказал об этом Стилгару, но его сравнение естественно не было понято, ибо жители песчаных дюн Арракиса понятия не имели, как звучат волны, разбиваясь о каменистый берег. Сделав маленький глоток и стараясь растянуть удовольствие подольше, Дункан задумчиво сморщил лоб. Глубокие раздумья, признаться, никогда не были его сильнейшей стороной. Раньше всё было проще, прямолинейней, менее запутанное: служение Великому Дому Атрейдесов честью и правдой, неописуемой красоты Каладанские восходы и закаты, мелодичные переборы балисета и прибаутки старины Гурни, чётко спланированные военные задания и график интенсивных тренировок, и ещё был… юный наследник, сын герцога Лето. Пол. Он рос на глазах Дункана, превращаясь из тоненького, наделенного пытливым умом мальчишки в стройного, задумчивого юношу. Тёмные, густые кудри обрамляли его утонченное лицо с острыми скулами, о которые, казалось, можно было порезаться, а тонкая складочка, залегшая между чёрными бровями, говорила о непростом нраве и склонности к созерцанию. Дункан любил его улыбку, ведь она гораздо гармоничнее смотрелась на его таком ещё юном лице, озаряя его изнутри потаенным светом, будто одинокий луч солнца прорезал налившееся дождём небо Каладана. В такие мгновения Пол выглядел совсем ребенком, и Дункан запускал пальцы в его буйные, шёлковые наощупь вьющиеся волосы по-дружески ероша их, а затем вспыхивая от собственной же проявленной фамильярности. Всё же он часто забывал, что Пол уже вырос. Порой из глубин его темно-зелёных, будто мхи Каладана, глаз на него взирала тысячелетняя печаль, от которой Дункану становилось не по себе и что-то смутное внезапно стискивало ему грудь подобно металлическим тискам. В такие моменты ему хотелось протянуть руку, провести по гладкой щеке, чтобы Пол почувствовал тепло, хотелось подхватить юношу на руки и закружить как когда-то в детстве. Его смех походил на перезвон тысячи серебряных колокольчиков и Дункан слишком поздно понял, насколько сильную зависимость успел вызвать в нём этот звук. Пола окружала невидимая глазу аура. Её сложно было облечь в слова, но она ощущалась во всём его облике. Некая скрытая сила, словно стальная рука, затянутая в мягчайший бархат перчатки. За несколько недель до отлёта на Арракис меланхоличное выражение всё чаще не сходило с лица Пола и под его глазами залегли тени. Дункан видел, что юного герцога что-то гнетёт, гложет изнутри. Не раз он порывался расспросить Пола, но понимал, что возможно не имеет на это права. Он терпеливо ждал, пока тот раскроется перед ним сам, и вот в один прекрасный день этот момент настал. — Ты витаешь где-то далеко отсюда. В настоящем бою у тебя не будет права на такую роскошь, — Дункан протянул Полу руку помогая подняться на ноги. На висках и лбу выступили крупные градины пота, и дыхание было прерывистым после их тренировочной схватки. Белая рубаха из свободной ткани противно липла к мокрой спине. Дункан нажал на небольшую кнопку и мерное гудение силового щита прекратилось. Пол нахмурился, тряхнув кудрями, его узкая грудь ходила ходуном, пока он тщетно старался восстановить дыхание. Он чувствовал на себе внимательный, изучающий взгляд Дункана, на лице которого читалось неподдельное беспокойство. Пол колебался. Одна часть его порывалась поделиться с Дунканом образами из своих видений, которые, казалось, струились по его венам, отравляя существование, будто медленный яд, от которого ещё не было изобретено противоядие. Это было слишком заманчивым, ведь иногда его ноша становилась невыносимой. Возможно, мать понимала то, что творилось с ним на каком-то особом инстинктивном уровне, но он чётко осознавал, что она не в силах разделить его бремя. Он плохо спал ночами, вскакивая на пропитанной потом смятой постели, задыхающийся и испуганный. Пол чувствовал себя маленьким, загнанным, пойманным в ловушку зверьком, которому вновь и вновь приходилось вырываться, ища выход из капкана собственных страхов. Он видел смерть и бескрайние пески; красное на золотом. Тяжелые капли, падающие с окровавленного клинка. Бескровное лицо Дункана и его мертвые открытые глаза. В видении ему хотелось протянуть руку, чтобы закрыть их навеки, но такой возможности не было. Он судорожно вскидывался в кровати, и бешено колотящееся сердце отдавалось в висках непрекращающейся барабанной дробью. Глупо было рассчитывать на то, что расскажи он о своих мучительных снах Дункану, они бы прекратились, но глядя сейчас в его искренне встревоженное лицо он не устоял перед соблазном. — Я плохо сплю, Дункан. Мои сны… они преследуют меня. Повторяются снова и снова. Они, мягко говоря, не очень приятны. Им, кажется, нет и не будет конца. Я так устал, — Пол поморщился от того насколько слабым показался ему собственный голос. От участливого взгляда Дункана его щеки потеплели. Он не хотел выглядеть слабым, но почувствовав сильную руку на своём плече чуть не расплакался. Он стоял, стиснув зубы, позволяя Дункану прижимать себя к своей широкой груди. У него вырвался предательский тихий всхлип. Кажется, впервые за долгое время тревога постепенно отпускала его измученный разум. Дункан заключил его в объятия просто потому, что это было единственным, что пришло ему в возникшей ситуации на ум. Он сам спросил и получил ответ, откровенное признание, с которым он ещё до конца не разобрался, зная лишь одно: прижать к себе, обнять, успокоить и защитить – вот именно то, что казалось уместным, правильным и необходимым. Всхлип Пола отозвался тупой болью у него в сердце. — Пол, что ты видишь? Скажи мне. Кожу на шее Дункана щекотало горячее дыхание, и он чувствовал, как хрупкие пальцы впивались ему в плечи сквозь тонкую ткань рубахи. Слова полились из Пола несдерживаемым потоком, словно какой-то невидимый барьер внезапно был вмиг разрушен. Дункан надеялся, что это принесёт юноше облегчение. — Я вижу тебя в своих снах и ты умираешь каждый раз. Кровь сочится из твоих ран, растекаясь багровой лужей под твоим распластанным безжизненным телом. Твоё застывшее лицо походит на белую маску. Я теряю тебя, и ты уходишь в небытие… навсегда… Дункан сам не понимает, отчего у него вдруг вырывается хриплый смех, ведь он совершенно неуместен. — Я не боюсь смерти, Пол. Это Путь Воина и она всего лишь логичное его завершение, неизбежность. Для меня гораздо важнее как, чем когда, и если мне суждено умереть в бою, защищая тебя и твою семью, то мне не на что жаловаться. Но обещаю, что я заберу с собой как можно больше тех, кто посмеет каким-либо образом угрожать тебе и твоей безопасности! — Нет, ты не понимаешь, Дункан! Я не смог уберечь тебя! Я вижу дорогу, которая подобно белой светящейся нити вьётся сквозь мглу будущего; она открыта моему взору и образы вспыхивают в моём разуме, словно картинки из книгофильмов. Пугающе реалистичные и неотвратимые. Я должен найти способ не дать им сбыться. Моё предназначение и состоит в том, чтобы не дать случиться тому, что суждено. Я должен вырваться, разорвать эту нить… Руки Дункана сжимают Пола крепче, широкая ладонь смыкается у него на затылке, вторая рука гладит по спине в успокаивающем ритме, касаясь бережно, будто он сделан из драгоценного фарфора. — Это всего лишь твои сны, Пол. Они приходят и уходят. Ты не можешь контролировать будущее. Ни у кого нет такой власти. Не стоит переживать из-за того, что может вообще никогда не произойти. Я буду рядом столько, сколько это будет представляться возможным. Я сделаю всё и даже больше, чтобы твои видения так и остались всего лишь видениями. Обещаю, мальчик мой, — Дункан приподнимает бледное лицо Пола за острый подбородок, заглядывая вглубь его блестящих ярко-зелёных глаз. Он улыбается ему одной из своих самых обворожительных улыбок, стараясь вложить в неё обнадёживающую уверенность в том, что всё будет хорошо. — Всё будет хорошо, — повторяет он уже вслух, ощущая как каменные напряженные мышцы под его руками пусть на ничтожную долю, но постепенно расслабляются. Слова Дункана проникают в сознание Пола, и ему отчаянно сильно хочется верить в их правдивость, словно они внезапно поменялись бы ролями и Дункан обрёл бы его способность видеть будущее. От крепкого тела Дункана исходит почти убаюкивающее тепло, которое обволакивает измученный метаниями разум, словно одеяло, под которым так уютно спрятаться. Полу не хочется размыкать руки, ведь Дункан сейчас подобен якорю, удерживаемому его среди налетевшей бури. Терпкий мускус его разгоряченной тренировкой кожи щекочет ноздри, заставляет дышать глубже. Пол ощущает себя маленьким мальчиком, который был ещё способен беззаботно улыбаться, который не знал, что такое мрак сгущающегося рока грозящего раздавить, растоптать, лишить остатков ясности разум. I must not fear. Fear is the mind-killer. — Ты прав, Дункан. Ты прав…— тихо произносит Пол и его голос даже ему кажется неубедительным. Дункан бережно проводит кончиком пальца по острой гладкой скуле. Пол учащенно моргает от переполняющей этот неожиданный жест нежности. Она застаёт его врасплох. В этот миг он не может привычно прочитать Дункана, словно открытую книгу. На его мужественном, будто выточенном из скалы лице, смешано слишком много эмоций: беспокойство, доброта и смутный, едва различимый проблеск желания. Пол вздрагивает, не в силах отвести взгляда от карих глаз Дункана, которые, не отрываясь, смотрят на его тонкие губы. Этот кадр отпечатался в сознании Дункана, подобно клейму палача на чувствительной плоти. Минутное помутнение рассудка, импульсивный порыв, который разделил всё на «до» и «после». Он помнит, как смотрел на лицо Пола и, казалось, что оно предстало перед ним в каком-то новом, ином свете: невыносимо прекрасное, роковое и притягательное в своей уязвимости. Он резко склонился, жадно припадая к алым губам, сразу же целуя властно и глубоко, проникая языком в раскрытый в удивлении манящий рот. Происходящее обожгло безумием. Вкус губ Пола кружил голову, горячил кровь и пугал. Волны желания накатывали на Дункана одна за другой, сметая на своём пути все внутренние преграды – неудержимые, неподвластные трезвому голосу разума. Ещё никогда и никого он не целовал так, будто в первый и в последний раз в жизни. Казалось, поцелуй продлился целую вечность, но был чудовищно короток. Худые руки Пола мягко, но настойчиво толкнули его в грудь и наваждение рассеялось. — Простите, милорд, — хрипло выдохнул Дункан, вдруг перейдя на особенно комичный в сложившейся ситуации предельно официальный тон. В голове всё ещё царил сладкий туман и мысли разбегались. Он сам не был способен дать чёткий ответ на то, почему сделал то, что сделал. Не устоял, не смог побороть давно дремавшее в груди искушение, слишком чарующей и соблазнительной показалась ему открытость и уязвимость Пола, его столь острая потребность в его Дункана силе и защите. Он прыгнул в бурные воды собственной запретной тяги к юноше и теперь, вынырнув, готов был провалиться сквозь землю. Маячивший на горизонте отлёт на Арракис отныне малодушно казался Дункану спасением – от самого себя, от того, что он позволил и, что ещё не успел позволить себе сделать. Обычно бледные щёки Пола горели. Он резко отвернулся. Неожиданно подаренный поцелуй вихрем ворвался в душу, смешал все чувства, заставил потерять только что обретенную точку опоры. Он усложнил и без того запутанную картину будущего до предела. Пол остро осознал, что хочет гораздо большего – хочет ощутить ласки этих сильных рук на своём теле, хочет познать, каково это отдать себя на растерзание страсти, хочет забыться в сладкой муке, полной наслаждения и боли. Он хочет Дункана. До умопомрачения сильно. — Нам лучше забыть об этом, — как можно твёрже произносит Пол, прекрасно понимая насколько это на самом деле невозможно, только не после того, что они только что испытали в объятьях друг друга. Дункан сглатывает, всё же возвращая себе столь необходимое самообладание. Он хочет извиниться ещё раз, проклиная свою несдержанность, но слова кажутся сейчас пустыми и лишними в неловко повисшей тишине просторного тренировочного зала. — До завтра, — Пол разворачивается и уходит не обернувшись, и Дункан, кажется, слышит сколь оглушительно громко бьется сердце у него в груди. Дункан делает последний глоток буро-коричневой жижи. Горько-сладкий оставшийся на языке привкус Пряности напоминает ему о губах Пола. Ему не забыть их мягкости и того, как они раскрывались ему навстречу – порочно и невинно одновременно. Он отвечал Дункану робко и неопытно, но всё же с неподдельным желанием, воспоминания о котором слишком часто затуманивали мысли воина. Неожиданно раздавшийся совсем рядом громкий выкрик выдернул Дункана из его полуденных грёз. Худая женщина с лицом испещренным морщинами, упав на колени, протянула руки к своду пещеры. Её синие глаза были обращены вверх. — Лисан аль-Гаиб! Он придёт! Уже скоро! Его Слова обретут Голос! Он спасёт нас и сама Пустыня возрадуется Его приходу! Ждите и не отчаивайтесь! По толпе фременов прокатился одобрительный гул. Воистину, нет ничего ценнее надежды для всех отчаявшихся. «Лисан аль-Гаиб», — повторил про себя Дункан. Какое необычное и экзотическое имя. Жаль, что сам он не особо верил в грядущий приход загадочного Мессии, якобы способного даровать новую жизнь. Его сердце навсегда было отдано в услужение одному единственному человеку — Полу Атрейдесу. **