— Спасибо вам, Господин!
Слово «господин» как хищные змеи вгрызалось в уши, всё комкалось внутри содранной футболкой, когда мягкий голос Абдула его произносил. Какой Чо к чёрту господин? Он просто несчастный азиат, бегающий от долгов, совести и собственной матери и стоя тут, слушая звонкий голос своего спутника, он уже пожалел об отказе играть, а может и о своём рождении.— Не называй меня так,
просто Сан-Ву.
Не смотря на дружелюбный посыл, Чо сказал это грубо и кротко, будто хотел бы, чтобы знакомый поскорее ушёл куда ему надо, и они бы не встретились более. Тем не менее, Али принял это добром — его глаза блеснули под Сеульскими звёздами, он поклонился чуть ли не к коленям Сан-Ву и обеими руками протянул знакомому его несчастный Самсунг. Похоже, он глянул видео о корейской культуре, и теперь старается не забыть ни шага из пособия о том, как поблагодарить корейца. Это выглядело бы жалко, если бы так сделал кто угодно другой, но щенячьи глаза Али просто не давали этой мысли проснуться. Абдул снова поблагодарил знакомого за помощь и уже собирался уходить, но когда он в последний раз глянул в уставшие и ноющие глаза корейца тот остановил его: –Ты что, собрался пешком идти? Иммигрант утвердительно кивнул, а Чо почти улыбнулся, подумав, что он шутит. Должник молча достал десять тысяч вон, при виде которых у Али в ушах загудело.–Я… Я не могу их взять! Я не смогу
вернуть их, Сан-Ву!
–Я об этом не прошу. Просто возвращайся домой. Абдул смотрел в непоколебимое лицо мужчины где-то минуту, сделал, кажется, еще более низкий поклон, взял деньги двумя руками и в тысячный раз поблагодарил. Он, наконец, попрощался, и Чо знал, что эти жалкие деньги уйдут не на автобус. Может, он купит сыну маленькую игрушку, или розу жене, а может и пакет риса. Сан-Ву тошно думать о том, на что бы он сам мог потратить их. Он проводил Али взглядом с мыслью, что сейчас он придёт в свои апартаменты с модным ремонтом, в которых, кажется, каждая вещь в склизком, мерзком жире, от одной мысли о котором хочеться помыться. Чо сразу же направится в ванную комнату, наберёт ледяной воды, ведь жирные апартаменты слишком душат, и ляжет в неё в своём дорогом костюме, заказанным в то время, когда он ещё уважал себя. Он напьётся таблеток, кажется, от головы и, кажется, слишком большая доза, и он будет бесцельно сжигать там время пока что-нибудь не произойдёт.***
Сан-Ву всегда был осознанным: с утра у него всегда были водные процедуры, эспрессо и какой-то десерт, дорога на работу, целый день в любимом офисе, купленный ужин, измученная прохладная ванная, повезёт если хватит сил укрыться одеялом после. Иногда в этот план включался очень нездоровый обед и звонок маме, которая снова спросит о питании и следующем визите. В это время ты чувствуешь себя роботом в человечьей шкуре, кажется вот-вот и из-под тонкой кожи повиднеется эндоскелет, а мозг сам сгенерирует алгоритм собственного дня. Человеком Чо чувствовал себя только тогда, когда ловил деперсонализацию. Это райское чувство, которое для человека, имеющего жизнь личности обернётся паникой, слезами и непониманием. Для Сан-Ву это моменты, когда он слышит чьё-то сердцебиение из своих же ушей, забывает моргать и идёт так быстро, что у него начинают ныть ноги, это всё даёт надежду на то что он, всё-таки, живой. Когда Сан-ву в игре, он чувствует это всё время. Он бежит в «Тише едешь, дальше будешь», напряженный и потный, но на середине пути он входит во вкус и уже не чувствует ног, останавливается в последний момент, танцует перед носом у Смерти. Они с Али лежат на соседних койках и смотрят друг на друга, пакистанец увлеченно шепчет что-то с акцентом, а Чо смотрит на него с улыбкой, которая должна ощущаться тёплой. Он не слышит своего собеседника, он слышит стук своего сердца, который его будоражит и напоминает о чём-то, о чём он уже забыл. Вдруг он слышит своё имя, произнесенное на тон громче, и перед свои лицом он видит машущую ладонь. Уже тише слышен убаюкивающий марш, кореец, не думая, берёт эту руку в свою и проходит пальцем по каждой косточке, складочке, мозоли. Тёплые руки Али пахнут работой, а чужие холодные и пахнут монетами, бумагой. У Абдула прерывается дыхание, он забыл про все свои истории, его рука расслаблена, но кожа всё равно твёрдая и мазолистая. Сан-Ву выдыхает и приходит в себя. Тёмная рука упала, неудавшаяся улыбка будто с треском ушла. –Спокойной ночи. — послышалось из-под тонкого пледа, который не согревал, но Сан-Ву всё равно укрыт с головой.Али не понял что это было, но ему хотелось трогать,
трогать,
трогать. Уснуть ещё долго не удавалось.***
Проснуться красным от смущения это не в стиле Чо, но хватать за руки малознакомых, прятать лицо и не знать своих желаний тоже ему не подходит. Первым он увидел жмурищегося от резкого света Абдула, который будто забыл что это не солнце и ему лучше открыть глаза. Пакистанец потянулся и, неохотно открывая глаза, прозевал: — Доброе утро, Сан-Ву. По позвонкам Чо пробежала дрожь. Он же помнит эту сцену… Ну, может он выбрал тактичное молчание. — Привет. — отрезал азиат. Чо начинает подмечать повадки Али. Например, когда он сомневается он чешет затылок, а когда не может подобрать слова щёлкает пальцами. Он мило пародирует Минё, ставя её на место, спокойно делится частью своего завтрака, и в голове корейца проносится идея о том, что если бы Али заикнулся о голоде — Сан-Ву бы без колебаний отдал свой завтрак… Странное и чуждое чувство для него. Когда Чо переехал в далёкий Сеул ему так и не удалось понять заботы. Мать всегда любила сына за троих, и тому не приходилось давать ничего взамен. Она была рада тому что он существует, и строга была только в учёбе. Сан-Ву всю жизнь занимался учёбой, потом учёбой и работой, работой и самобичеванием, теперь одним самобичеванием. И он так был занят всеми этими делами, что не вспомнил бы черты своей родной матери, если бы у него спросили это, когда он сконцентрирован на какой-то из трёх своих любовей, что уж говорить о ребятах со двора, одноклассниках, коллегах, зрительных галлюцинациях. И только в день когда он пытался убить себя, он действительно раскаялся, он понял насколько он жалок, мерзок, пропитан той картиной засаленого и наступающего душного пространства, в котором он вынужден спать, есть и смывать с себя это ощущение, что уже не помогало. Он шёл твёрдой походкой в своём застиранном дорогом костюме, в своих выхоженных туфлях и в очках с оправой которая, наверное, стоит дороже его списка покупок на месяц, и только потёртости на ней и чуть дырявый сзади галстук напоминают ему о том что он не тот напудренный яппи, не высший сорт, а гнилой и потерянный человек, и один раз он даже честно хотел заорать на людях, зареветь раненным псом от этого мерзкого чувства, но не получалось, и тогда он по-настоящему боялся. И только сегодня, когда Али стал смотреть на него иначе он понял, что сейчас он мог бы заорать на людях и благодарить за это миллионы и миллиарды раз, он мог бы позволить себе оступиться, и вспомнил бы глаза матери с зажжённой искрой где-то глубоко. Али выглядел так знакомо, будто они знакомы не пять дней, а давно, давно, но не наяву… Похоже, Чо видел его образ в своих самых нежнейших снах, в роли проходящего мимо человека, в роли самой красивой картины, палящего солнца, и хоть нигде не было лица, кореец точно знал, что это он. Он был воскрешающим нектаром, который всегда выливался из рук, не оставляя даже липкого следа. Сегодня Чо почувствовал, что он нашёл поле цветов с чудотворным нектаром, а надо было только поднять голову. Сан-Ву сто тысяч раз пожалел о том, что когда пакистанец благодарил его за самое маленькое одолжение тот не прижал его к сердцу со всей силы, на которую способны бледные и холодные руки.Пожалел о том, что когда тот кланялся и протягивал телефон обеими руками, он не обнюхал, не поцеловал, не обкусал каждую костяшку его мозолистых рук, которые он бы положил себе на еле видную талию, и они стояли бы так час, два, год.
О том, что когда карие глаза поблёскивали при лунном свете, засматриваясь далеко под слой плоти Чо, он не подошёл вплотную и не обнюхал его скулу собачьей одышкой, не тёрся своим свежевыбритым подбородком о чужую недельную щетину, не закусывал губу, стараясь внушить себе то, что она пухлая, розовая и темнее. Сан-Ву был полным кретином. Сначала он провёл всю жизнь за работой, забив на собственное благополучие, потом он доверился какой-то сомнительной бизнес-школе и рискнул всем, а теперь он увидел в тусклых глазах, на солнце явно напоминающих тот целебный нектар себя, свою любовь, все свои чувства, спрятанные далеко далеко далеко далеко далеко. Он влюбился, и эта мысль стала затишьем перед бурей. Как? Зачем? Как??! У Али семья, которую он любит настолько, что перевёз заграницу и стал работать до потери сознания на работе с ужасными условиями. Добрейший Абдул украл ради того, чтобы купить сыну лишнюю пелёнку, а жену порадовать простым хлебом. Он так любит свою жену, так чисто и нежно, он готов увидеть смерти четырёхста пятидесяти пяти человек ради их счастья, и даже смерти тех самых четверых. У пакистанца было всё: любимая жена, счастье отцовства, даже придурок, возжелавший его. Может, с деньгами и не ладилось, но это ведь временно. Может, если бы он не пошёл в игру, всё было бы хорошо… И, как на контрасте, у Чо не было даже друга, только старушка, из которой он уже вырос. только мерзкая, холодная норка в очередном муравейнике. Он тоже безумно хотел пойти играть из-за того, кого создал сам, а не ради этого глупого чувства, которое не решит даже его маленькую проблему, не говоря о тех шести миллиардах больших. Он бы хотел бояться идти в «Море волнуется раз», он хотел реветь от ужаса с трясущимися руками вырезая зонтик, который он выбрал из-за своего глупого весёлого детства, как Ки-Хун, он хотел бы чтобы пули не успокаивали, хотел бы, чтобы он ревел и боролся за свою любимую жизнь, вытягивая этот чёртов канат. Он хотел быть наивным и чистым, как Али, который сейчас заревёт, задрожит от боли в руках, но не отпустит канат даже если отпустят все остальные. Красный лоб Чо покрылся испариной, и когда он увидел красные пятна под руками Абдула тот не выдержал. — Если вы хотите выжить сделайте три шага вперёд. Крики Минё было не слышно никому из-за собственных сердцебиений, и все доверились Сан-Ву. По сигналу от Чо все потянули со всей силы, сдирая кожу с рук и, в итоге, победили в этом раунде. Никто не мог надышаться. Все смотрели на О’Ильнама как на Моисея, а на Сан-Ву как на Иисуса, хоть он и окажется Люцифером.***
Чо прижался к стене туалета и, признаться честно, он дрожал. Дрожал так что, кажется, стены здания тряслись. Он попросил Али прийти, и в глазах Сан-Ву это выглядела как мольба на коленях дрожащим от смущения голосом, а для пакистанца скорее как приказ. Спустя некоторое время троганья своих бровей и потопывания ногой, Абдул всё же пришёл. — Привет, Сан-Ву. Это что-то важное? Пакистанец с добром в лице медленно начал настигать собеседника, как смерть настигает тяжело больного. Азиат молчал, пока не почувствовал готовность. — Я думаю да. — Сан-Ву взял руку другого игрока, и теперь она тоже дрожала. Он не торопился со словами, теперь он рассматривал стёртую в кровь ладонь и был готов расцеловать всю эту боль, только дай намёк, пожалуйста. Абдул молчал очень долго, слишком, слишком долго. — Сан-Ву, — дыхание азиата сбилось, и Али находился слишком близко, чтобы не чувствовать это — я понимаю, что тебе нужно. Пойми, у меня жена, сын, я люблю их. Ты отличный человек, правда, если бы не ты, мы бы не прошли так далеко, но я не могу так, прости. Али говорил так, будто заранее приготовился к этому разговору. Может, ещё со вчерашнего вечера. Чо прижал чужую руку к груди, спустя одно молчанье Сан-Ву прохрипел: — Я не прошу тебя любить меня, просто- по щеке корейца прошлась медленная слеза, но его лицо было таким же безэмоциональным — Мы больше не встретимся, ты понимаешь? Кто-то из нас умрёт со стопроцентной вероятностью, а может и мы оба, завтра может быть наш последний день. Я… я не знаю как это прозвучит, но когда мы встретились у меня было ощущение, что я нашёл того, кто приходил ко мне во снах с детства. Я ждал только тебя всё это время, поэтому подари мне хотя бы один поцелуй, прошу тебя. Пока Али слушал это откровение, он успел покраснеть и покрыться испариной. Пакистанец взял игрока за руки и медленно поднёс их к своему тазу, поглаживая себя в той зоне чужими руками. Он прикоснулся губами к подбородку, и от него метадично шёл к чужим приоткрытым губам, прокладывая тропу из маленьких поцелуев. Обоим не верилось в реальность происходящего, пока Чо не подался вперёд и не просунул язык в рот пакистанцу. Мерзко, мерзко, мерзкое чувство, которого он, честно, успел возжелать за эту недолгую сцену в уборной. Али зажмурился и поддержал темп знакомого с прикрытыми глазами, которым перестал доверять.Правила были произнесены, и два взрослых человека, бизнесмен и работящий семьянин стали готовы расплакаться детским воплем, осматривая черты друг друга, с которыми сегодняшней ночью они как раз и познакомились.
Али прижался всем телом к своему всего лишь знакомому, тот начал расцеловывать макушку, лоб, уши. Рука корейца залезла под чужую номерную футболку, что заставило пакистанца удивлённо, еле слышно выдохнуть, Сан-Ву почувствовал тепло. Абдул поцеловал это место, давая намёк на готовность, и футболка теперь валялась на полу вместе с олимпийкой.— Сан-Ву, я не знаю правил…
Азиат протяжно вздохнул и начал разъяснять правила «чётного-нечётного».
— Нечётное. — с лёгкостью отрезает Чо, но когда его соперник раскрывает ладонь он уходит в ступор. Выиграные шарики отправились в мешочек Али.
Сан-Ву расцеловывает плечи своего предмета воздыхания. Он медленно переходит к грудной клетке, к животу, стягивает мешающие штаны вниз, снова целует чужие губы и снимает нижнее белье. С себя он снимает всё разом, стараясь не задерживаться.— Чётное.
Али сказал первое, что пришло ему в голову и, чёрт возьми, отгадал. Лицо корейца покраснело и он отдал игроку эти жалкие три шарика.
Чо облизнул ладонь и начал водить рукой по чужому члену вперёд и назад. Абдул пыхтел и тихо вздыхал, надеясь, что их не заметят. Вскоре иммигрант стал делать так же Сан-Ву, продолжая тихо вздыхать. Азиат покусывал и облизывал тёплую шею, стонал в неё от ощущений ниже пояса, он продолжал надрачивать другому игроку.— Нечётное. — азиат смотрел на своего соперника изподлобья, прожигающим взглядом насквозь. Иностранец вздрогнул и показал 2 шарика.
— Боже, Али, чёрт возьми… Я люблю тебя. — Поспешный вывод. Стоны становились всё громче и раздавались все чаще, руки двигались быстрее Сан-Ву обкусывал шею.По красному лицу Чо стекали слёзы, пот и сопли. Он взял соперника за грудки и начал обвинять его в жульничестве.
— ТЫ СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ НИКОГДА НЕ ИГРАЛ! ПОЧЕМУ ТЫ ПОБЕЖДАЕШЬ??? Сан-Ву уже чувствовал окончание, и в один момент он просто почувствовал расслабление во всём теле, он в последний раз дёрнул бёдрами в сторону игрока и по руке Али потекла липкая белая субстанция, на его губах проскочила улыбка. Несмотря на одышку, кореец ускорился.— Прости меня, Али. Я знаю, что ты играл честно, просто… Это так страшно.
Нет, Чо не было страшно.
— Знаешь, Али… Я клянусь тебе, я придумаю что-нибудь. Отдай мне шарики.
Али доверился. Абдул прикрыл рот рукой, чтобы не шуметь так сильно, он кусал свои кулак, но стоны всё равно вырывались. Когда наступил момент эякуляции, иммигрант сполз вниз с самым громким вздохом.Пакистанец получил увесистый мешочек, на его лице проявилась улыбка. Он открыл его, что полюбоваться на переливание стекла, но это оказались камни, нарытые с этого же игрогого зала.
Они молча оделись, вымыли руки. Привели себя в порядок, без слов улыбаясь друг другу и, наконец, они вышли из уборной. Дверь захлопнулась.Абдул посмотрел в спину своего недавнего любовника, по щеке протекла скупая слеза. Сан-Ву зажмурился, раздался выстрел.
Очень много вспоминается за время выстрела и зажмуренных глаз. Игрок 218 прошёл.