Утешитель

      Яркий луч солнца, пробившись сквозь плотный полог старых покрывал, сбитых за ночь сильным ветром, мазнул по щекам спящей девочки и потянулся выше по лицу, к закрытым глазам. Он полз медленно, как холодная ящерица поутру, но, едва коснувшись глаз, сделал своё дело — девочка тут жу откатилась, заморгав и протерев глаза.       — Папа, я снова проснулась от солнца, — едва ворочая языком, проворчала она, уставившись ещё сонным взглядом в темноту перед собой.       В ответ из темноты донёсся смешок и вкрадчивый голос мягко посоветовал:       — Так прикрой его, дитя. Прикрой.       Щурясь, Джамала, высунув наружу — в жаркий, ветряный день — только руки, принялась поправлять сбитые в кучу куски ткани.       — Хоть бы раз помог, — пропыхтела она, чувствуя, как от палящего солнца кожу начинает печь.       — Ты забыла про перчатки, — снова донеслось из темноты.       — Да некогда! — огрызнулась Джамала, досадливо цыкая, ведь и правда забыла.       В ответ — скверный, злой смешок.       Каждый год пустыня, тянувшаяся от северного полюса планеты к экватору, росла, поглощая всё новые территории. Палило нащадно, даже дышать было тяжело. На солнце кожа с Джамалы слезала струпьями.       Горячий ветер высушивал из организма всю влагу, и порой девочка чувствовала себя пересохшей простынкой на сушилке.       — Пап, у меня руки обгорели.       Из темноты снова раздался смешок — на этот раз совсем не ехидный. Папа прокашлялся — ощущение было, будто в его лёгких скопилась вся пыль веков — и хриплым, дрожащим голосом старика ответил:       — Иди, маленькая, иди сюда.       Подвязав последнее покрывало, Джамала, болезненно зашипела от жара, сквозь зубы прорычав ругательства. Из темноты снова кашлянули — звонко и гулко, и сильным грудным голосом снова позвали. Обернувшись, она поползла на четвереньках вглубь их убежища, туда, куда совсем не попадал свет. Там стояли бутылки с водой и баночки с заживляющей мазью, сушились травы и лежало Папино вяленное мясо.       В темноте было плохо видно. Из сильной Папиной руки Джамала приняла вязкую мазь, пряно и едко пахнущую травами. Густая масса приятно охладила кожу. Джамала благодарно улыбнулась и продолжила намазывать себя сама.       — Подай бинты.       В ладонь немедленно легли сухие, широкие полоски ткани. Джамала начала медленно накладывать их поверх слоя мази. От трения кожу пекло, но девочка, закусив губу, терпела.       Папа молчал. Джамала знала, что он наблюдает, чтоб она не ошиблась. Не содрала кожу и не сделала себе больно. Он всегда молча следил за ней, готовый помочь и защитить в любой момент. Но Джамала выросла умной и всё схватывала на лету; волноваться о ней не было смысла.       На Пустошах ты либо сильный, либо мёртвый. Джамалу, увы, жизнь первым обделила; но зато подарила человека, который был готов щедро делиться своей силой.       Закончив с перевязкой, она завязала бинты аккуратным бантиком и, развернувшись, продемонстировала руки темноте.       — Ну как?       — Великолепно, — ломким голосом юноши ответила темнота, и Джамале явственно привиделось, что там, в ней, губы Папы сложились весёлой, ехидной улыбкой.       Снова взглянув на руки, она пошевелила пальцами и провела по ткани кончиками ногтей. И правда, неплохо у неё получилось.