—Ты уже слышала о парне, который в одиночку решил покорять Драконий Хребет? Вот дурак, верно? Он же умрёт там! Или же хуже, его могут там убить. —Это который? Со светлыми волосами ещё? —Да, тот, странный! —Ну, «покорять» громко сказано…
Одарённый ребёнок у одной стороны, лжец и шарлатан — у другой. Несмотря на то, что судьба наградила Чун Юня уникальным даром изгонять тёмные силы лишь одним своим присутствием, поверить в действие этого метода до конца он не мог, а чужаки, что не знакомы даже поверхностно с экзорцизмом, подавно. Для них юный экзорцист представлял свои услуги как самую большую шутку, детскую нелепицу, плохо написанную сказку, но никак иначе и уж тем более не как правду. У Чун Юня даже не имелось на руках должного доказательства своих сил, ведь для остальных он лишь малое количество минут сидел на деревянном скрипучем стуле с хлипкими ножками и смотрел стеклянными глазами в одну точку, погружаясь в раздумья. Некоторые смели предполагать, что подобный изощрённый способ был придуман лишь для того, чтобы оценить богатства домов, в которых Чун Юню удалось побывать. Его честь была запятнана чужим недоверием и в сердце грубые фразы отдавались тупой болью. Жестокость судьбы отражалась на коже очередными шрамами, ведь тренировки становились лишь дольше и труднее с каждым днём. Все остальные экзорцисты используют опыт, накопленный десятилетиями и боями, свои и чужие чертили там кроваво-красные линии, а на подогретом злостью и обидой воздухе развивались плащи, словно знамя. Чун Юню тяжело было принять тот факт, что избранным стал именно он. Покидал он деревню ранним утром. Как только золото лучей касались земли Чун Юнь вставал напротив рассветного солнца, погружаясь на несколько минут в собственные мысли, собираясь с силами, чтобы после в очередной раз взять курс в горы. В такие часы никто из его семьи не просыпался, а потому экзорцист тихо ступал, боясь, что скрип половиц окажется слишком громким. Но зато каждый раз, когда он возвращался, его встречала мать, одарив печальным взглядом, и юный экзорцист слышал за своей спиной тяжёлый вздох той, кто подарила ему жизнь, а вместе с этим и его самое большое проклятие. Но что мать, что отец, не понимали прихотей мальчика, искренне считая, что он должен радоваться подобному стечению обстоятельств. Не ощущать собственную важность при таком раскладе и отказываться от дара, лишь сильнее сковывая свою жизнь правилами и обязанностями — высшая степень абсурда и глупости. Чун Юнь вновь сталкивался с неодобрением, но по сравнению с оскорблениями чужих людей неодобрение родителей и отсутствие поддержки сказывалось на нём гораздо сильнее. Вина от того, что он подводит дорогих ему людей, пряталась в тёмных углах его спальни и карманах походных сумок, где уже давно ничего не лежит, постоянно нашёптывая ему мрачные вещи, что каждый раз лишь более горячим отпечатком ложились на грудную клетку. Драконий Хребет поддался ему: не сразу, с болью и окровавленными бинтами, с синяками и обмороженными конечностями. С глухим одиночеством и громкой пургой, которая лишь сильнее стремилась сбить Чун Юня с ног, замечая, что тот ступает ввысь. На первых порах он не ощущал мороза: не менял свою куртку на нечто более тёплое, смело ступал по сугробам, если не видел вытоптанных тропинок, ограничивал себя в отдыхе, считая, что его отсутствие только сильнее закалит, сделает его крепче и сильнее, чем он есть на данный момент. Но чем выше экзорцист поднимался, чем круче становились подъёмы, тем аккуратнее он ступал в опасении сорваться вниз и разбиться насмерть. Упади он с такой высоты и напоровшись на сталагмиты — точно не сумел бы оправиться. Так себе из раза в раз повторял Чун Юнь и даже камешки, что опадали наземь после его шага, заставляли оборачиваться назад и напрягаться всем телом, лишь бы успеть схватиться за что-нибудь, чтобы не последовать вслед за ними.Простите... Что заставила вас взять все обиды мира на себя..
Холод забирал Чун Юня постепенно. Сначала бодрил подъёмами утром, заставляя вдыхать морозный воздух полной грудью, после отражался ярким румянцем на щеках и кончике носа. Никаким плохим образом на самочувствии экзорциста это не отражалось: в силу своей особенности он вынужден прятаться под зонтами от солнечных лучей, если на то есть весомые причины, а если же таких не находилось, то знойные дни Чун Юнь проводил в стенах своего дома, выбираясь лишь поздними вечерами и в раннее утро. Ли Юэ регион сам по себе очень тёплый и влажный; солнце там яркое и жаркое, ветра заявляют о себе в самых редких случаях, дожди же случались иногда с поражающей частотой. Потому Драконий Хребет пришёлся по душе со всей своей холодностью и суровостью. Но с каждым шагом на высоте становилось всё сложнее дышать: отяжелевший воздух не давал спокойно это сделать, одежда быстро промокала и уже спустя несколько дней пребывания на вершине Чун Юнь заметил за собой признаки болезни. Как назло за несколько тысяч километров от него не было ни единой души, так что о скорой подмоге и речи идти не могло. Смирение — единственный свободный путь, но как бы экзорцист ни пытался лечиться всё равно оставалось нечто слабое внутри него и ноющее. Убирая симптомы вроде кашля и насморка он столкнулся с нечто странным и необъяснимым для него — он начал невероятно быстро замерзать. Всё его тело сковывал мороз и как бы сильнее тот ни кутался в самоё тёплое, что у него есть, сколько бы хвороста ни подбрасывал в новозажённый костёр — толка от данных действ едва ли находилось. Отныне кровь не грела его. Осознание сей правды коснулось Чун Юня слишком поздно: холодными руками он проводил вниз и вверх по собственным плечам, пытаясь обрести тепло, но всё тщетно, а ладони он уже и вовсе перестал ощущать. Онемение конечностей не означало ничего доброго, но сердце всё ещё билось в знак доказательства жизни. Тихо, спокойно, едва ощутимо, но всё же стучало под клеткой рёбер, некогда невероятно пылкое и страстное. В пурге терялись очертания местного пейзажа: тёмные ели, заваленные снегами, лишь едва были заметны на фоне, а серые скалы очень скоро превращались в самые обыкновенные расплывчатые пятна, теряя свою выточенную временем и непогодой искусность. На их месте экзорцист видел черты лица матери. Печальным взглядом она смотрела гораздо глубже, чем находится душа и внутри Чун Юня селится одно из самых омерзительных чувств — беспомощность. То, от чего он отрекался с самых ранних лет, но также чего он искренне боялся. Теперь же, находясь вдали от своего поселения, за множество дорог и тропинок от людей, он может допустить мысль об ошибке. Жаль, что цена той — его собственная жизнь.Вы выдержали мой жестокий холод, значит в вас буйствует желание жечь...
Беспомощность стала ещё большим магнитом для неприятелей. Ранее Чун Юнь сталкивался лишь с похитителями сокровищ, блуждающими в обилии у подножия, но с высотой он всё меньше наблюдал человеческой жизни. Зато он стал добычей для кое-чего вовсе не человеческого. И тяжёлые шаги сотрясают стены пещер, заставляя мелкой пылью сыпаться снег и растущей трещиной пронзая ледяные глыбы. Чун Юнь хмурит брови и смотрит на то, как в котелке ободом отражается звук пришедшего неприятеля и стоит поднять взгляд – мир стремительно опадает вниз. Ручьи застывали льдом вдоль его тела: вились венами по крепким мышцам, змеились вдоль шеи и переходили в массивные рога. Крепкие когти впивались в плоть, как только чудище сжало руки в кулаки и с силой пришибло землю. Льдины вынырнули из-под земли и экзорцист даже подняться с собственного места не успел, как его откинуло ударной волной. Чун Юню казалось, что от подобного удара сотрясся небесный купол. Эффект прибавлял ушиб головой о мёрзлую землю и отсутствие сил для поднятия на ноги. Ему даже не было больно: он ощущал лишь мощь нанесённого удара и видел, как чудище подходит к нему ближе и тянет когтистые лапы, чтобы забрать его окончательно. Но что ещё – яркий блеск от неизвестного ему камня, который падает прямо около лица экзорциста....Тогда сожгите для меня этот старый мир!
Первое, что приходит Чун Юню на ум – сжать. Он впивается пальцами в неизвестную ему драгоценность и жмурит глаза, зачитывая наизусть выученные мантры, молясь всем известным ему силам о пощаде. Но открывает глаза от очередной дрожи земли, а после дикого и громкого рёва твари. Три, как казалось на первый взгляд, ледяных клинка вонзались в чудище и почву под его ногами. От страха и удивления глаза Чун Юня распахнулись: он смотрел на данное действо и боялся даже вдохнуть, но как только он это сделал, то ощутил, как его тело отвечает чувствами на движения. Он ощущал ледяную землю под плечом и то, как колючая от мороза трава касается мочки его уха и щеки. Ощущал холод камня в собственной ладони. Что лучше – он перестал чувствовать холод вокруг себя и его воздействие. Сил прибавилось, но оставаться на драку было бы самой большой во всём Тейвате глупостью: Чун Юнь поднимается на ноги и пользуясь отвлечённостью чудища забирает всё самое необходимое. Благо, что привычка ходить налегке здесь пригодилась – экзорцист хватает меч и походную сумку, а после бежит куда только поведёт его тропа и лишь бы подальше. Когда всё остаётся позади и Чун Юнь соскальзывает по гладкому тёмному камню, что служил ему опорой, на землю, дав себе отдышаться. Пара минут и юноша разглядывает причудливую побрякушку, которую до этого не выпускал из рук. Правду о ней он узнаёт уже по прибытию в деревню, когда Чун Юнь будет более внимательно разглядывать камень и как вечерние солнечные лучи его пронзают насквозь мягким светом, заставляя словно искриться изнутри. Кто же знал, что данная вещица принесёт ему так много авторитета?***
В осознанном возрасте сошлись они тонким льдом на водной глади: несмотря на то, что знакомы чуть ли не с пелёнок и провели всё детство в паре – Син Цю всё ещё помнит, как Чун Юнь рвал для него шелковицу прямо перед аркой террасы Юйцзин, а ещё пугался, когда Син Цю говорил, что если оставлять носки под кроватью, то они станут монстрами – им волею судьбы пришлось разделиться. Син Цю переходит на домашнее обучение и мирится с требовательными преподователями, обучившие уже не одно поколение, а Чун Юнь – направляется подальше от Гавани, чтобы учиться экзорцизму. Син Цю понимал важность обучения его друга и знал, что Чун Юнь особенный: когда с младых ногтей говорят о подготовке к большему, то становится всё труднее свернуть с проложенной дороги и отличить собственные желания от чужих. «Держи солнце по правую сторону, так я буду знать, что ты смотришь на меня» – последняя фраза, сказанная Син Цю перед отъездом его близкого друга. Он не знает, сохранял ли Чун Юнь его наставления, но сам давал задевать солнечным лучам левое плечо: откладывал чтиво, как только солнце поглощал горизонт, выходил на площадь Фэйюнь и наблюдал при прогулке как тень ступает совсем рядом с ним, держит шаг и постепенно вытягивается, занимая большую часть вымощенной камнем дорожки и скользит по деревянным мостикам и лестницам. Когда они были меньше, то часто на торговой площади Фэйюнь играли в догонялки и резвость с озорством умещались в заливистом смехе и в разбитых коленках Син Цю. После наложения повязки Чун Юнь заботливо целовал чужие колени со словами «мама говорила, что так болит меньше» и Син Цю улыбается, когда вспоминает это, заканчивая с вечерней прогулкой, останавливаясь около дома. И он постукивает носком сапога по земле, отбивая неизвестный ритм, пока в его сердце отдаются трепетом мысли о спутнике. На рассвете же Син Цю смотрел, как солнце проникает в его комнату сквозь широкие окна: касается полок резных деревянных шкафов, переплётов старых книг, а едва заметный ветер колышет полупрозрачные шторы. Когда-то Чун Юнь проникал в дом Фэйюнь через распахнутые ставни окон: ступал мягко, чтобы не нарушить случаем тишину здания и не созвать ненароком своей неаккуратностью служанок; забирался так осторожно, что ткань штор от его движений даже шелохнуться не успевала, а приземлялся с подоконника пол так мягко, как мог. Син Цю запрещалось заниматься чем-либо ночью помимо сна: его отбой обозначили ранним вечером и служанки проверяли комнату юного господина каждые три часа. Син Цю узнал об этом, когда впервые провинился, сбежав из дома в ночь. Теперь он всегда слушает чужие шаги за дверью и, прикладывая палец к губам, шепчет Чун Юню, чтобы он как можно скорее пригнулся. Упаси стихия, Чун Юня застанут в комнате Син Цю и тогда им обоим мало не покажется. Теперь их отношения несколько отличны: Чун Юнь стал несколько холоднее, когда вернулся в Гавань, что не укрылось от внимательного взгляда юного господина. Сначала Син Цю пытался понять внешность ли так сильно повлияла на его образ ледышки или же это глобальные внутренние изменения. Несомненно, Чун Юнь стал крепче: плечи его расправились, взгляд перестал быть таким мягким и приобрёл некоторую строгость, походка стала увереннее. Также Син Цю заметил, как чёрная ткань перчаток обтягивает мышцы и это вполне объяснимое явление, ведь для того, чтобы орудовать двуручным мечом приходится иметь много сил и выносливости. Поэзией назвать стиль боя экзорциста язык не повернётся, но Син Цю обещал себе поработать над этим позже. Что же оказалось сложнее, чем привить своему спутнику изящество и мягкость действий, так это понять, что освобождение эмоций невероятно важный аспект жизни. Дав себе поплакать, когда плачется, и позлиться, когда внутри всё закипает, может освободить от тяжести душевной и сбросить лишний груз. Потому Син Цю и запускает свою шарманку вновь, когда они наконец заходят под крышу склада и складывая книги на деревянный столик прямо у окна. Удар тыльной стороной ладони приходится по плечу Чун Юня и он хмурит светлые брови. –Что я не так сделал? – задаёт вопрос экзорцист, а Син Цю надеется услышать хоть что-то возмущённое в голосе, но это настолько крохотное, что почти тухнет под холодным давлением. –Не «что я не так сделал», «зачем ты это сделал». У этих двух фраз разная эмоциональная окраска, – просто произносит Син Цю и становится напротив своего спутника, в глаза тому нагло заглядывая. –Тогда зачем ты это сделал? – следует вопрос со стороны экзорциста и он сразу же ловит себя на мысли, что дело нечисто, ведь хитрая улыбка Син Цю – предзнаменование страшное. –Знаешь, в последнее время я начал замечать за тобой нечто странное и беспокойное для меня, – в этот раз Син Цю становится около стола и опирается ладонью на столешницу, прямо около стопки принесённых книг, –Не кажется ли тебе, что ты стал терять сноровку и выпускаешь эмоции наружу чаще и сильнее? Чун Юнь молчит в ответ на замечание спутника – задумывается. И действительно, как давно он начал смотреть на чужие губы и чувствовать тепло, скопившееся внутри? Как давно в нём родилось желание убрать длинную прядь за ухо? Как давно он начал замечать, что мыслит совсем иначе, чем обычно мыслят друзья? Друзья ведь никогда не задумываются над тем, какие на вкус чужие губы, не прислушиваются к чужому аромату и не сравнивают ладони. Также друзья не хрустят пальцами и не кусают и без того сухие губы, когда с предметом воздыхания находится кто-то ещё. Чун Юнь заметил неладное за собой: он нервно перебирал пальцами и мелко стучал носком по земле, поднимая вверх небольшое облако пыли, как только видел Син Цю в компании девушек. Это неудивительно, ведь он был почитаем у многих и стоял на высоком счету в Ли Юэ; о нём многие отзываются, как о прекрасном ребёнке, приводят в пример и хотят, чтобы их сыновья были такими же, как и он. Какие бы списки занятий ни смотреть чаще всего знакомые инициалы красовались на самых высоких местах. Чем чаще экзорцист видел Син Цю с противоположным полом, то тем больше он думал, что совсем скоро лишится столького внимания, ведь, скорее всего, Син Цю женится. Никто не захочет упускать такого паренька и это совершенно нормально для его семьи – поженить своего сына с такой же, как и они, знатью. Ненормально – ощущать, что не хочется отпускать. –Ты так думаешь? – Чун Юнь поджимает губы, боясь, что самым стыдным образом раскрыл свои мысли и от этого чувства лучше не становится ни на грамм. Но мир распадается картами, когда со стороны Син Цю видится кивок. –Но поскольку меня это беспокоило не одну ночь и даже не три, я подумал кое о чём оригинальном и нестандартном, – произносит Син Цю и заметив выжидающий взгляд, продолжает, коротко вздохнув, –Не думал ли ты, что энергию солнца не стоит запирать? –Если я не буду этого делать, то я могу навредить людям вокруг, – складывает руки на груди Чун Юнь. Это был даже слишком быстрый ответ. –Дай мне объяснить, – Син Цю поднимает ладонь и легко хлопает по обложке книги, что находилась выше всех в стопке, –Я читал и наткнулся на одну интересную для себя мысль. Когда мы даём выход своим эмоциям, то нам становится легче переносить те или иные жизненные обстоятельства. Эта эмоциональная разрядка благоприятно сказывается на организме и суть моей идеи заключается в том, что может вместо того, чтобы копить всё внутри себя, лучше это наоборот выплёскивать? Конечно, первые разы могут быть разящими и обширными, но с каждым разом они будут всё меньше. Это мои предположения. Чун Юнь медлит с ответом, а взгляд его становится несколько печальным. Даже если это действенный метод избавиться от его самой обширной проблемы, то каким он будет в аффекте? Экзорцист не понимал многих своих чувств и в основном их ему растолковывал сам Син Цю, поскольку обладал широким спектром, но теперь это стало огромной проблемой, которая оседала на чужие плечи небывалым грузом. Его моментально бросало в жар и как на зло все выученные мантры забывались и становились тусклыми на фоне тёмной и липкой ревности, что обволакивала разум юного экзорциста со всех сторон, стоит только допустить мысль о том, как ладони Син Цю будут держать цветочный шар на пару с дамой из такого же высокого общества. Те самые нежные ладони, которые так сильно хочется держать крепко и прижимать к щекам. –А если это не сработает и я лишь принесу тебе вред? – Чун Юнь не замечает вовремя сказанную ошибку, но Син Цю, кажется, не замечает её вовсе. –Если это не сработает, то мы будем искать дальше методы избавления от гнетущей тебя напасти, – подходя ближе к своему спутнику, Син Цю легко ладонью проводит по чужой макушке, лишь бы тот перестал глядеть так тоскливо, –И так, вычёркивая пункт один за одним, мы обязательно придём к решению. А если же мой метод сработает сейчас, то и дальше искать не придётся. Он может оказаться как раз тем самым. У Чун Юня находится слишком много мыслей и слишком мало слов: хочется быстрой и скорой лавиной обрушить все думы на спутника разом, но выходит лишь утомлённо вздыхать и опускать плечи, после прикрывая глаза. Стоит экзорцисту только задуматься о формулировке фразы достойно, как челюсть сжимается и другая мысль сразу же заглушает предыдущую изнурительными и громкими воплями. Ледяные стены выстраиваются лабиринтами, а в холодных коридорах таятся навечно застывшие скульптуры как напоминая о упущенных шансах, которые стоило бы держать за хвост покрепче. Потому Чун Юнь и не в силах даже примерно представить, насколько возможна его победа, ведь над ним фантомом нечто висит и шепчет, что его поражение зашкаливает и игра вовсе не стоит свеч. Этот же зверь из раза в раз бьёт его по рукам, а после хватает за запястья и шею, снова впиваясь острыми когтями в нежную плоть, шепча прямо у самого уха уже выученную фразу: «от тебя будут одни проблемы, потеряй ты над собой контроль». И лишь ясный, словно солнце, взгляд, направленный на экзорциста, позволяет ему думать иначе. –Доверься мне. Я не подведу тебя, – голос Син Цю невероятно нежен и от него Чун Юнь плавится, словно воск от пламени. –Обещаешь остановить меня? – голос Чун Юня звучит боязливо и осторожно, словно он боится спугнуть кого-то, но на деле опасается, что станет страшно от себя же самого. –Клянусь, – слышится ответ и Син Цю протягивает экзорцисту отставленный в сторону мизинец. Данный жест вызывает у Чун Юня слабую улыбку и он сцепляет собственный мизинец с чужим, тем самым заключая клятву между ними двумя, пусть и несколько детскую. Он помнит, как Син Цю впервые так сделал ещё в раннем возрасте и с тех пор его привычки остаются неизменными, что в некотором роде заставляет удивляться. Но все мысли и воспоминания о прошедших временах мигом пропадают, как только Чун Юнь ощущает мягкость чужих губ на своих. Банальное и простое касание, но это заставляет экзорциста оцепенеть в непонимании происходящего. Да и Син Цю с его озорными и пляшущими искорками в глазах, а ещё улыбкой, не проясняют ситуацию ни капли. Наоборот, воздух с каждой проведённой секундой в компании юного господина и тишины, нарушаемой лишь сердцебиением и едва различимым дыханием, становится всё более заряженным. Смущение стремительно тянется к щекам Чун Юня, касается ушей и жаром опутывает сердцевину. И лишь когда Син Цю прокатывает по нёбу ту самую фразу, то Чун Юнь готов иссушить Облачное море, оставив многочисленные корабли среди безжизненной пустыни, стереть лес Хуагуан в пыль и согнать Селестию с небес, лишь бы слышать до скончания дней столько же ласки и любви, как в этот момент. «Я тоже влюблён в тебя».