I hope it's not too late.

Который день он не находит себе места. Но только в запутанных коридорах своего разума - физическое его тело прекрасно располагается на некогда неудобном, но уже весьма привычном и оттого неуловимо комфортном стуле. Очередная книга - или очередная папка из архива? вспомнить непросто, Бьякуя на бумагу в своих руках уже давно и взгляда не кидает - просто пылится для видимости, раскрытая на случайной странице. На столе рядом медленно остывает заваренный ужасно крепким и доведённый до невыносимой горечи чай. Абсолютно нетронутый, впрочем. Такая же пустая декорация, как и книга. Каждое утро Тогами с задумчивым выражением лица встаёт, идёт на кухню, выливает в раковину холодный горький чай с прошлого вечера и делает точно такой же, как и делал в предыдущие разы. Только для того, чтобы отсидеть с ним весь день в библиотеке, а вечером, прямо перед отбоем, отработанным до автоматизма движением вылить всё содержимое чашки. Снова. Все дни настолько похожи, что почти сливаются в один, и то, что можно было бы назвать "вчера", то, что хоть чем-то отличалось от бесконечной кучи декораций, чувствовалось отдалившимся на многие годы. Сначала регулярно, а затем всё реже и реже - отдаёт предпочтение ночному рандеву в библиотеке вместо нормального сна - он шагает к своей комнате, сохраняя невозмутимый вид. Холодные руки спокойно отпирают дверь, а затем быстрым, дёрганым движением её же и запирают, стоит лишь Наследнику зайти внутрь. Оперевшись спиной о дверь, Бьякуя невольно встречается взглядом с зеркалом и с резким выдохом закрывает глаза, выдавая какое-то невнятное недовольное хмыканье и плотно сжимая губы. Каждый день Тогами выглядит так, будто всё в порядке. И думает так, никак иначе. Ничто и никогда не смогло бы его пошатнуть. Никто бы не смог. И только смотря в свои же глаза в чётком зеркальном отражении, он столь же чётко осознаёт, что нагло врёт самому себе. Оттого и смотреть, признавая - но никак не принимая - собственное поражение в который раз, не хочет совершенно. Но веки его всё же медленно поднимаются, позволяют Бьякуе минуты две немигающим взглядом сверлить бледное лицо напротив. Он делает шаг к зеркалу, всматривается в повторяющее все его действия отражение и продолжает медленно идти вперёд, будто пытаясь выцепить из изображения перед собой что-то особенное, что вертится перед носом, но никак не даётся и не позволяет себя понять. Понимание приходит лишь на мгновение, неоновой вспышкой болезненно озаряя сознание. В тёмных глазах на такой же краткий момент мелькает палящий огонь тихой ненависти, и Бьякуя вновь сердито выдыхает, хмурясь и отводя взгляд куда-то в пол. Пальцы сами сжимаются и разжимаются, будто их обладатель отчаянно пытается подавить внутри себя внезапно разверзшийся вулкан бессмысленной ярости от собственного бессилия и собственной раскрывшейся слабости. В последние дни он становится всем, чего в себе бы ненавидел и, скрывая за своим привычным холодом, игнорируя этот факт, в одночасье невольно разрушает всё, что выстраивал в себе долгими годами. Неясная обида душит изнутри, будто сжимая в своей хватке органы, комом подкатывая к горлу и высвобождая притаившуюся было злобу. Этот шквал эмоций наваливается так невовремя. В гробовой тишине сжатая в кулак до побелевших костяшек рука стремительным выпадом вперёд врезается в зеркальную гладь, покрывая её чуть поблёскивающей паутиной трещин. Но этого оказывается мало, и рядом с первой паутиной появляется ещё несколько новых, нанесённых уже другой рукой. Какие-то из осколков со звоном отлетают на пол, а на испещрённой полосами поверхности зеркала кое-где уже виднеются кроваво-красные следы, немного смазанные в некоторых местах. Наследник не издаёт почти ни звука, пока срывается на ни в чём не повинном зеркале, будто не чувствует боли вовсе - только хмурится, тяжело дыша и глотая подступающие солёные слёзы. Постепенно любые эмоции отступают, оставляя после себя только гнетущее ощущение пустоты. Возможно, недосказанности. Ощущение, будто он не успел сделать что-то важное и, скорее всего, теперь никогда не сможет сделать. Внутренние переживания находят отражение во взгляде слегка подёрнувшихся серой дымкой тёмных глаз. Ловя весьма частичное изображение своего же лица в том, что осталось от зеркала, Тогами успевает прочесть некую потерянность в собственном взгляде, прежде чем обессиленно оседает на покрытый колючей стеклянной крошкой пол - благо, плотная ткань брюк не даёт изранить ноги, уменьшая возможную боль до лишь лёгкого дискомфорта. Впрочем, все ощущения и так стремительно меркнут, будто отгороженные от сознания каким-то барьером, чтобы не мешать тонуть в бушующем море мыслей. А ему, собственно, уже абсолютно всё равно. Наоборот, где-то глубоко внутри теплится отчаянная мечта, чтобы кто-нибудь прямо сейчас ворвался в комнату и запятнал руки в его крови. Это всё на него так непохоже! Хотя себя собой Бьякуя уже особо не чувствует, словно потеряв то, что считал своей личностью. И, неторопливо распутывая накрутившийся за долгое, долгое время клубок мучавших его тем, корит себя, как никогда ранее, за всё подряд. В основном за то, что в такой ситуации, как убийственная игра, доверился ей. Оставил у неё ту часть себя, которой ему сейчас и не хватает, чтобы продолжать жить спокойно. Но, наверное, Наследник не жалеет об этом так, как жалеет о том, что посвятил ей недостаточно времени, сначала боясь и возможность появления у себя слабого места в её лице допустить, а затем самоуверенно думая, что у них двоих этого самого времени впереди предостаточно. Его губы трогает несмелая улыбка, когда перед глазами мимолётом проносятся почти позабытые на фоне стрессовых последних дней воспоминания. Да, он ощущает себя кошмарно уязвимым сейчас, отдавшись чувствам, однако, выпустить их из себя кажется лучшим решением всей его жизни. Хотя выговориться, возможно, было бы куда лучше, чем применять грубую силу к попавшемуся под руку предмету - Бьякуя усмехается, думая об этом, и поднимает взгляд на многострадальное зеркало, после чего поднимается и сам. Подойдя к зеркалу, в приступе неясной задумчивости аккуратно ведёт по собственноручно сделанным трещинам подушечками пальцев и резко останавливается на месте, где уже успела слегка подсохнуть кровь. Тогда-то повреждённые кисти рук и дают о себе знать, отдаваясь гулкой болью. Тогами негромко шипит, бегло оглядывая изрезанные острыми стекольными гранями костяшки пальцев, плотно сжимает губы и обозлённо сводит брови к переносице. Немного поколебавшись, он всё же идёт к двери, осторожно её открывает и выходит в коридор с намерением направиться в медпункт и надеждой, что никакая определённая личность с длинными косами не решит следить за ним посреди ночи. Глубоко внутри парень чувствует укол совести - когда-то, словно давным-давно, все они договаривались с ней, что после отбоя комнаты покидать не будут. Бесшумно следуя по тихим помещениям Академии в одно конкретное, Бьякуя перебирает разные мысли в голове, размышляет обо всём, о чём не хотел думать все эти дни с её суда, горько усмехается в ответ на очередные тёплые картинки перед глазами. Он вполне понимает, что к утру, скорее всего, придёт к своему обычному состоянию, оставив от сегодняшнего срыва лишь лёгкий осадок внутри себя. Но отчего-то ему этого совсем не хочется. Что-то в голове отчаянно, надрывая голос, кричит, что всё обязано вернуться на круги своя. Что нельзя позволить слабости завладеть. Но вместе с тем эта "слабость" кажется чем-то необычно правильным. Таким правильным, каким не было ещё ничто в его жизни. Тогда... к чёрту идеалы. Наследник медленно выдыхает, поправляя очки на переносице. Странно вот так просто отметать то, вокруг чего долгое время строил свою жизнь. Теперь становится ещё более обидно, что он не сделал этого раньше, потеряв так много возможностей впустить кого-то в свою жизнь, а не отгораживаться непробиваемым барьером, неизвестно для чего вообще построенным. Втайне Тогами мечтает, что он мог бы сказать об этом ей. Мечтает, чтобы сейчас было ещё не слишком поздно. И сожалеет о том, что это лишь несбыточные мечты. Пока его голова занята мыслями, ноги на автомате доводят Бьякую до нужной двери, которую он, вовсе об этом не думая, открывает. Тонкие пальцы находят аптечку и копаются в ней, выискивая бинты. И, возможно, если бы он немного отвлёкся от размышлений, то заметил бы, как закрытая дверь медпункта за его спиной тихо скрипит, пропуская внутрь ещё одного ночного гостя. Бьякуя не успевает и приступить к задуманной процедуре, как его запястья накрывают чужие, не менее холодные, чем его собственные. Изящные бледные руки с остро заточенными чёрными ногтями, которые он узнал бы из тысячи. Внутри будто всё замирает - вопросов в голове роится больше, чем ответов, слова путаются и завязываются в крепкие узлы. Парень вдруг чувствует на своей шее чужое - такое уж чужое ли? - дыхание и жадно вслушивается в него, не веря, что всё это взаправду. - Ты же не думал, что от меня так просто избавиться? Чарующий шёпот у самого уха будто согревает, медленно растекаясь по всему телу. Наконец выходя из некого оцепенения, Тогами резко оборачивается, смотря прямо в чужие алые глаза, ничуть не изменившиеся с того момента, как он видел их в последний раз. Разве что, сейчас в них не отражаются танцующие языки такого же алого пламени. Мгновение - и он крепко сжимает девушку в своих объятиях, утыкаясь носом ей в макушку, нежно гладит её по спине и искренне улыбается, когда ощущает ответные прикосновения к себе. Отстраняется Наследник весьма неохотно, не желая отпускать вовсе. - Извини. - отводя взгляд, кратко бросает Бьякуя собеседнице. - Всё в порядке. - Селестия качает головой и усмехается. - Можешь не извиняться. Он кивает, возвращаясь глазами к лицу напротив и невольно им любуясь. - Всё действительно в порядке. Некоторое время парень ещё обдумывает всё, что хотел бы сказать, лихорадочно ворошит недавние воспоминания и выводы, но в итоге просто вздыхает и решает сказать всё без изысков, банальными, но такими понятными словами. - Селес... - обращается к девушке по имени, чем заставляет её заинтересованно склонить голову вбок, немного удивлённую таким изменением от привычного холодного "Люденберг" в свою сторону. - Я тебя люблю. Эта фраза пронзает ночную тишину, будто гулко отдаваясь эхом в стенах медпункта. Бьякуя неловко улыбается краешком рта, вновь отводит взгляд, но неумолимо продолжает. - Мне жаль, что я не сказал этого немного ранее... Боже, я думал, что уже слишком поздно, Селес. - он негромко смеётся, качая головой. - Я тоже думала, что слишком поздно, Бьякуя. - Люденберг тепло улыбается в ответ. - Но лучше поздно, чем никогда, не так ли? Наследник вновь кивает несколько раз, хватаясь за руки Селестии. Про царапины на собственных кистях вновь получается забыть - видимо, пусть теперь уже сами заживают. Девушка же немного подаётся вперёд, заглядывая в самую глубину глаз Бьякуи, мягким движением высвобождает запястья из чужой хватки и обнимает его за талию. Тогами это понимает по-своему и, немного наклоняясь, аккуратно касается её губ своими, вкладывает в поцелуй все свои чувства, какие только может, отдаётся пассии полностью. И абсолютно точно знает, что всё это взаимно. Снова с большим нежеланием друг от друга отстранившись, они в каком-то до странного тёплом молчании покидают медкабинет - парень всё-таки берёт с собой всё необходимое для обработки рук, прежде чем уйти, и лишь глубоко вздыхает и дёргает плечом в ответ на пристальный взгляд Люденберг на его окровавленные кисти. В выборе между погружённой в хаос и зеркальные осколки комнатой Бьякуи и всего лишь слегка запылившейся за несколько дней комнатой Селес побеждает, очевидно, последняя, куда они вдвоём, не сговариваясь, направляются. Молчание продолжается тогда, когда девушка осторожно перебинтовывает чужие руки, и когда они просто сидят рядом на кровати, почти что засыпая друг у друга на плече, хотя, казалось бы, за такое время столько всего накопилось, чтобы рассказать - о чудесном выживании после казни, например, или о решении слегка скорректировать свои принципы. Но никто из них не произносит ни слова, просто наслаждаясь чужой компанией. И уже совсем в полудрёме Селестия вдруг подаёт голос, улыбнувшись. - Совсем забыла ответить, что тоже люблю тебя. Надеюсь, ещё не поздно. - Даже если так... лучше поздно, чем никогда.