Октябрь

1 октября. Дождь идет уже неделю, как будто компенсируя небывало жаркое, не по-питерски душное лето. Сплошная стена воды, и нигде ни просвета. Ваня успевает раз сто пожалеть, что вернулся из Москвы в такую дурацкую пору. Можно же было проверить прогноз хотя бы на пару недель вперед. И тогда не нужно было бы тащиться от самого метро вплавь. Ливневка? Нет, не слышали. Потоки с неба, потоки из водосточных труб, реки вдоль тротуаров. И промокшие уже на выходе из метро кроссовки. Мокрый. Он мокрый насквозь. Даже внутренности и то, кажется, промокли чуть больше, чем полностью. Вдобавок уже темнеет, значит, здравствуйте, пара-тройка незапланированных луж, там, в закоулках, полно выбоин. Сворачивает с Лиговки во двор и останавливается под аркой - здесь хотя бы сверху не лилось. С чего его понесло в бар, он не знает. Соскучился? Да, возможно. Кого он ждет там увидеть? Да, никого в общем. В Краснодаре сейчас тепло и солнце, что в Питере-то делать. Да, он проверяет соцсети. Да, блин, он живет в них! Налево, потом направо. Повторить в том же порядке. И портрет Петра во всю стену. Привет! Это… Кайфово! В семнашке сухо и комфортно. Бля! Вся эта старинная поебота из рекламы так не в тему лезет в голову! Но как ни крути, а внутри просто отлично. Нет ни дождя, ни луж. И наливают разного. Ваня скорее чувствует (посмотреть-то негде особо было), как он сейчас выглядит. Мокрый. Со всех сторон и ракурсов. Девятый час, а народу немного. Странно, пятница ведь. У стойки пусто, даже бармен куда-то пропал. Можно устроить самообслуживание. Че бы и да? Он усаживается на высокий стул, кладет локти на стойку. Вода набежит, но похуй. Чуть шершавая поверхность - искусственный камень, лужа сильно не растечется. Барабанит пальцами в надежде, что кто-то живой у стойки материализуется и нальет ему, скажем… «Ла-Манш». У Вани такое чувство, что он и вправду преодолел вплавь какой-нибудь пролив или море. Никого. Мокрыми холодными руками достает телефон, листает ленту. Твиттер, Инста, Телега. - Добрый вечер! У нас новые коктейли, - низкий, обволакивающий голос, как будто его обладатель тебя собирается в койку уложить. Нет, этого просто не может быть! Он поднимает взгляд постепенно, боясь ошибиться. Play Hard. Не может быть! А как же Краснодар? - Привет, - и пауза. Рудбой смотрит озадачено: - Ты же Фаллен, да? Тоже Ваня вроде? Коктейль? Или виски? Он тоже с улицы. Челка влажная, и Ваня готов спорить, что Рудбой даже не представляет, как сейчас горячо выглядит. И как Ваня его хочет, такого, чуть холодного, с улицы, пропахшего табаком. И как он по-детски счастлив, что Рудбой его узнал. Слова вылетают быстро, об их уместности он подумает потом или никогда. - Не думал, что ты меня знаешь, - и усмехается. - Ну, ты же мне почти песню посвятил. - Рудбой криво улыбается и повторяет, - виски? Ваня кивает и виновато пожимает плечами, как будто извиняется за прошлое: - Со льдом. Рудбой протягивает ему ладонь: - Ваня. Ладонь холодная, челка мокрая, а глаза почти черные и какие-то шальные. У Вани сосет под ложечкой, но не от голода. Внизу живота зарождается какое-то странное сладкое предвкушение. Рудбой классный. Вживую Ваня хочет его еще больше, чем подглядывая через соцсети. Музыка гремит, кто-то подсаживается за стойку, делает заказ, но для Вани мир сейчас сжался до одного только Рудбоя. Вот он достает стакан, бутылку, лед. Для него, для Вани. Это, в общем, ничего особенного не значит, он такой же клиент, как и все остальные. Но Ваня хочет, чтобы значило. Стакан холодный, а их пальцы на какое-то мгновение соприкасаются, когда Рудбой ставит его на стойку. Ваню как будто током прошибает, и он только надеется, что Рудбой ничего не поймет по его взгляду, что он не владеет телепатией. А сам жадно разглядывает его мокрую челку, плечи, кисти, цепляет взглядом татуировки. На светлом худи капли дождя, и это Ваню сейчас волнует больше всего. Если бы он пошел другой дорогой, сворачивал не в том порядке, то встретил бы Рудбоя возле служебного входа, где тот курил. Они бы перекинулись парой слов еще там. Если бы… Ваня думает, что уже только от одного вида такого Рудбоя можно обдрочиться. Он отпивает виски, машинально облизывает губы и случайно ловит его взгляд. Из-за странного освещения тот кажется бледным, а зрачки такими большими, что радужка еле угадывается. Блядь, за такой взгляд стоило промокнуть насквозь! 2 октября Второй час ночи. Народу стало значительно больше, но Ваня не покидает своего места за стойкой. Сегодня он пьет вперемешку виски, коктейли, пиво, кальвадос. Была даже стопка водки. Градус понижать нельзя, он знает, но Рудбой постоянно предлагает ему что-нибудь попробовать и каждый раз уверяет, что плохо Ване не будет. Только хорошо. Да, он именно так и говорит: тебе, мол, Ванечка, будет очень хорошо. Когда он успел стать Ванечкой для Рудбоя? Приблизительно между одиннадцатью и полночью. Но это значения не имеет, важен сам факт. Голова кружится, и Ваня чувствует, что если сейчас пойдет отлить, то на ногах попросту не удержится. Рудбой зажигает. Он уже давно не был за баром, а теперь, видать, решил вспомнить, молодость и отрывается на полную. У Вани иногда даже двоится в глазах. Он надевает темные очки, натягивает капюшон – боится, что узнают, но окружающим, походу, насрать, ведь Рудбой за баром. Это гораздо интереснее. Ваня залпом допивает, что там у него, вискарь? И отставляет стакан. Смотрит мутным взглядом куда-то в столешницу, слышит сверху: - Повторим, Ванечка? Да чтоб тебя! Нахуя такое спрашивать, да еще и своим сексуальным голосом? Ваня поднимает на Рудбоя взгляд, качает головой: - Не, я отлить. Место никто не займет? Рудбой улыбается: - Гарантирую тебе всегда место за этой стойкой. Ваня, чуть шатаясь, идет в туалет. Обычно от таких объемов алкашки он не сильно пьянеет, но сегодня почему-то получилось иначе. Нипочему, все и так ясно. Очереди нет, в кабинке пусто. Внезапно его трогают за плечо, и даже угадывать не нужно. Ладонь твердая, уверенная. - Все нормально? – голос такой… Рудбою бы АСМР озвучивать. Блядство! Ваня весь вечер просидел за стойкой с полувставшим членом, а Рудбой сейчас очень сильно усугубляет ситуацию. Рудбой прется в кабинку за ним, все так же придерживая за плечо. Крепко держит. А у Вани уже крепко стоит. Проблема! Рудбой сам закрывает дверь изнутри, прижимается к ней спиной. Ваня чувствует, как тот прямо прожигает его взглядом. Разворачивается. - Ну, че? Я не маленький, сам справлюсь, дядь, - смотрит исподлобья и криво улыбается, очки съехали на нос. - Ты мне нравишься, - вот так просто заявляет Рудбой, - песня твоя говно, а ты нравишься. Как так? Кабинка даже вращаться перестает. - Че? Нравлюсь? В смысле как парень? Или человек? - Как философ, блядь, - Рудбой по-прежнему смотрит ему прямо в глаза, вернее, пытается – очков Ваня не снял. - А ты хорошее место для признания выбрал, респект, - Ваня снимает очки, кладет их на край раковины. - Ну да, мы же постоянно пересекаемся то тут, то там. Полно же шансов сказать. Я вот сотрир выбрал, - Рудбой кривится и, кажется, еще сильнее жмется к двери. Ваня делает шаг вперед, пристально смотря на него. Рудбой старается держать покерфейс, но глаза выдают. Взгляд напряженный, бегающий. Ваня думает, что это, в общем, логично: чисто теоретически Рудбою за такие откровения может и в ебальник прилететь. От кого другого. Он прижимается в Рудбою, к его губам. Твердые, сжатые в тонкую линию. Как и сам Рудбой – похожий на сжатую пружину, как будто силой сдерживающий себя от чего-то. Ваня кладет ему руки на плечи. Каменные, застывшие в ожидании, даже холодные почему-то. А потом еще раз прижимается к губам, сильнее, как будто думает, что от этого Рудбой сдастся. Поглаживает ему плечи, невесомо так: тоже боится. И внезапно Рудбой поддается ему. Губы оказываются мягкими, податливыми, плечи неожиданно теплеют, и Ваня чувствует, как Рудбой обнимает его в ответ. Все срывается в пьяный водоворот. Поцелуи, прикосновения, дыхание. Ваня и сам готов растечься лужей. Все к тому располагает: он и пьяный, и наконец-то высох и согрелся за столько часов в баре. А самое главное – Рудбой ответил. Он, блядь, даже и представить не мог такого даже в самых смелых мечтах! Ваня отстраняется, улыбаясь, как дебик: в дверь долбят, кто-то ругается, а он собственно и цели-то первоначальной не достиг. - Вань, я ж поссать пришел вообще-то. Рудбой подавляет смешок, кивает и выходит. Ваня краем уха успевает услышать возмущение по ту сторону двери и затихающие объяснения Рудбоя. Пусть думают, что хотят: употребляли они тут на пару или еще что. Похуй, пляшем! А еще Ваня, пока они целовались, успел заметить, что кое-где Рудбой так и остался твердым. И как бы стал еще тверже, чем был сначала. Так, кажется. Когда он выходит, место за стойкой уже занято, Рудбой тоже куда-то делся. За стойкой незнакомый чувак. Ваня расплачивается, внутри противно. Начинает тошнить, и Ваня списывает это на кучу разномастного бухла, а вовсе не на то, что Рудбой его так киданул. Сколько ему? Пятнадцать? Так только малолетки сбегают. Проблемы с принятием себя? Или не понравилось? Он заказывает снова. Теперь уже самое дешевое пиво, оплачивает сразу и встает где-то у дверей: оттуда сквозит, и Ваня надеется хоть так протрезветь и унять дурноту. В пять, уже дважды напившись и дважды протрезвев, он вызывает такси. Рудбой так и не появляется, и Ване хуево. Он думает теперь, что и ему пятнадцать, потому что готов разреветься, как девочка-подросток. 10 октября Ваня ходит сюда уже неделю, но Рудбоя с прошлой субботы он так и не увидел. Вряд ли тот прячется специально, скорее всего рутина, работа. Это только у Вани до фига свободного времени, чтобы торчать в баре ежедневно до полуночи. Может Рудбой приходит после двенадцати? Хер знает. Сегодня он приезжает поздно: пятница уже почти закончилось, скоро суббота. Бар открыт до шести утра, и Ваня намерен сидеть до победного, насколько хватит здоровья и денег. В баре яблоку негде упасть, какая-то тусовка, похоже, по билетам. Но его, что удивительно, пропускают. Не особо удивительно, на самом деле: и примелькался за неделю, да и, в конце концов, он же MC Fallen, а не хер с горы. Он с трудом пробирается к стойке, вокруг гремит музыка, хохот, обрывки фраз. Все сливается в какофонию звуков и цветных пятен, и это даже весело. Между сидящими у бара людьми мелькает вдруг кепка, светлая челка, и сердце становится сразу очень хрупким, стеклянным. Ваня очень боится встретиться взглядом с тем, кто за стойкой, но все-таки подходит и улыбается самым добродушным образом. Интересно, Рудбой уже в курсе, что он таскался сюда всю неделю, как по расписанию? Ваня надеется, что нет. - Привет, Вань, - Рудбой само гостеприимство. – Тебе как в прошлый раз? Ваня смотрит на него и не находится с ответом. Как в прошлый раз налить? Или то, что было после выпивки? Или обломать, как неделю назад? Рудбой не может ждать его ответа вечно: он протягивает меню и обращается к другому гостю. С такой же улыбкой, и это самое гадское. Ваня останавливается на пиве, самом простом и дешевом, которое здесь есть. Кивает Рудбою, и тот подходит принять заказ. Как назло музыка грохочет так ужасно, что Рудбой не может его расслышать. Он приставляет к уху ладонь, показывая, чтобы Ваня сказал ему на ухо. Это совершенно точно засада. Ваня понимает, что у него уже съезжает крыша, но ничего поделать не может и, как под гипнозом, тянется через стойку к Рудбою и что-то говорит ему на ухо. Кажется, заказывает пиво, но сейчас в голове так мутно, что Ваня даже не понимает: он про пиво говорил или в любви признавался. Рудбой машет какому-то чуваку, приглашая того за стойку, а потом выходит оттуда сам. Опять решил свалить? Ваня чувствует…не панику, нет, а какое-то разочарование. Фрустрацию, если по-умному, но сейчас не до высокой психологии. Просто обломно. - Пойдем? – раздается над ухом негромко, почти шепотом. Рудбой спрашивает, сам не уверен – согласиться ли Ваня. Но ответ очевиден – обижаться, как маленький, он не будет. Пойдем, конечно. Рудбой приводит его в какую-то подсобку. С диваном, разумеется. Объясняет, что это комната отдыха для персонала. Или если кому-то из особо важных гостей станет плохо, его тоже приводят сюда – отлежаться на диване до приезда такси или скорой, тут уж кому как. Дверь закрывается изнутри. Света не зажигают, темнота – друг молодежи, хули. - Прости, что ушел. Ваня молча смотрит, не зная, что сказать. Что ему плевать, ведь никто никому ничего не обещал? Это не совсем так: ему не плевать. Что простил? Ну, тоже вранье. - А на хрена? Испугался, что тебя мужик поцеловал? - Испугался, - и закуривает, хотя на двери и приклеена табличка с перечеркнутой сигаретой. Ваня не знает, что сказать, такое редко бывает. Вот он – Рудбой, бери тепленьким, но что-то мешает. И мечта не мечта, раз так криво исполняется. Он подходит к Рудбою, обхватывает его за шею, вынуждая наклониться, и шепчет: - А сейчас-то что? Поздно, Ваня, бояться. Шепчет, а у самого крыша потихоньку съезжает и от собственного шепота, и от дымного запаха, а главное – от Рудбоя рядом. Тот отстраняется, тушит сигарету (в баре, видать, всем насрать на противопожарку – вон и пепельница стоит, активно используемая, походу), потом пристально смотрит Ване в глаза, легко подталкивает Ваню к дивану и тоже шепчет: - Давай. Кто кого целует первым, Ваня уже не понимает, кажется, что оба. В голове не остается ничего, только какие-то цветные фонарики. Все мысли стекают вниз, там, где руки Рудбоя лезут под худи. Задирают, поднимаются вверх, трогают, гладят. Потом их нет, но они уже внизу. Ох, блядь! Там, где и должны быть. Ваня тоже в долгу не остается. У него ни хера нет опыта, но он старается компенсировать это энтузиазмом. И судя по тяжелому дыханию Рудбоя, он все делает правильно. - Хочу тебя, пиздец просто, - выдыхает он Ване на ухо и тянет его штаны вниз. - Прям здесь? – и Ваня его хочет, аж до смерти, но не в барной подсобке же. Рудбой мутно глядит на него, потом достает телефон, смотрит время: - Я до двенадцати договорился на баре постоять. Максимум в десять минут первого я весь твой. Можем ко мне, - добавляет он, спохватившись. Ваня притягивает его к себе и шепчет, прикусывая мочку прямо рядом с кольцом: - У тебя полчаса, Ванечка.