Живой

​Пальцы клацали по клавиатуре старенького компьютера времён студенчества, пока кастрюля с варившейся внутри пастой миролюбиво стояла на плите. Алюминиевая крышка звенела каждый раз, когда Синан брался за неё без рукавиц, обжигаясь об её края, а бьющий в нос запах домашней еды до сих пор сводил его с ума. Когда-то давно о такой жизни он мог только мечтать!.. ​

При мыслях об этом Синан откинулся на спинку стула и прикрыл веки. Где-то за окном завывала мечеть. Как мало человеку, оказывается, нужно для счастья!.. Застеленная бежевым одеялом кровать, лампочка со светом да несколько картин на стене с изображением легендарного Ататюрка… таковым оказался его рай. Но разве рай не следует делить на двоих?..

​Какими-то странными путями всё в его жизни наладилось само собой, но даже сейчас, работая над очередным честолюбивым проектом издателя, один из лучших его протеже не отпускал себя до конца. Старые страхи терзали его до сих пор, и лишь мерцающие воды Босфора за окном немного успокаивали нервы. Что, если эта новая, тихая и уютную жизнь — всего лишь сон, и уже через минуту он вновь проснётся в грязном подвале пресловутой школы, услышит квакающий голос Неджета, отчитывавшего зубрил за какую-нибудь провинность, разберёт лай Париса, скулившего от боли на операционном столе у ветеринара, увидит, как посиневшее тело дедушки одевали в саван?.. Синан зажмурился и прижал к себе диванную подушку. Всё закончилось, закончилось, закончилось!.. ​

Вспомнив наконец о кастрюле и пасте, кипевшей на плите, Синан поднялся с места, выключил патефон с пластинками классических исполнителей и, обнаружив странную лёгкость во всём теле, отправился на кухню. Конечно, и в той старой жизни находилось кое-что хорошее. Друзья и Ишык… Став старше, Синан осознавал, что зря оттолкнул их тогда, после окончания школы. Мир не без добрых людей и, если ему всё-таки удалось спасти себя от той бездны, что маячила рядом всю юность, то только благодаря им. Бурджу и Кемаль, Эда, Осман и Керем… Синан сосредоточенно наблюдал за тем, как паста обмякала в горячей воде, и, помешивая её лопаточкой, осознавал: дурак! Какой же я был дурак!..

​Многие в подростковые годы отличаются болезненным самолюбием и гордыней, и спустя столько лет Синан причислял себя к их числу. Что, как не гордыня толкнула его на столь необдуманный шаг: разойтись с друзьями и… девушкой, что составляла весь смысл его бренной жизни, лишь бы те лишний раз не пожалели его?.. Он мечтал о человеческом тепле, но не умел его принимать. Как странно! Разве что-то успело измениться?.. ​

Лопатка застыла в руках юноши. Теперь-то всё, конечно, иначе!.. ​Апатия покинула его тело, хоть и не до конца, а глаза всё чаще и чаще светились жаждой жизни. И всё же чего-то в ней до сих пор… не хватало.

​Не хватало чьей-то тёплой, нежной улыбки по утрам, ласковых прикосновений и объятий по ночам, да и днём, и вечером… и всю жизнь!.. Не хватало больших голубых глаз и восторженных речей о любви, умилявших его каждый раз своей наивностью и… искренней верой в лучшее. Тогда Синан от души умилялся Ишык, считая, что понимал жизнь гораздо лучше неё, но на деле… Знал ли он, как, оказывается, был богат?..

​Каким бы счастьем наполнилось всё его естество, будь у него это всё теперь!..

—​ Синан? Наконец-то я нашла тебя!

​Дверная ручка, замок и даже лестничная клетка за спиной у Ишык расплылись перед глазами, когда она — такая красивая и… повзрослевшая! — полетела в его объятья. Её волосы пахли клубникой, а приятный, терпкий запах её парфюма ударил несчастному в нос. Как часто этот аромат возвращал его к жизни?..

​ — Что ты будешь? Я как раз поставил пасту…

​— Воду. Просто воду.

​В тот вечер они болтали без устали. Чай, разлитый по армудышкам, уже давно остыл, а к лукуму гостья даже не притронулась. Ишык очень похорошела: новомодная причёска, серьга в носу и общий, неудержимый бунт начала нового столетия очень подходил ей. Бывший возлюбленный не переставал любоваться ею, досадуя про себя, впрочем, о том, как ему не хватало той милой, аккуратной девочки из дома фей.

​До сих пор Синану казалось, что восторг, вызываемый в нем только наивнейшим и от того самым блаженным из человеческих существ, никогда не озарит его серое существование вновь, но вдруг он почувствовал себя почти счастливым. Старый друг старался помалкивать, — как это похоже на него, не правда ли? — зато Ишык, задыхаясь, пересказывала всё, что произошло с ней за прошедшие годы. Наблюдая за ней, Синан кусал губы от нахлынувших чувств, заламывал руки, не зная, куда их деть, но… не переставал улыбаться. ​

«Я хочу, чтобы она осталась. Очень хочу! Не оставляй меня больше одного, Ишык».

 —​ Так… ты надолго в Стамбуле? — спросил он наконец дрогнувшим голосом, кашлянул и осёкся.

Не захотел показаться жалким?.. Ах, ну вот снова, снова пресловутая гордыня! Сколько бед она уже принесла? Почему хотя бы раз в жизни не поддаться чувствам, чтобы те снесли к чертям годы безразличного существования и холодного опустения в душе, раскрасили её разноцветными красками и озарили светом? Разве это время наконец не пришло?.. Разве он не заслужил?..

​В ожидании ответа Синан откашлялся вновь и спрятал от Ишык глаза, поправил тугой воротник. Она улыбнулась — конечно, она всё поняла! — и, предчувствуя разоблачение, его сердце забилось как бешеное. Дурак, дурак, на что же ты намекаешь! Заслужил ли ты? А заслужила ли она?!..

​ — Пока что я в отпуске, но… — проговорила возлюбленная весело и пожала плечами. Синан затаил дыхание, — если честно, то работа журналиста в Анкаре мне не очень-то и нравится. Возможно… её стоило бы сменить.

​Всё это время юноша сверлил глазами пол, но, как только Ишык сказала это, поднял их на неё и замер. Она вновь улыбнулась. ​

— Значит ли это, что ты можешь остаться здесь… — Синан облизнул губы и перевёл дух. — Остаться здесь со мной?

​В голову тут же закралось тысяча и одно «но», которое юноша не преминул озвучить. «Конечно, у меня не было такого удачного старта, как у других…» или: «Это та ещё конура, так что она, возможно, слишком тесна для нас двоих». А на последних словах: «Если ты откажешься, то я пойму, ведь я хочу, чтобы ты хорошо подумала…» у Ишык сдали нервы, и она поспешно встала, а затем коснулась его губ руками. На миг слова замерли на кончиках её пальцев. ​

— Ты так хорошо читаешь в душах людей, — прошептала она, не отстраняясь и смотря прямо перед собой, — видишь их насквозь, считаешь себя знатоком жизни. Но ни меня, ни эту жизнь ты так до конца и не понял. Как можно быть таким глупым, Синан! Прошу тебя!

—​ Это неизбежно, — всё ещё не унимался он. — Я должен задать тебе этот вопрос. Зачем тебе это? Зачем тебе я? Посмотри на себя — ты такая красавица! А я сломлен, понимаешь? И это останется со мной навсегда.

​Несмотря на непреклонный тон, сердце в груди Синана сжалось, готовое выпрыгнуть в её сложённые ладони. А он сам поместился бы у её ног, как когда-то обожаемый Парис, положил бы голову ей на колени, и позволил бы ей гладить себя, гладить… до скончания веков!

​Ишык надрывисто рассмеялась.

​— Хоть раз, хоть раз в жизни поверь в чудо, и я обещаю, что ты не пожалеешь об этом.

​— Я уже, Ишык. — Язык заплетался во рту, а последний очаг сопротивления в его душе погас, вдребезги разбившись об клубничный аромат её волос, знакомую улыбку и голубые глаза. — Я сдался в плен. Всё. Я больше не хочу и не могу терпеть эту жизнь один.

​Синан поспорил бы на что угодно, что его взгляд походил сейчас на тот, каким обычно вознаграждал его Парис, когда получал наконец любимый корм или игрушку. Не всё ли равно? Её лицо оказалось так близко, что он вдруг почувствовал внутри давно забытый восторг. Голова закружилась от её близости, а руки сами обвились вокруг её талии, нашли первые пуговицы её блузки, сняли с переносицы очки, которые сначала покосились, а затем и вовсе соскользнули на пол…

 —​ Мне нравится, когда ты такой, — промолвила она, кокетливо смеясь между поцелуями.

 — Какой? — спросил он, чмокнув её в нос.

—​ Живой. ​

Вдохновлённая улыбка застыла на губах Синана.