Дверь отрывается с петель, ломается от ударной волны, в прихожей и на балконном пролёте этажа в стороны расходится дымок-туман от взрыва. Шинсо пробуждается моментально, моргая и пытаясь вникнуть в произошедшее. Подскакивает с дивана и накидывает поверх домашней футболки такую же домашнюю кофту с замком, едва схватившись за собачку в ужасе распахивает глаза, видя, как сквозь туман в коридоре на него буквально налетает чья-то фигура. Парень напротив одет во всё тёмное, то, что это
он — выдают только вечно сияющие безумием ярко-зелёные глаза, с уже навернувшимися на них слезами от исполнения заветной мечты, которая, никогда не должна была претворится в реальность. Не так, не в этой жизни, нельзя. Но… всё запретное мотивирует на недосягаемые цели, исполнение которых можно будет трактовать, как тот самый, вечно искомый всеми смысл жизни. Одним быстрым прыжком оказывается прямо перед Шинсо, распустив руки, крепко вжимая в себя. Хитоши чувствует, как косятся ноги, сердце начинает бешено долбиться, осознавая всю суть жестокого происходящего — дымок-то не только от взрыва пришёлся… Мидория вжимается ещё крепче, зарываясь головой в чужую тёплую грудь, и слушая, как колотится от страха сердце. Как хорошо, что он в маске-противогазе, потому что в квартире Шинсо, как всегда и как назло прямо смердит ненавистным имбирём, который так и не помогает в борьбе за своё здоровье, уже третий год. Мидория скалится от имбиря, словно вампир от чеснока, и про себя клянётся, что никогда больше не позволит Шинсо выпить имбирного чая.
Кот на диване, подскочивший одновременно со своим хозяином уже уснул, надышавшись парами, которые принёс со своим визитом их нежданный гость. И веки Хитоши медлительно опускаются, снова забирая парня в царство снов, и Мидория наслаждается объятием размякшего, тяжёлого, но такого давно желанного тела. Подхватывает его как можно крепче, через огромные усилия волочит за собой по прихожей к межквартирным, балконным пространствам, куда уже повыбегали мирно спавшие жители, которые бросились в рассыпную при одном лишь силуэте, от которого кровь в жилах стыла, а имя ему — Изуку Мидория, тот самый психопат, должный находиться под строгим наблюдением в одной из тюрьм — Хэллворде, но почему-то волочащий за собой тело какого-то редко появляющегося в собственной квартире соседа Хитоши Шинсо, работающего в полицейском управлении.
За три года до случая
Влиятельный детектив Айзава Шота однажды увидел интересный потенциал в Хитоши, когда они впервые встретились, ещё на практике в полицейской академии. Ведь Шинсо тогда лишь один из всей группы смог распутать предложенную им психологическую-теоретическую ситуацию преступления.
— Далеко пойдёшь, — эта похвала глубоко засела в сердце парня, разжигая желание прикрепиться за Айзавой-сенсеем, когда наступит стажировка.
Когда Шинсо Хитоши всё-таки попал на практику к Айзаве, то получил первым заданием дело одного из последователей Изуку Мидории, того самого безжалостного психопата, убийцы, да что там, слишком слабо сказано, ведь его главным преступлением были многократные акты терроризма, устраиваемые как вызов общественным устоям, которые по его мнению подавляли безграничную человеческую свободу по праву рождения. Новый разыскиваемый преступник был, кажется, таким же умным и везучим, как и сам Мидория, потому что поймать его смог лишь похожий ум.
Шинсо получил разрешение на встречу с этим маньяком, чтобы выудить нужную информацию.
Это был полнейший разрыв шаблона, потому что несмотря на его вполне безобидный, и в какой-то степени даже детский вид, Хитоши было трудно принять факт того, что этот человек является такого рода преступником. Что это именно
он — стройный, спокойный, в одно мгновение сменившийся яркой радостью, является Изуку Мидорией. На фоне оранжевой тюремной робы его цвет глаз существенно выделялся — зелёный, а сами глазницы такие огромные, а ещё эти большие щёки… Выдаёт Мидорию только покалеченные следами ожогов и разрезами руки, и его скачущая, и совершенно не добродушная, улыбка.
— Зачем? — задал главный вопрос Мидория, хотя был вполне согласен на
помощь хоть какую-либо возможность встреч хоть с кем-нибудь, даже без какой-либо логики и разъяснений, потому что радость от разговоров с живым человеком уже сама по себе представлялась ему приторно-сладкой.
От Шинсо пахло ненавистным запахом имбиря, потому что он недавно заменил им кофе, стоило только ощутить первые проблемы со здоровьем. А Изуку ненавидел имбирь, но терпел ради их встреч, каждый раз раздувал ноздри как можно шире, чтобы сквозь пуленепробиваемое толстое стекло, сквозь вентиляционные отверстия, учуять запах своего гостя, потому что каждый раз перед ним был живой человек, настоящий собеседник, ещё и к тому же достаточно одарённый и интересный, и Мидории нравилось это. Ему нравилось снова быть охотником — разглядывать свою жертву, изучать её, понимать и строить планы, что когда-нибудь он обязательно расправится с ней. А ещё Мидория был восхищён тем, что его попросил говорить с собой ни какой-то старый зачуханный детектив-дед, а этот молоденький интересный стажёр и будущий страж правопорядка, каким Изуку его вообще не разглядел. Изуку разглядел только… пустоту в его вечно безразличном взгляде, в котором так хотелось увидеть чуточку запуганности, хотя бы на минутку.
Изуку каждый раз затягивал разговоры и выдавал информации лишь на чистый лист а4, как позже заключил Шинсо, потому что этот маньяк, очевидно, очень сильно ценил время проведённое вместе. Конечно, ведь Мидория помирал со скуки без возможности попугать хоть кого-то, потому что все эти работники тюрьмы были уже настолько закалены и бесстрашны, а вот здесь
он! Только вступающий на грязный путь работы на сторону правопорядка, в которой Мидория всегда видел лишь самое грязное и отрицательное, ещё не бывалый, не подготовленный; лучшая жертва для него.
Изуку запугал Шинсо в первый день: прямо перед ним медленно прокусил свою губу в кровь, заставляя испытать Шинсо ступор, смешанный с испугом и, что ни на есть, полный удовлетворения своей жаждой чужого ужаса безумно засматривался в фиолетовые глаза, со сжатыми от страха зрачками и неподконтрольно приподнятыми бровями. Кровь стекала к подбородку, Изуку прикрыл губу, чтобы не потекло ещё больше, и еле подавил желание рассмеяться во весь свой севший от долгого молчания, но на самом деле очень звонкий и раскатистый смех.
После этого Шинсо всё равно пришёл. Он приходил каждый раз: два визита в неделю, чтобы добиться нужных сведений. Он всё равно пришёл после первого срыва, научившись опыту, ведь Мидория колко подметил чужую слабость, дальше Шинсо всегда прятал все сомнения и страх под маской невозмутимости, чтобы Мидории вновь было не до чего докопаться.
Только этот псих всё равно докапывался, каждый раз, до любой глупости, лишь бы отвести разговор от дела в сторону, лишь бы растянуть беседу.
Айзава просил быть осторожнее, меньше говорить с этим ублюдком, не проговорить лишнего, но… он и так почти всякий раз молчал. Говорил почти всё время только Изуку. Он анализировал вокруг себя всё, что только можно, и на зубок знал повадки Хитоши, хотя тот мало распылялся о себе. Изуку делал выводы и закреплялся во мнении, когда Хитоши повторял. Движения рук. Мимика. Его план любого разговора. Его учтивость тона, тембр голоса, когда вот-вот сорвётся и повысится, обидевшись на иную небрежно брошенную фразу. Его аналитические способности… Ведь Шинсо согласился сыграть партию в шахматы. Мидории было скучно играть самим с собой, находясь здесь целых полтора года одиночного заключения. Доска стояла в камере Изуку, и все фигурки двигали лишь его изрезанные и искусанные ранее пальцы, за которыми так тщательно наблюдали два фиолетовых глаза, следили за каждым взмахом, столь лёгким и грациозным, будто Шинсо сейчас не на свидании в тюрьме, а на сеансе ментальной медитации; потому что Мидория и был тем самым ментальным терапевтом для него, какими бы, порой, пугающими и мерзкими речами он иногда не портил впечатление от встречи. Шинсо спустя время потерял границу общения, забыл, кто такой этот самый Деку, с которым он играет в шахматы и раскрывает преступления его же последователей.
Партии их были увлекательными, по мнению Изуку. Потому что видеть, как Шинсо сражается с ним едва ли на ровне, было очень необычно, и… было что-то в этом захватывающего. Ещё никто, кому посчастливилось когда-либо поделить одну шахматную доску с Мидорией, не выигрывал. А Шинсо выиграл, аж два раза, каждый из которых вырывал буквально силой, анализируя и составляя дома план дальнейших ходов, записывая, как стояли на доске фигуры, чтобы Мидория вдруг не сжульничал.
А Мидории и не сдалось жульничать, это был чисто спортивный интерес — битва умов. Мидория стал ценить их встречи ещё больше, а когда первый преступник был пойман благодаря его предположениям и опыту, то Шинсо выписали премию, и разрешили расширить время проведения с психопатом Мидорией побольше, что вызвало странные негодования со стороны Шоты, волнующегося за молодого парня, которого Мидории было, при большом желании, завербовать как нехуй делать.
— Я впечатлён, но не понимаю, зачем ты проводишь в Хэллворде так много времени… Шинсо, у тебя ведь должна быть и личная жизнь! — Айзава переживал и давил на самые больные места, зная, что не было у Хитоши в этой жизни ничего своего личного, кроме выбитой, подаренной государством квартиры после возраста самостоятельности, когда его пустили в свободное плавание после доживания нескольких годов одиночества в детском доме.
Шинсо был один всю сознательную жизнь, а в полицейскую академию пошёл, как думал, ради поставленной в детстве миссии — найти виновников смерти своих родителей, которых подорвали в машине, сперев всё на несчастный случай, когда ему ещё только исполнилось тринадцать лет. Кто в здравом уме возьмёт в свой дом такого взрослого ребёнка, с уже имеющим свои представления и планы на эту жизнь? Всем нужны маленькие тренировочные губки, в которых можно впитать свои предпочтения и построить по струнке так, как самим охота. Кто будет заботиться о тринадцатилетнем ребёнке-отшельнике, который из-за своего искажённого восприятия, постоянно анализируемого настоящего и прямо выговаривающего все свои теории и размышления, ни с кем не дружил? Никто не хотел общаться с маленьким Хитоши, потому что тот был крайне прямолинеен и осторожен, лишён импульсивности и резкости характера, что создавалось впечатление, будто бы он и есть, тот самый — чистейший, призрачный флегматик.
— Я работаю, Айзава-сенсей, а не ерундой занимаюсь… — ответил, а потом вспомнил игры в шахматы и разговоры с Мидорией, когда у него не получалось ощущать удовольствия с девушками.
В тот момент разговора Шинсо впервые покраснел на их встрече, показывая своё очередное больное место. И Изуку запомнил. Выводить того на смущение было забавной игрой, за которую иногда приходилось платить, когда Хитоши не являлся на встречи следующие несколько дней, возвращаясь в себя и виня за чрезмерную эмоциональность и открытость с этим психом.
— Ах, так тебя пугают разговоры о взаимоотношениях людей? Что же ты, Хитоши, это всего-лишь…
— Шинсо! — парень с фиолетовыми волосами манерно поднялся со стула, сидя напротив застеклённой стенки, к которой был прижат боком игриво-смеющийся псих, напоследок одарив Мидорию смущённым, хмурым взглядом, и ушёл.
Мидория прекрасно помнил его просьбу обращения по фамилии, но… этот парень стал лично для него столь дорогим, что просто перестал контролировать такую банальность.
Шинсо были неприятны разговоры об отношениях, потому что он даже сам с собой подружиться за всю жизнь так и не смог, а любые контакты с людьми в его жизни были короткими и, в общей сложности, деловыми — то по учёбе, то по работе. Не было в его жизни ни одного человека, которого он бы мог назвать другом… Никого, кроме
него, постоянно портившего момент какой-то несуразицей.
Однажды Шинсо дома устроил полный бардак: снёс с тумбочки всё, что на ней имелось. Напугал своего кота до полусмерти, впервые за несколько лет заплакал, окунувшись в истерику, выдрав целый клок волос, жадно цепляясь за них с желанием унять странную эмоциональную боль. Так Шинсо выпускает пар, который копился годами. Поколотил стены и без сил рухнул на диван, так и не решившись навести порядок. А главной затейницей погрома была колючая мысль: «
Изуку Мидория — серийный убийца и психопат — это первый человек в моей жизни, с которым мне приятно разговаривать, тот самый, с кем я на одной волне». И Шинсо было непостижимо больно осознавать при каких ебанутых обстоятельствах им пришлось познакомиться.
Дома Шинсо часто думал о рассказанных историях из личной жизни Изуку, в особенности о его преступлениях. Это заставляло испытать душевное помрачение и полное расслабление от того, что этот убийца находится в тюрьме, а на каждой встрече их разделяет стена. Столько планов, целей и жизней он загубил, Шинсо было омерзительно от собственных признаний себе, что ему не стрёмно ходить на эти встречи, а напротив, сидеть с весьма заинтересованным видом, раскрыв уши, слушать, как эмоционально расходится Изуку. Смотреть, как поднимаются уголки его губ, как медленно расходится оскал в стороны, обнажая зубы, которыми он, вероятно, когда-то раскусывал людям глотки. Глаза Мидории часто блестели, когда он вдавался в воспоминания о совершённых зверствах; с таким же трепетным волнением, как взрослые вспоминают время своей ушедшей, великолепной молодости, в которой было столько весёлых историй. Для кого-то книга, для кого-то просто городская байка-страшилка, а для Деку — лишь ушедший отрезок времени, причём отлично проведённый, судя по его душевным реакциям. Но… все эти разговоры заставили Шинсо со временем очерстветь к подобным историям. Если в первое время они вызывали только чудовищный ужас, заставляли проникнуться к жертвам, ощутить свойственную другим людям тревожность и сочувствие, то спустя недели встреч это в Хитоши явно атрофировалось, учитывая, что он всё меньше стал обращать внимание на все плохие стороны Мидории, кажется, уже сам наслаждаясь визитами к нему. Потому что здесь Шинсо мог не волноваться: Изуку уже знает его. Молодой стажёр-следователь не сидел с прямой спиной всё время, единственное, что он пытался контролировать до последнего — это свой страх перед этим отбитым человеком, и мысли о том, что он, несмотря на своё заточение, несмотря на свои преступления, извращённые идеалы, не имеющий возможности вернуться в общество и когда-нибудь стать хорошим другом и соседом —
ближе остальных.
Изуку заметил, что круги под глазами у Шинсо стали глубже, и сам не знает зачем, но… поддался в новой партии. Изуку ненавидел поддавки, презирал людей за их лицемерие, но сейчас поддался, видя, что это сейчас жизненно необходимо человеку по ту сторону. Изуку ненавидел имбирь, запах которого ещё с самого детства застрял, как неприятный триггер, проецирующий тяжёлое прошлое, но жадно вдыхал его аромат, стоя у стекла, у проветриваемых отверстий, когда Хитоши приближался к стеклу. Изуку ненавидел людей, готов был убить каждого, да что там скрывать, Шинсо бы он тоже с удовольствием убил, только… не хотелось делать этого так сразу. Будь у этого психопата возможность, он бы ни за что не дал себе волю сделать это сразу и быстро, потому что этот запах имбиря необходимо сначала смыть, эти фиолетовые, вечно спутавшиеся пряди, неровно торчащие во все стороны немного подстричь, это тело ощутить со всех сторон, эти пурпурные глаза… в них надо долго смотреть, ловить чужой страх и ужас, когда рядом окажется серийный маньяк, с которым он подружился за последние два с половиной года встреч. Страх и ужас, когда Мидория сделает когда-то сказанное, пугающее до чёртиков и вызвавшее лишь негатив и отвращение, после которого Шинсо так и не вернётся.
Мидория только что выиграл очередную шахматную партию, а игра была поставлена на выслушивание монолога психопата, если выиграет он, и на выведывание новой информации, если выиграет Шинсо. Изуку взялся целью победить. Азарт вкупе с жаждой быть услышанным, были столь велики, что победа пришла чрезвычайно быстро.
— Подойди поближе, ну… — Изуку подошёл к стеклу вплотную, ожидая того же и от Шинсо, но, видимо, тот был слишком раздосадован поражением, что так и остался сидеть на стуле, безвольно опустив свисающие вниз руки, лишь обратив свой взгляд.
— Давай уже, болтай свою тянучку, и я пойду… Забыл поблагодарить за последние сведения.
— Не стоит благодарности, всё для тебя, — Мидория закусил губу, приложил ладонь на прохладное стекло. — В следующий раз моим желанием на победу будет, чтобы ты поставил свою ладонь на это же место, — рассмеялся, увидев выражение лица Шинсо, говорящее о его возмущении.
— Быстрее, у меня много дел…
— Я знаю о твоих делах, Шинсо.
Мидория, как Шинсо и попросил однажды, так и называл его с тех пор по фамилии, проявляя крайне мистическое уважение к чужой личности. Наверное, лишь потому что считал, что они похожи.
— Знаешь, я здесь уже пятый год, я порядком истосковался по солнечному свету, хотя при жизни никогда не любил его из-за ёбаных веснушек. Смотри, как хорошо, что они в этой клетке почти сошли на ноль!
— Не знал, что у тебя были веснушки, — Хитоши внимательно вгляделся в чужое лицо, всё-таки встав и подойдя к стеклу.
Да, он просматривал материалы о деле «Деку», прежде чем предложить такую авантюру, но все фотографии, что он видел, были сделаны либо в его детстве, где особо не было видно никаких веснушек, либо уже в тюрьме, для деловой документации, где были использованы цвета-фильтры, закрывшие ещё существующие тогда светло-коричневые точки на щеках.
У Мидории сердце забилось быстрее, улыбка нервно расползлась в стороны, а глаза засияли. Потому что Шинсо смотрел на него так близко, и так заинтересованно.
— Это была небольшая подводка… Если бы я снова увидел солнце, свет, жизнь вне этой тюрьмы, я бы… Непременно пришёл к тебе домой. Шинсо, ты бы пустил меня?
— Что за глуп…
— Тсс, — Изуку подставил указательный палец к стеклу, прикрывая со своей стороны стекла губы Шинсо, до которых, к большому сожалению, сейчас нельзя было дотронуться. — Сначала я договорю…
— Ты бы пустил меня? Я уверен, что ты… ты бы испугался, да? Ты всё ещё боишься меня, Шинсо, как бы часто ты не приходил сюда. Пока я в этой ебучей камере, ты всегда будешь бояться меня. И ты делаешь это абсолютно правильно. Потому что… если бы я однажды заявился к тебе, ты бы явно не обрадовался, в отличие от меня. Знаешь, что бы я с тобой сделал, а Шинсо? А? А я скажу! Я бы… сначала как следует обнял бы тебя, чтобы ощутить какое твоё тело в реальности. Потому что ты для меня — лишь фантазия, неосязаемая, далёкая. Вжался бы в тебя так крепко, хоть бы кишки наружу не полезли, — дыхание предательски сбилось, кровь в ушах забила со страшной силой, оглушая желанием, а Шинсо напротив раскрыл рот так широко, как ещё не раскрывал ранее, и даже приставленный к нему палец, лежащий не на желанных губах, а на ебучем стекле, не помогал, — А потом сразу к делу: вцепился бы в шею зубами так крепко, чтобы остались кровоподтёки, чтобы остались следы зубов, а ты подарил желанное завывание над ухом, которое бы я подхватил с полным наслаждением.
Хитоши напрягся, спустилась первая капелька пота где-то у виска, которую он сразу же капризно смахнул ладонью.
— Твоя шея — такая прекрасная, я бы душил её с грубой силой, слыша, как ты сипишь и хрипишь в попытках докричаться и заглотнуть воздух. Думаешь, это всё? Конечно же, это лишь начало! Приведя тебя в беспомощное положение, я бы нещадно ударил тебя головой в пол несколько раз, чтобы ты совсем не смел сопротивляться, а затем начинается самое интересное: изучение такого давно желанного тела… Шея, ключицы, бёдра… Поцелуи, трения, ощущения, проникновения, я бы…
Зрачки у Шинсо ходили ходуном, нервно дёргаясь без какой-либо заданной амплитуды, по спине пробежался холод, парень прикрыл рот и, кажется, пропал слух на какое-то время, потому что он перестал слышать слова дальше; отказывался верить в это. Шинсо отказался верить в свою жалкую иллюзию невозможной дружбы, которую ему подарил этот бесчестный психопат, стоящий напротив, трясущийся от явного напряжения, ведь произносимые слова, как и фантазии, уже явно завели его. Изуку размашисто облизал стекло, оставив следы слюней, напротив лица Хитоши, окончательно добив его, и… Шинсо действительно проиграл, с позором. Так и не дослушал этот дьявольский монолог, который бы никогда не мог себе представить.
Шинсо никогда не испытывал к Мидории ничего, кроме однажды ужаса, однажды сочувствия, однажды…
симпатии? А сейчас одно отвращение, граничащее с ненавистью за все те встречи, перечёркнутые одним — сегодняшним бзиком.
Он быстро удалялся от его камеры, ноги были ватные, сердце внутри тряслось как бешеное, сзади слышался явно заведённый безумный хохот, как при первых встречах, пока Мидория ещё такими манипуляциями и игрой с эмоциями пытался узнать проявления реакций Шинсо, чтобы больше познать его.
Шинсо так и не пришёл на следующую встречу, его больше не было. Никогда.
И уход этого светлячка, что осветлял лишь одним своим присутствием всякое людское зло, дало Мидории то самое, чего так сильно не хватало его психованной душе для исполнения давно планируемого побега, к которому он не приступал все эти два с лишним года лишь из-за этих двух свиданий в неделю, — одиночество.
Потому что ограничение человеческой свободы способно не только сломить человека, уничтожив его личность. Если человек итак уже был уничтожен и разбит, одиночество может сделать только хуже — довести до крайности безумия, превратив человека в сущего монстра. Так и случилось с Мидорией Изуку, для которого этот пластиковый мир не имел условных границ, ведь если бы хотел сбежать, давным-давно бы это сделал. А с Хитоши Шинсо, всё это время помогающим, сделать это было как раз плюнуть.
Наши дни
Разумеется, Шинсо не имел ни малейшего понятия, что помогая раскрывать преступления, он ещё и умудрялся передавать изощрённо шифрованную информацию его последователям и соучастникам. Когда Хитоши перестал раскрывать преступления в определённом темпе, это было знаковой точкой.
Три месяца одиночества. Шинсо Хитоши в своей крохотной квартирке, в которой даже домашний кот не давал столько положительных эмоций, сколько встречи с этим безумным психопатом, оказавшимся, действительно психопатом, ведь Шинсо не выдержал такого заявления. Его психика итак ходила ходуном из-за детской травмы потери родителей, из-за неуверенности в своём будущем и людях рядом, всегда не признающих его, кроме одного единственного — Шоты Айзавы; ну, и Изуку Мидории, чьё мнение Хитоши больше не считал авторитетным. А Изуку Мидория в своей камере с тремя бетонными стенами и одной стеклянной, на которой однажды, с другой стороны, была прислонена ладонь Шинсо, жаль только, с другой стороны камеры…
Было полной неожиданностью проснуться в объятиях Мидории, который сладко спал на его груди. Вокруг было мрачно: помещение напоминало какой-то склад с высокими потолками, здесь было темно, окно почти над потолком, заволочено тёмной тряпкой, заменяющей занавеску, а лежал он вообще на каких-то мешках с чем-то, очевидно, неровным и твёрдым, потому что спина адски изнывала. Шинсо приподнял голову, вглядываясь в лицо спящего Мидории. Он был настоящим, живым, и лежал на нём. Шинсо задержал дыхание и боялся вдохнуть, чтобы разбудить. Первой мыслью было «Сейчас надо резко подскочить и запинать до полусмерти, чтобы он не смог дать отпора, и поскорее вызвать полицию», и застряли в голове лишь последние «Чтобы он не смог дать отпора», вспоминая, как Мидория однажды говорил похожие слова о самом Хитоши. Пронзила лёгкая дрожь от страха воспоминаний его грубого и мерзкого монолога.
Что теперь? Что он теперь?.. Правда сделает задуманное? Он правда убьёт меня? Он меня… Он будет меня… целовать?.. Вздохнул хаотично и слишком глубоко, заставляя веки Мидории дрогнуть и раскрыться, обнажая свои зелёные глаза, сияющие чем-то зловещим в этом тёмном освещении. Сам же Хитоши резко зажмурился, делая вид, что спит. Сбежавший преступник опёрся руками на мешки под Шинсо, и немного поднялся над чужим телом, убирая с него свой вес, оказалось, не такой лёгкий, как на первый взгляд.
— Не делай вид, что спишь, я ощутил, как ритм дыхания поменялся.
Мидория наклонился к лицу Шинсо, заставляя его отвернуться в сторону и закрыть глаза. Одна рука крепко сжала скулы Хитоши, держа лицо напротив своего силой, парень не мог перестать смотреть в излюбленные фиолетовые глазища, полные того самого… страха. Такого желаемого. Мидория корпусом опустился над Шинсо, что тот ощутил, будто что-то упирается в живот.
Шинсо закрыл глаза. Все эти учения в полицейской академии вышли в тираж в одно мгновение, ни о каком отпоре и речи не могло быть, потому что Шинсо был до того сильно напуган, что даже дышать нормально не мог. Он думал, они — идеальные собеседники, несмотря на весь сыр бор от Изуку, Шинсо всё равно видел общество этого психопата в своём кругу очень… значимым событием в его жизни. Ждал встреч с нетерпением, тренировался дома сам с собой с разработками побед для шахматных партий, проявлял интерес к истории его жизни, хоть и многое было преувеличено, однако было что-то и похожее… например, душевное одиночество, закрываемое какой-то ебанутой целью, то ли помогать обществу, то ли разрушить его к чертям собачьим. Шинсо зажмурился, ощущая, будто был лишь… инструментом в борьбе с чужим одиночеством. А потом понял, что Изуку являлся тем же самым и для него. Распахнул глаза и поднял брови, когда Изуку вжался ещё сильнее, а его рука освободила саднящие от сильной хватки щёки. Мидория сполз головой к груди, залезая ею под чужую футболку и примыкая ухом к груди, внимательно выслушивая с какой бешеной скоростью там стучит неспокойное, напуганное сердце. Навевало старые добрые воспоминания, когда Изуку вырывал сердца из людей с животным азартом. Изуку руками сжал чужие, похудевшие с последней встречи бока, что Шинсо стиснул зубы от боли, но не позволяя себе показать ни одного проявления боли; Шинсо подумал, что это именно то, за чем пожаловал этот охотник.
— Хочется вырвать твоё сердце… чтобы всегда было рядом… А, что? Не волнуйся, конечно же я не буду этого делать, как с моими жертвами, ведь они были такие не интересные, а ты… тебя я хочу видеть рядом. Я не буду вырывать твоё сердце, Хитоши. Но я просто хочу, чтобы оно всегда было рядом. Я хочу похитить твоё сердце точно также, как и ты уже похитил моё… Можешь не возвращать, мне не жалко, но… будь рядом. Я хочу, чтобы ты всегда был рядом!
Мидория впился губами в грудь, нагревая воздух под футболкой до огромных температур, что аж самому стало душно, потому что весь воздух забрали поцелуи. Шинсо закрыл глаза, потому что Изуку был прав.
Потому что Шинсо не следовало так долго находиться в обществе поехавшего на всех порах Мидории Изуку, который заменил ему личную жизнь. Который сам стал его личной жизнью. А когда Мидория высунулся обратно и полез с поцелуями к губам Хитоши, раскусив нижнюю до глубокой боли и крови, услышав первый всхлип, то нашёл податливость в долгом поцелуе, когда трогал чужой язык.
— Это неправильно, — в конце выдал Шинсо, когда сам уже был на пределе возбуждения, осознавая весь кошмар происходящего. — Мне нельзя… Нас… не должны быть!
Конечно же Изуку Мидория знал Шинсо, как никто другой в этой жизни. Шинсо мало говорил о себе словами, зато часто своим языком тела и двухнедельными визитами. Какой нормальный человек, имеющий нормальную личную жизнь и работающий в полиции, свои выходные часы будет тратить так бездарно? Изуку понял, что Шинсо одинок до боли в груди, ведь последним утешением в его жизни стали встречи с заключённым, на сто пятьдесят лет психопатом, убившем множество людей, как своими терактами, так и просто для морального удовлетворения своих ненормальных потребностей, трактованных, как «безграничная свобода»; которая не должна заканчиваться на свободе других людей, но Деку до этого явно не было дела.
А Шинсо уже давно осознал, что Мидория — гениальный психопат, который наверняка уже выучил все его повадки, потому что Шинсо сам постоянно следил за Изуку и тоже подмечал его особенности. Например, что следя за Хитоши, Изуку всегда слегка улыбался, а глаза его были всегда сосредоточены на чём-то одном — то на руках, то на лице, то на общем обзоре, оценивая одежду и аксессуары. Очевидно, и все немногочисленные истории от Хитоши он тоже запомнил, а позже соединил воедино.
— За твоими глазами пустота. Ты пытался наполнить свою жизнь чем-то хорошим, оставаться примером, ты всё ещё тщетно верил в вероятность, что тебе уже не глубоко похуй на всё и всех, надеялся стать лучше, не опорочить свою брошенное детским, обиженным на весь мир из-за той трагедии, сознание. Пытался, тщетно, но пытался не падать духом, жить как обычный человек, но ты ведь понимаешь, что нихуя ты не обычный. Ты… такой же, как и я. Ты — лучшая версия меня, ты обладаешь такими знаниями и тонкостями, что тебе по плечу просто всё. Ты обладаешь
свободой. Ты можешь больше, чем хочешь, и больше, чем планируешь. Ты ненавидишь этот мир точно также, как и я. За твоими глазами пустота, и ты всю жизнь насильно заполняешь её бесполезными знаниями и ложной миссией помощи обществу, хотя… ты ведь сам осознаёшь, как тебе на всех плевать… даже на твоего учителя со стажировки, который просил тебя не распыляться со мной на слова, а что в итоге? Кого ты в итоге сейчас слушаешь?.. Конечно же меня, потому что я, блять, ближе. Я ближе всех их остальных. И твою пустоту… её займу я.
Это так больно, так неправильно и глупо. Шинсо поджимает губы, нижняя отдаёт характерной болью от чужого прокусывания. Шинсо ощущает себя предателем всего мира, Изуку вжимается своим телом ещё крепче, становится слишком жарко и оттого противно.
Шинсо противно, что его застали врасплох. Шинсо противно, что в двадцать четыре года кто-то знает о нём больше него самого, излагая мысли столь грязным и нечестным способом, бросая ему в лицо, без возможности поразмышлять о них, и, быть может (нет), вставить свои правки в некоторые суждения.
— Я правда устал для всех быть хорошим, но я не собираюсь ломать мир и рушить жизни, как ты… — туманно лепечет парень, уводя взгляд в дальний угол.
Изуку умилился злобе Шинсо, в очередной раз подметив, как фиолетовые брови хмурятся, приподнимаясь. Изуку улыбнулся, заметив, что Шинсо полностью согласился по всем пунктам; Мидория составил его психологический портрет весьма подробно.
Шинсо не помнит как и зачем, но поддался на новый поцелуй, ощущая как нагло Мидория пробирается руками под футболку, касается чужих ключиц и шеи, как исполняет давно задуманное. Нет, Мидория не сможет убить Шинсо так просто, он хочет играть с этой жертвой, как можно больше, потому что Шинсо — это не просто физическая дрянная оболочка типичного поганого человека, Шинсо, в первую очередь, это его живое отражение, которое навсегда останется стоять на другой стороне, стороне — правосудия, как бы сильно Изуку не хотел перетянуть его на свою сторону.
*
— Ты не должен винить себя за это, Шинсо, — Айзава протянул грустно сидевшему над рабочим столом Хитоши конверт с билетом на одну из коллективных встреч, где парень почти никогда не появлялся; это была попытка хоть как-то взбодрить поникшего, после произошедшего похищения, молодого полицейского, — Я думаю, тебе не стоит так сильно углубляться в это, ты ещё так молод! Посмотри на себя, у тебя вся жизнь впереди, ты не должен хоронить свой потенциал. Мы обязательно поймаем Деку, тем более, как ты утверждаешь, лично тебе больше не угрожает опасность, хотя я бы на твоём месте не стал отказываться от программы защиты свидетелей и продолжил работу из безопасного места.
— Спасибо, Айзава-сенсей… — Шинсо охотно принял его подарок, хотя уже решил, что никуда не пойдёт. — Но я не хочу чувствовать себя жертвой, со мной всё в порядке, этот кретин просто хотел поделиться тем идиотским заявлением.
Шинсо сказал, что Мидория поймал его, чтобы передать лишь кусок информации о том, что «безумец Деку возвращается, и готов снова поднять этот город на дыбы, как и всю страну в целом».
Вообще, Шинсо ни разу не сомневался в этом. Особенно, когда после того раза его лично до дома подвёз один из людей, оказавшийся давно знакомым глазам Шинсо мальчиком из детского сада, с которым они никогда не общались; только вот Хитоши не был бы собой, если бы не обладал хорошей памятью, свойственной всем непризнанным гениям. Шинсо ни разу не сомневался в могуществе Изуку Мидории, потому что каждый раз с ним связывался новый и новый информатор, и парню оставалось только догадываться, что произошло со старым. Каждый раз новая локация, новое место, новая душевная рана, потому что… встречаться со сбежавшим чудиком, который начал активно подрывать город лишь ради того, чтобы на фоне всего этого хаоса их встречи не так сильно бросались кому-то в глаза, было особой жестокостью, неприемлемой для Шинсо, зато такой привычной для самого Деку.
— Я убью тебя, если ты не придёшь на следующую встречу, — каждый раз кокетливо шептал Изуку на ухо Шинсо перед его уходом.
Губы изорваны в порывах ненормальной страсти чужими зубами, взгляд опущен в пол, растрёпанные фиолетовые волосы и повышенный пульс, Шинсо знатно помят, с виноватым видом застёгивает молнию на своей куртке и боится обернуться напоследок в сторону Мидории. Боится спалиться, что не против следующий встречи, хотя весь здравый смысл срывает голос в попытке докричаться до былой адекватности и неприятия. Шинсо боится обернуться, чтобы показать свою тонкую улыбку — отпечаток радости каждой новой встречи, потому что лишь с
ним чувствует себя живым.
