Зяблик нежится в лучах зимнего солнца среди ягод рябины.

— Зяблик… пушистый… милый… — с тихим детским торжеством девочка наблюдала, замерев в ожидании, как птица, горделиво выпячив алое оперение, дремала на ветках, ласково укрытых тонким пушком снега, что от малейшего дуновения прохладного зефира засохшим листиком клена, терпеливо скатываясь по треснувшим ветками, словно прощаясь, падали на промерзлую землю, исчезая в вуали снега.       Зима в Ли Юэ столь же холодна, сколь и бесснежна. Иным лишь приходится скитаться по огрубевшей земле, зарываться поглубже в шарф от ледяного сухого порыва ветра, оставляющего на теплой коже розоватые фантомные царапины, перебирать немеюшими конечностями, уже покрывающихся знобящим инеем, чтобы не превратиться в неподвижную статую. Наблюдать, как изо рта облаком выплывает пар, с блеском россыпи драгоценных камней рассеиваясь в зимнем воздухе. Поскальзываясь на тонком шершавом льду, идти по спящим дорогам. Лицезреть, как трава, все еще сохранившая прежний изумрудный свой оттенок, покрылась корочкой сухого снега. Морщиться от слабого сияния солнца среди неприветливой чистой синевы мрачного неба. Иногда пропадать в внезапной непроглядной тени огромного облака, появившегося как из пустоты. Прогуливаться по тихому пригороду гавани, ища теплое пристанище среди обнаженных древ. — Зяблик… — не замечая, как её головной убор медленно сползает с головы, готовый сорваться, девочка, облокотившись розоватыми щеками на маленькие хрупкие ручки, собранные в слабые кулачки, пристально глядела на беззаботную птицу, спрятавшую головку в теплое оперение.       Одинокая снежинка, скользя из стороны в сторону в воздухе, осторожным охотником приземлилась на голову птиц. Но зяблик, потревоженный ею, вздрогнул на сухих скрипящих ветках, колебля своим движением промерзшие ягоды рябины, содрогнулся, стряхнул сухую пыль инея с перьев, и, проседая в воздухе, неуклюже улетел прочь.       Ребенок, наблюдая за этим, словно его предали, уныло закопался тяжелой от эмоций головой в ослабленных руках, мертвенно лежащих на подоконнике. Тут, не замечая, шляпа со звоном обрамления глаза бога сорвалась с её головы, ткань обремененно расстекалась на полу. — Ци Ци, осторожнее, — добрая рука взъерошила лиловые волосы девочки, поднимая потерянный на полу головной убор. Оттряхнув от пыли, мужчина положил его близ Ци Ци. — Ты поникла, что-то стряслось? — мужчина, обеспокоенно убрав нависшую перед очками прядь зелёных волос за ухо, спросил, придерживая девочку за спину. — Зяблик… Улетел… Зяблика… Нет... Ци Ци грустно… — дитя, теребя хрупкими ладошками рукава своего платья, ответила ему, не глядя на мужчину, и уныло надула губы в обиде, готовясь пролить сухую слезу мертвеца. — Вот как… Погоди немного, Ци Ци. Я принесу тебе кое-что, — мужчина, вдохноленно улыбнувшись, покинул помещение.       За окном пейзаж не изменился, было тихо и пусто, ни одной живой души. Время мучительно тянулось в ожидании, в слепом предвкушении неизвестного. Хоть Ци Ци и имеет плохую память, так как уже давно не является частью человеческой мимолетной жизни, но старательно, даже несколько нелепо, пыталась не забыть произнесенное Бай Чжу. Она несколько раз записывала его слова, но, забыв, что записала их, вновь черкала пером по измученному одной фразой пергаменту, не замечая предыдущие записки. И вот отдаленно послышался скрип замершей двери, тихие, выжидающие шаги тянулись карамелью по шершавому паркету. — Зяблик… — Ци Ци удивлённо посмотрела на Бай Чжу, державшего в руках маленькую птичку, что укуталась в его тёплых руках пледу подобно. Давно мёртвая девочка, улыбки которой никто никогда не видел, счастливо приподняла уголки губ, неуклюже, второпях, подбегает к мужчине, по-детски крепко обнимая его ноги. — Спасибо… Бай Чжу…

Со скрипом присев, мужчина ласково гладит Ци Ци по голове, бережно передавая в её дрожащие от внезапного счастья руки зяблика.