The Lost Boys

Такие, как Роберт, водятся под эстакадами, обитают под мостами, на станциях метро по ночам. Вместе с бродячими кошками со сверкающими огромными глазами. Вместе с мечтами о жизни. Вместе со смертью. Я исчезаю? Сколько с прошлого раза? Они цепляют солнцезащитные очки и плетутся прочь. Откуда? Да какая теперь разница? Рука Роберта у него на плечах. Фотография оборвана. Голая стена вместо рта напоминает запертый крик. Рядом висит другое объявление — разыскивается Ричард Тозиер, пятнадцать лет. Потерянных ребят найдут. В подземных переходах, под опорами эстакад, на заброшенных стройках. Когда-нибудь найдут их всех. Всех, кроме. Билл часто думает о том вечере. Асфальт мокрый, и влага лезет под его — заболеешь-умрешь — тонкую куртку, капает с мостовых перекрытий. Роберт выгибает спину. Огромные глаза, огромные зрачки. Дыхание оглушает, как анестетик. Щекой тянется по щеке, и ладони — словно вот-вот выпустит когти — упираются в грудь. Кто-нибудь касался тебя так? С него будто снимают кожу — слой за слоем — он сравнивает, анализирует, испытывает — боль стекает — невыносимо-выламывающая, острая, притупленная, в конце она становится почти возлюбленной. Кровь стынет на шее. Мутнеет в голове. Когда всю жизнь напоминали — осторожнее, Билл, — угодишь-под-машину-убьешься-попадешь-в-плохую-компанию-не-сдашь-экзамены-умрешь-в-канаве-что-люди-подумают? — даже приятно, даже захватывает, даже вдохновляет, что это произошло. Когда потерял контроль, разве не интересно, до чего еще способен дойти? Здесь шестнадцать лет страхов под одеялом. Шестнадцать лет фантазий между высотками по пути из школы домой — Билл возвращается однажды после уроков и пишет в пустом блокноте — здесь ничего нет, а с меня давно хватило. Они не говорят друг другу ни слова. Но Роберт понимает его лучше, чем кто-либо другой. Кусает свое запястье — заглатывает, набирает кровь. Ты правда этого хочешь? Как в таинстве, Билл раскрывает рот и получает — причастие поцелуем. Дома он отмывается в раскаленном душе. Говорит маме, что болен. У него температура, и в школу он не идет. Колени ноют, острые локти бьют по кровати, лихорадка выворачивает кости среди мышц и сухожилий. Мокрые волосы липнут ко лбу. Он дышит, дышит, дышит, хватает воздух, простыни — руками, задыхается. Это как голод. Как влечение. Как смерть. Он когда-нибудь был так голоден? Вечером он снова приходит под мост. Покажи мне, говорит Билл. И Роберт выбирается из-под теней. Они сидят на краю эстакады, болтают ногами. Под кроссовками — сорок футов пустоты и алый хвост машин. На сигаретах — отпечатки окровавленных губ. Ветер несет запах городской ночи — выхлопные газы, простывшая влага. Сушит кровь на Билловой рубашке. Роберт, тебе не хочется закричать? Здесь так много пустоты. Между домами, разговорами, забегаловками. Только машин на дорогах становится больше. Он выдыхает дым и глядит на сигарету. На ней точно следы от помады — будто в детстве украл у мамы косметику и вертится перед зеркалом — тихо — никому об этом знать не следует. И все равно Билл голоден. Так теперь будет всегда? Роберт отвечает кивком. Такие, как Билл, теперь водятся на ночных киносеансах, в плесневелых подземках, в пустых квартирах, где днем задернуты шторы. Он проскальзывает к себе домой через подвальное окно. Из коридора слышит — тянут носом — мама в его комнате, на его кровати, над его вещами — она плачет? Сам не смог бы, даже если бы захотел. Когда она выходит, его уже нет. Я исчезаю? Роберт отвечает кивком. Они идут мимо круглосуточного магазина. Роберт поднимает руку и на лету — ч-р-к! — срывает объявление. Разыскивается. Бетти Рипсом. Шестнадцать лет. Разыскивается Ро… Они загоняют парня из Билловой школы в переулке. Со знакомыми легче. Эй, подкатывай к нам, Стэн. Эдди. Ричи. Билл, это ты?, давно тебя не… Билл впивается в шею. Кожа рвется под зубами, как плотная ткань. Кровь течет по подбородку. Вместо сердца у него теперь голод. Вместо души — огромные сверкающие глаза в темноте. Теперь он тоже обитает среди плохих примет. Роберт слизывает кровь с его губ. Щекочет языком. Упивается алой леденцовой коркой-глазурью со щек. Они глотают из одной раны, будто делят бокал на вечеринке. И голова легкая — крутится, как платья-танцоры-на-школьном-балу-выпускном — ни один из них там не был. Роберт ложится на спину. Билл садится на него — бедра к бедрам, опускает голову на тишину вместо сердца. Пойдем сегодня в кино? Они гуляют всю ночь. Прячут голод в глазах за солнцезащитными очками. Переплетают ноги на поворотах. На Билле — новая куртка (Роберт перевернул того мертвого парня лицом в асфальт, чтобы Билл содрал с него кожанку — заботятся друг о друге, как приятели-торчки, которые знают, когда ты последний раз принимал, дают платок, салфетку, напроксен-метадон-ибупрофен и напоминают — не спи на спине, задохнешься блевотиной). Роберт вертит ключи на пальце — стащил пару дней назад. Там, кстати, очень хорошие плотные шторы. Он запрыгивает на поручень и откидывает голову. Что-то напевает одними губами. Кричит, кричит, и вопль режет Биллу кости. Но с сорока футов вниз не срывается ни звука. Нас никто не слышит? Из забегаловки выходит парень. Ты тоже? Роберт кивает. Так теперь будет всегда? Билл ненавидит это. Но это как влечение. Как страх. Как смерть. Как часто ненавидишь то, что сильнее всего хочешь получить? Они останавливаются у круглосуточной кафешки. Здесь на стене тоже разыскиваются, исчез, исчезла. Пятнадцать, семнадцать лет. Эдвард Каспбрак. Бетти Рипсом. Разыскивается Уильям Денбро. Шестнадцать лет. Роберт Грей. Двадцать два года. Роберт забрасывает руку ему на плечо. Они не говорят друг другу ни слова. Но он понимает его лучше, чем кто-либо другой. Мы исчезаем? Роберт отвечает кивком. Они цепляют солнцезащитные очки. Глухими подошвами кроссовок вбиваются в эстакады, мосты, обочины, переплетают холодные пальцы на поворотах. Пустоту вместо души — друг с другом. Кто-нибудь касался тебя так? Билл мотает головой.