Кэйя Альберих стоит на краю крыши и смотрит вниз. Обычно здесь никого не бывает по вечерам, все заняты своими заботами, лишь Кэйя пришел сюда чтобы завершить начатое. Он дрожащими руками берется за голову, размыкает уста в безмолвном кратком крике. Хочется закончить все, голос в голове не дает ему сосредоточиться, в двадцать восьмой раз за день нагло спрашивая «
Кто ты?». Альберих пятится, садится на крышу и чувствует, как его волосы треплет холодный ветер, тихо завывая. Где-то внизу грустно шумит город.
«Кто ты?»
Двадцать девятый раз. Кэйя стиснул зубы. Досада подступила к горлу неприятным комом и он прикусил губу, по ощущениям, до крови. «
Я — это я» — отвечает Альберих, сам не понимая, зачем ввязывается в разговор с самим собой. Он давно устал, так устал, что даже моргнуть — звучит как непреодолимая трудность. И дышать стало как-то трудно. От страха может? От предвкушения смерти? Расширились ли его зрачки от мысли о собственной кончине? Хотелось бы взглянуть, да зеркала рядом нет.
Кэйя берет себя в руки и без опаски глядит вниз, сглатывает ком в горле. Как иронично, ведь раньше он всегда боялся высоты, даже со второго этажа смотреть было дурно и немножечко тошнотворно, а сейчас, с крыши восьмиэтажного дома он глядит вниз, словно в бездну, в надежде услышать оттуда ответ, протянуть туда руку и окунуться с головой в бесконечную пустоту просто чтобы удовлетворить пытливый, мерзкий, но слегка даже наивный интерес собственного сознания, ответить наконец на идиотский вопрос, что мучает его без конца.
Он запускает в карман руку и с шелестом достает оттуда две пластины каких-то таблеток, завернутых в лист с мелко расписанной инструкцией к употреблению. «
Употреблять ректально, при проблемах со сном, головными болями…» и бла-бла-бла. Он спускается взглядом ниже, почти в самый конец за заветными строчками о дозировке: «
Дозировка превышающая показание в десять раз может вызвать смертельный исход».
В его планы входило вызвать у себя передозировку и, уже не ведая пути назад, без страха оступиться — свалиться вниз почти без сознания, не ощутить предсмертной агонии, а просто умереть в туманном сознании. Как долго он готовил этот план? Как долго вынашивал, бережно изучая противопоказания снотворных? Лучше никому не знать об этом, ведь в обратном случае люди бы покрутили пальцем у виска и посоветовали бы поскорее посетить врача, который едущую крышу Альбериху поправил бы.
Кэйя смотрит на пластины с таблетками, считает, что нормой показания является две таблетки запитые стаканом воды. У него есть ровно двадвать нетронутых таблеток и бутылка водки. Наполовину опустошенная, но все-таки бутылка. Он вспоминает симптоматику передозировки, надавливает на пластину большим пальцем и на его ладонь падает первая круглая таблетка. Симптомы были мерзкими, отвратительными, но не такими уж и страшными на фоне смерти: бледность лица, головокружение, удушье, пена изо рта, боль в груди и тошнота. Альберих смотрит на таблетку в своей руке, как на спасение во плоти препарата. Когда на его ладони оказалось уже пять таблеток, он поднес их ко рту, не колеблясь, раскрыл уста.
Он посчитает до трех и проглотит. Совсем не страшно. И так еще четыре раза Четыре раза и он ответит на свой вопрос. Раз. Два…
— Эй! — его окликнул чей-то голос.
Альберих вздрогнул и две таблетки свалились с его руки на край крыши, порыв холодного неприятного ветра подхватил препарат и скинул вниз. Кэйя удивленно моргнул.
— Это вообще-то мое место, — сзади послышались увесистые шаги по старой крыше.
«
Ну и что? Скоро освобожу» — с усмешкой захотелось ответить Альбериху, но сил не было даже на это. Он лишь рассеянно глядел вниз, туда, куда упали две его таблетки из двадцати. В руке осталось три.
— Ау-у, — резко перед лицом Кэйи звонко щелкнули чьи-то пальцы в красивых кожаных перчатках. Альберих вздрогнул от неожиданности и широко распахнул единственный глаз. — Живой? — перед глазами Кэйи взметнулись рыжие волосы, защекотав ему кончик носа. Альберих поднял взгляд вверх и увидел над собой нависшего рыжего парня. Все его лицо было густо усыпано веснушками, на Кэйю смотрели холодные голубые глаза, словно весенний лед. По лицу незнакомца сразу так и не скажешь: был ли он зол или скорее заинтересован, одно лишь отличало его от злого человека — солнечно-яркая улыбка.
— Ну, живой, — тихо ответил Альберих, прижал телефоном инструкцию к таблеткам, чтобы ту не унесло ветром и отвел взгляд в сторону, мысленно надеясь, что этот сумасшедший от него отвяжется как можно скорее. Уж слишком он шумный.
Незнакомец увидел это, вскинул тонкие рыжие брови и быстро выхватил из-под телефона Кэйи инструкцию, а вместе с ней и пачку таблеток, отскочил от Альбериха на два шага, словно совсем не боялся упасть, и, широко улыбаясь, принялся рассматривать инструкцию.
Кэйя обернулся, только когда рыжий парень оказался у него за спиной. Сперва Альбериху показалось, что незнакомец забрал у него телефон, хотя, Кэйя повернулся скорее по привычке, ведь на кой черт ему смартфон, раз уж умирать собрался? И, обнаружив под своей ладонью заветный мобильник, Кэйя поднял рассеянный взгляд на рыжего, с интересом изучающего инструкцию и рассматривающего таблетки.
— Раз, два, три. — рыжий быстро начал считать себе под нос таблетки пока его счет не дошел до двадцати. С лица его не спала улыбка, он по-прежнему широко расплывался в ухмылке, поднял взгляд на Альбериха. Пускай лицо незнакомца оставалось по-прежнему веселым, голос его стал серьезнее: — Ты что, умереть удумал?
Рыжеволосый переступил с ноги на ногу, нетерпеливо облизнул узкие розовые губы и очень неприлично уставился на Альбериха с широко распахнутыми глазами, слегка даже подаваясь вперед, словно Кэйя зверушка какая-то.
— Да или нет, какое тебе к черту дело до этого? — Кэйя нахмурил брови и повернулся к рыжему, протянул вперед себя руку: — Отдай.
— Ну… — задумчиво пожал плечами рыжий парень. — Вообще-то да, мне и вправду нет никакого до тебя дела, так что забирай, — он замахнулся и бросил Альбериху его таблетки, инструкция тоже взметнулась в воздух, но пролетела мимо и, подхваченная ветром, унеслась куда-то между плотно стоящих домов. Кэйя неловко поймал пачку и положил в карман, чтобы уж наверняка.
— И почему ты не уходишь? — бубнит Альберих, краем глаза смотря на парня, что подобрал под себя рубашку и плюхнулся рядом, ближе к краю крыши, свесил вниз ноги и уставился на город.
— Потому, что это мое место.
— Тебе не страшно увидеть смерть?
Рыжий юноша неотрывно смотрит вниз: — А к чему бояться того, что неизбежно?
Альберих умолк, услышав ответ. Он понурил голову, ссутулил плечи и прижал к груди колени своих ног, обхватил их руками. Если бы не этот странный тип, Кэйя бы уже давно валялся у обочины бездушным куском плоти, а вокруг него начали бы собираться зеваки с телефонами. И вправду, им ведь тоже не страшно посмотреть на смерть. Возможно, все в мире люди подсознательно хотят посмотреть в глаза смерти, заглянуть вглубь всего ее уродства и мерзости, бесчеловечности, хрупкости плоти и непроглядной темноты. А хотел ли этого Кэйя? Он бы соврал, если ответил, что нет. Но и ответ «да», наверняка, тоже не был бы на сто процентов верным.
— Уйду я или нет, ты ведь все равно убьешь себя если не сейчас, то потом? — рыжий поворачивается к нему, подпирает голову рукой, а с лица все не спадает кривая ухмылка. Не была она похожа на издевательскую, но и чистосердечной не казалась, словно мастерски, по-актерски натянутая.
Альберих поджал губы, отвернулся и ничего не сказал в ответ. Этот пацан над ним издевается или что?
— Знаешь, одноглазый, если у тебя хватило смелости прийти сюда и решить покончить с жизнью, то используй эту смелость чтобы жить на всю катушку, — холодные голубые глаза с интересом впиваются в Альбериха, юноша говорит это размеренно, лишь слегка перекрикивая завывающий на высоте ветер.
Кэйя опустил голову. Что-то внутри него сжалось и очень обиженно, со злобой захотело ответить: «
Да кто ты нахер такой, чтобы учить меня как умирать и как жить?», но язык все не поворачивался сказать то ли от того, что Альберих не находил в себе сил, то ли от того, что отчасти слова рыжеволосого казались ему правдой. Альберих ощущал слишком напущенную, чересчур обманчивую ауру незнакомца, словно за своей натянутой улыбкой он скрывал что-то потаенное, маниакальное, что отказался показывать людям, скрыл за дурацкой клоунской маской в надежде что никто не разглядит в его глазах пустую горечь о чем-то молчаливом. Но Кэйе ведь нет до этого дела. Ему есть дело до себя. И ему больно. Невыносимо. Омерзительно. Но так ли сильно ему все-таки хочется умереть? Или, может, он просто хочет убежать от боли? Может, Кэйя хочет просто прекратить свою боль любым средством, словно человек с головной болью норовит размозжить собственную черепную коробку о бетонную стену лишь бы только остановить страдания?
«Для начала ответь себе на вопрос: кто ты? К чему так усложнять ситуацию?»
Альберих вновь взялся за голову дрожащей рукой.
Тридцатый раз. Он готов проклясть самого себя, разбить свою голову об стену, размазать кровь и мозги по стене только чтобы не слышать этого вопроса впредь.
— Брось эту дурацкую затею умереть, — незнакомец закуривает, выдыхает дым через нос. Необычно. — Знаю, ты думаешь кто я такой, чтобы тебя отговаривать? Но вместо того, чтобы в ближайшие пару часов оказаться фаршем, валяющимся у обочины, может, раз уж я оказался здесь, то пойдем и совершим какую-нибудь глупость вместе? — он сдвигает сигарету в уголок рта, сжимает ее меж зубов и расплывается в улыбке. Свесив ноги с крыши вниз, он мотал ими вперед-назад, словно ребенок. Единственное, что серьезно отличало его сейчас от какого-то школьника — лишь сигарета, зажатая меж зубами.
Незнакомец выставил вперед себя руку и протянул ее Альбериху.
Кэйя не сразу пожал ее, задумался. Умереть ведь он сможет в любой момент, верно? Шагнуть с крыши слишком просто, сделает он это сейчас, через час, два дня или три месяца. Хоть жить ему и не хотелось, однако, избавиться от гложащей боли и какой-то отвратительной пустоты в душе — жаждется. Альберих нехотя протягивает навстречу теплой, но такой бледной руке рыжего парня — свою, холодную от волнения.
— Я Тарталья, — он смахивает с ресниц остатки вечерней усталости и коротко смотрит на Альбериха, изучающе, пронзительно, потом снова переводит взгляд на город. В окнах многоэтажек начинает загораться свет. — Те, с кем я вожусь прозвали меня Аякс, а ты можешь звать меня Чайльд.
— Кэйя Альберих, — кивает он, нащупывая в кармане таблетки.
— Как официально, — заливисто смеется Аякс, пожимает плечами. Он берет меж пальцев рук сигарету со своих губ, дважды по ней стучит, стряхивая горячий пепел и протягивает сигару Альбериху.
— Будешь?
Кэйя никогда не курил, но берет в руки предложенное, подносит к губам и коротко затягивается. Горько, горячо. И привкус какой-то странный, не мерзкий, сигарета хорошая, ментоловая, словно жвачка.
— В первый раз что ли в руку сигарету взял? — Тарталья не сводит с него заинтересованного взгляда.
— Как ты узнал?
— Не взатяг куришь.
Альберих издал какое-то многозначительное подобие звука, отдаленно похожее на «о» или «м» и замолчал.
— Ну и как тебе? — Чайльд принимает обратно сигарету и глубоко вдыхает дым, словно давая Альбериху пример.
— Тепло, — Альберих нехотя жмет плечами, расплывается в короткой улыбке и сам себе удивляется. Давно он не улыбался, наверное, месяц, или два? А может и все три. Он рассеянно касается кончиками пальцев уголков своих розовых узких губ, словно чтобы удостовериться, что мозг не обманывает его.
— А так бы и умер, ни разу не попробовав табак.
Они просидели в молчании тихо шумящего внизу города. Все большими огнями загорался горизонт домов многоэтажек и дорог, по которым сновали машины.
С такой высоты все проблемы кажутся очень незначительными. Люди — маленькие букашки, машины — размером со спичечный коробок. Только одни Кэйя с Тартальей словно настоящего, своего размера, смотрят на суету и она начинает становиться такой никчемной, будто они поднялись высоко над проблемами и это больше их не касается. Они словно божества, что осознали так рано весь идеотизм, всю смешную бессмыслицу жизни, суеты, что теперь не нуждаются ни в том ни в другом. Красиво.
Альберих отрывает взгляд от города когда замечает сбоку от себя шевеление. Чайльд потушил сигарету о край крыши и встал, отряхнулся, прошелся по самому краю крыши, баллансируя между жизнью и мгновенной гибелью. Кэйя молча за ним наблюдает своим единственным глазом. Какой же странный этот Аякс, улыбается, лыбится вечно, а глаза у него холодные, горестные, такие, будто вот-вот заплачет. Хотя…почему Альберих осуждает Тарталью за то, каким был сам? Он ведь и сам натянуто, нагло ухмыляется незнакомцам, шутит, по-дурацки флиртует со всеми подряд. Может, они похожи куда больше, чем кажется?
Ветер теперь как-то по-другому дует, словно с юга, ласково треплет синие волосы Альбериха, словно гладит их. И он смотрит вниз, замечает за собой что его желание разбежаться и прыгнуть слегка поубавилось, а вот жажда посидеть подольше - откуда-то вдруг взялась. Он искоса глядит на рыжего, как он наклоняется, чтобы завязать шнурки своих светлых кед, ловно играя с веревкой пальцами, протягивая бантик через бантик. Кэйя чувствует, как от чего-то ноет его душа, будто в нем проснулась боль, которую Альберих однажды так глубоко в себе закопал, так отчаянно спрятал обо всех включая самого себя. Он ладонью касается своей груди, чувствует тепло собственной кожи и все не может отделаться от мысли, что сложись все иначе, он бы уже никогда этого не ощутил. Ни тепла, ни биения сердца. Наконец он заключает для себя то, о чем наверняка пожалеет: «
Значит, пока смерть откладывается?». Внутренний голос скепически повторяет тридцать первый раз: «
Кто ты?». Кэйя наконец решает ответить сам себе: «
Я — ненормальный идиот, который отказался от спасения ради веселья с незнакомцем». Голос ничего не ответил, словно его устроил ответ. Альберих блаженно выдохнул и его края губ дрогнули в легкой улыбке. То ли она была истерической, то ли облегченной, в любом случае была улыбкой.
— Пойдем?
Альберих вздрогнул от удивления, вскинул тонкие брови и остатки его мыслей канули глубоко в подсознание, оставляя его наедине с новым знакомым: — Куда?
— Без разницы. Хочешь в клуб? Или выпить? Тебя ведь дома не ждут?
Кэйя молча качает головой и медленно встает.
— Тем лучше. Идем, — Чайльд звучно подходит к спуску с крыши и наклоняется, смотрит на Кэйю снизу вверх: — Натворим чего-нибудь.
